Я на секунду задержался, оглядывая приборы, а он жестом пригласил меня придвинуться к нему — грохот стоял такой, что заглушал все слова.
— Вы начальник над лошадьми?
— Да.
— Хотите присесть? — Он показал на пустое кресло второго пилота.
— С удовольствием.
Он изобразил рукой «добро пожаловать», и я скользнул в удобное пилотское кресло рядом с ним. Кабина была тесная, учитывая, сколько в ней всего находилось, а также старая и обшарпанная. Но я почувствовал себя в ней как дома.
Я с интересом осматривал приборы. Мне никогда не приходилось водить четырехмоторные самолеты по той простой причине, что в Фенланде имелись только одно— и двухмоторные. Даже маленькие двухмоторные машины вроде «Ацтека», на котором я на днях летал в Глениглз, стоили дорого — летный час обходился в тридцать пять фунтов. Я сильно сомневался, что накоплю достаточно денег, чтобы поднять в воздух большую машину, даже если у меня появится необходимый для этого опыт. Да и вообще, один человек не может просто так взять и взмыть в небо на настоящем авиалайнере. Тем не менее я был рад пополнить свой запас знаний.
Патрик жестом велел мне надеть наушники с микрофоном, висевшие на полукруглом штурвале. Я надел, и он начал объяснять, для чего все эти диски и приборы. Это был первый летчик за все время моей работы у Ярдмана, который взял на себя труд рассказать мне, что к чему. Я слушал, благодарно кивал и не говорил, что большая часть того, что он объясняет, мне давно и хорошо известна.
Патрик был крупным мужчиной лет тридцати, с прямыми рыжеватыми волосами, театрально торчавшими утиными хвостиками на затылке, и светло-янтарными глазами, как у кошки. Уголки его губ загибались кверху, отчего на его лице постоянно было нечто напоминающее улыбку, даже когда он и не думал улыбаться. Казалось, все в мире его радовало, и зло было раз и навсегда побеждено. В дальнейшем я имел возможность убедиться, что это первое впечатление не было обманчивым. Патрик верил в добро, даже когда зло смотрело на него в упор. У него была ни на чем не основанная вера в хорошее в человеке, словно у инспектора по делам досрочно освобожденных. Но в те первые полчаса я лишь понял, что Патрик — спокойный, внимательный, уверенный в себе и надежный пилот. Он настроился на частоту радиомаяка в Дьепе, попутно объясняя мне, что делает, потом принял сводку погоды и взял курс на Париж.
— Мы долетим до Средиземного моря и пойдем вдоль побережья, — пояснил он мне. — Над Альпами большая облачность, и нет смысла лететь напрямик. Самолет не герметизирован, и мы не можем идти на большой высоте. В принципе, мы не должны превышать десять тысяч футов, хотя и четырнадцать ничего, если у вас нормальное сердце. Но в такую погоду и четырнадцати может оказаться недостаточно, поэтому придется сделать крюк.
Я одобрительно кивнул, а он взглянул второй раз за десять минут, как работает антиобледенитель, и сказал:
— Наша птичка может лететь, только если льда на ней не больше, чем четверть тонны. А антиобледенители на прошлой неделе пришлось ремонтировать. — И с улыбкой добавил: — Но теперь порядок. Я проверял их раз шесть, и они работают как положено.
Он отломил банан из связки за приборной доской и очистил его. Затем спокойно приоткрыл окно на несколько дюймов и выкинул кожуру. Я одобрительно усмехнулся. Патрик мне нравился.
Вернулся второй пилот. Я уступил ему место и до конца полета оставался с лошадьми.
Францию мы миновали без приключений. Долетев до Дижона, повернули на юг и полетели над долиной реки Роны. У Сен-Тропеза свернули на восток, а над Альбенгой — на север и совершили посадку в миланском аэропорту Мальпенса ровно через четыре часа после вылета из Гатвика.
В Италии было холодно. Когда двери отворились и нас обдало ледяным воздухом — температура снаружи была градусов на тридцать ниже, — мы увидели, как работники в голубом стали подкатывать роскошный трап, а от здания аэропорта к нам направились три таможенника. Они поднялись по трапу, и старший из них сказал что-то по-итальянски.
— Non parlo italiano, — произнес я единственную известную мне фразу на этом языке, от которой было мало толку.
— Non importa, — сказал он, взяв у меня документы маток, и двое его помощников стали переходить от лошади к лошади, вслух произнося описание каждой из них.
Все было в порядке. Таможенник вернул мне документы с вежливым поклоном и увел за собой две свои тени. Снова мы занялись привычной выгрузкой четвероногого товара в автофургоны, причем Конкер вовсю суетился вокруг кобылы, спешившей к Мольведо.
