Никогда больше не прикоснусь к ним, внушал я себе. Ни за что и никогда.
— Сегодня утром мне было так стыдно, — призналась Габриэлла, — стыдно того, о чем я думала всю прошлую ночь.
— В этом нет ничего стыдного.
— Похоть — один из семи смертных грехов.
— Но любовь — добродетель.
— Трудно отделить одно от другого. Вот сегодня мы как поступили: грешно или добродетельно?
Впрочем, Габриэллу не очень пугала перспектива оказаться грешницей.
— Мы поступили естественно.
— Тогда, значит, мы согрешили.
Она повернулась в моих объятиях, ее лицо оказалось рядом с моим, глаза ее сверкнули в лунном свете, зубы ласково впились в мое плечо.
— Какой ты соленый, — прошептала она.
Я погладил ее живот и почувствовал, как он напрягся. От этого у меня по позвоночнику пробежала дрожь, и я подумал, что ничто не придает больше сил, чем понимание, что кто-то тебя любит. Я поцеловал ее, на что Габриэлла отозвалась долгим мягким вздохом, неожиданно перешедшим в смех.
— Грех, — сказала она со смехом, — это прекрасно.
Мы вернулись к ее сестре и проспали всю ночь как убитые, опять разделенные тонкой стеной. Утром, заспанная, в халате, с растрепанными волосами, она сварила кофе нам с Патриком.
— Ты еще приедешь? — спросила Габриэлла, подавая мне чашку.
— Обязательно, — отозвался я.
Она понимала, что я отвечал всерьез. Она поцеловала меня, потом Патрика.
— За то, что ты нас познакомил, — объявила она ему. Когда мы