В нашем распоряжении был час до погрузки аналогичных пассажиров, путешествующих в обратном направлении с теми же целями, и мы с Тимми и Конкером отправились в здание аэропорта, чтобы поесть. У дверей нас встретил Патрик, выглядевший весьма официально в синем кителе с золотыми шевронами и погонами.
— Сегодня мы обратно не полетим, — сказал он, — так что вы, ребята, можете не торопиться.
— А в чем дело? — спросил Тимми, громко сопя.
— Снежная буря. Не успели мы вылететь, как начался такой снегопад, словно прорвали перину. Засыпало весь юг Англии, и над Ла-Маншем то же самое. Давление так упало, что барометр зашкаливает. Короче, инструкции — оставаться здесь.
— Ох уж эти макароны, — философски заметил Конкер. — От них в животе беспорядок.
Он и Тимми отправились подкрепиться, а Патрик показал мне, откуда я могу дать телеграмму Ярдману и хозяевам лошадей, чтобы сообщить о задержке. Затем мы вернулись к самолету. Патрик забрал свою сумку, а я завернул обратно прибывшую партию итальянских кобыл. Когда я закончил все свои дела, Патрик помог мне запереть двойные двери, после чего мы прошли по разобранным боксам через салон и спустились по лесенке возле кабины.
— Где ты собираешься ночевать? — спросил меня Патрик.
— В отеле, наверное.
— Если хочешь, поехали со мной. Когда я застреваю в Милане, то ночую в одной семье, у них комната на двоих.
Как всегда, я испытывал сильное желание побыть одному, но, вспомнив, что я даже толком не в состоянии заказать по-итальянски номер в отеле и из развлечений могу рассчитывать лишь на осмотр памятников архитектуры, поблагодарил и принял предложение.
— Тебе у них понравится, — уверил меня Патрик.
Мы прошли ярдов двести молча, затем он спросил:
— Правда, что ты виконт?
— Я «Боинг».
Он хмыкнул и добавил:
— Если быть точным, то этот маленький валлиец назвал тебя «чертов виконт».
— Для тебя это существенно, виконт я или нет?
— Абсолютно несущественно.
— Тогда все в порядке.
— Так ты виконт?
— В общем, да.
Через стеклянные двери мы вошли в аэропорт. Это было просторное помещение с каменным полом и стеклянными стенами.
Вдоль одной из стен тянулся прилавок с разными товарами, в основном сувенирами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Вы начальник над лошадьми?
— Да.
— Хотите присесть? — Он показал на пустое кресло второго пилота.
— С удовольствием.
Он изобразил рукой «добро пожаловать», и я скользнул в удобное пилотское кресло рядом с ним. Кабина была тесная, учитывая, сколько в ней всего находилось, а также старая и обшарпанная. Но я почувствовал себя в ней как дома.
Я с интересом осматривал приборы. Мне никогда не приходилось водить четырехмоторные самолеты по той простой причине, что в Фенланде имелись только одно— и двухмоторные. Даже маленькие двухмоторные машины вроде «Ацтека», на котором я на днях летал в Глениглз, стоили дорого — летный час обходился в тридцать пять фунтов. Я сильно сомневался, что накоплю достаточно денег, чтобы поднять в воздух большую машину, даже если у меня появится необходимый для этого опыт. Да и вообще, один человек не может просто так взять и взмыть в небо на настоящем авиалайнере. Тем не менее я был рад пополнить свой запас знаний.
Патрик жестом велел мне надеть наушники с микрофоном, висевшие на полукруглом штурвале. Я надел, и он начал объяснять, для чего все эти диски и приборы. Это был первый летчик за все время моей работы у Ярдмана, который взял на себя труд рассказать мне, что к чему. Я слушал, благодарно кивал и не говорил, что большая часть того, что он объясняет, мне давно и хорошо известна.
Патрик был крупным мужчиной лет тридцати, с прямыми рыжеватыми волосами, театрально торчавшими утиными хвостиками на затылке, и светло-янтарными глазами, как у кошки. Уголки его губ загибались кверху, отчего на его лице постоянно было нечто напоминающее улыбку, даже когда он и не думал улыбаться. Казалось, все в мире его радовало, и зло было раз и навсегда побеждено. В дальнейшем я имел возможность убедиться, что это первое впечатление не было обманчивым. Патрик верил в добро, даже когда зло смотрело на него в упор. У него была ни на чем не основанная вера в хорошее в человеке, словно у инспектора по делам досрочно освобожденных. Но в те первые полчаса я лишь понял, что Патрик — спокойный, внимательный, уверенный в себе и надежный пилот. Он настроился на частоту радиомаяка в Дьепе, попутно объясняя мне, что делает, потом принял сводку погоды и взял курс на Париж.
— Мы долетим до Средиземного моря и пойдем вдоль побережья, — пояснил он мне. — Над Альпами большая облачность, и нет смысла лететь напрямик. Самолет не герметизирован, и мы не можем идти на большой высоте. В принципе, мы не должны превышать десять тысяч футов, хотя и четырнадцать ничего, если у вас нормальное сердце. Но в такую погоду и четырнадцати может оказаться недостаточно, поэтому придется сделать крюк.
Я одобрительно кивнул, а он взглянул второй раз за десять минут, как работает антиобледенитель, и сказал:
— Наша птичка может лететь, только если льда на ней не больше, чем четверть тонны. А антиобледенители на прошлой неделе пришлось ремонтировать. — И с улыбкой добавил: — Но теперь порядок. Я проверял их раз шесть, и они работают как положено.
Он отломил банан из связки за приборной доской и очистил его. Затем спокойно приоткрыл окно на несколько дюймов и выкинул кожуру. Я одобрительно усмехнулся. Патрик мне нравился.
Вернулся второй пилот. Я уступил ему место и до конца полета оставался с лошадьми.
Францию мы миновали без приключений. Долетев до Дижона, повернули на юг и полетели над долиной реки Роны. У Сен-Тропеза свернули на восток, а над Альбенгой — на север и совершили посадку в миланском аэропорту Мальпенса ровно через четыре часа после вылета из Гатвика.
В Италии было холодно. Когда двери отворились и нас обдало ледяным воздухом — температура снаружи была градусов на тридцать ниже, — мы увидели, как работники в голубом стали подкатывать роскошный трап, а от здания аэропорта к нам направились три таможенника. Они поднялись по трапу, и старший из них сказал что-то по-итальянски.
— Non parlo italiano, — произнес я единственную известную мне фразу на этом языке, от которой было мало толку.
— Non importa, — сказал он, взяв у меня документы маток, и двое его помощников стали переходить от лошади к лошади, вслух произнося описание каждой из них.
Все было в порядке. Таможенник вернул мне документы с вежливым поклоном и увел за собой две свои тени. Снова мы занялись привычной выгрузкой четвероногого товара в автофургоны, причем Конкер вовсю суетился вокруг кобылы, спешившей к Мольведо.
В нашем распоряжении был час до погрузки аналогичных пассажиров, путешествующих в обратном направлении с теми же целями, и мы с Тимми и Конкером отправились в здание аэропорта, чтобы поесть. У дверей нас встретил Патрик, выглядевший весьма официально в синем кителе с золотыми шевронами и погонами.
— Сегодня мы обратно не полетим, — сказал он, — так что вы, ребята, можете не торопиться.
— А в чем дело? — спросил Тимми, громко сопя.
— Снежная буря. Не успели мы вылететь, как начался такой снегопад, словно прорвали перину. Засыпало весь юг Англии, и над Ла-Маншем то же самое. Давление так упало, что барометр зашкаливает. Короче, инструкции — оставаться здесь.
— Ох уж эти макароны, — философски заметил Конкер. — От них в животе беспорядок.
Он и Тимми отправились подкрепиться, а Патрик показал мне, откуда я могу дать телеграмму Ярдману и хозяевам лошадей, чтобы сообщить о задержке. Затем мы вернулись к самолету. Патрик забрал свою сумку, а я завернул обратно прибывшую партию итальянских кобыл. Когда я закончил все свои дела, Патрик помог мне запереть двойные двери, после чего мы прошли по разобранным боксам через салон и спустились по лесенке возле кабины.
— Где ты собираешься ночевать? — спросил меня Патрик.
— В отеле, наверное.
— Если хочешь, поехали со мной. Когда я застреваю в Милане, то ночую в одной семье, у них комната на двоих.
Как всегда, я испытывал сильное желание побыть одному, но, вспомнив, что я даже толком не в состоянии заказать по-итальянски номер в отеле и из развлечений могу рассчитывать лишь на осмотр памятников архитектуры, поблагодарил и принял предложение.
— Тебе у них понравится, — уверил меня Патрик.
Мы прошли ярдов двести молча, затем он спросил:
— Правда, что ты виконт?
— Я «Боинг».
Он хмыкнул и добавил:
— Если быть точным, то этот маленький валлиец назвал тебя «чертов виконт».
— Для тебя это существенно, виконт я или нет?
— Абсолютно несущественно.
— Тогда все в порядке.
— Так ты виконт?
— В общем, да.
Через стеклянные двери мы вошли в аэропорт. Это было просторное помещение с каменным полом и стеклянными стенами.
Вдоль одной из стен тянулся прилавок с разными товарами, в основном сувенирами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61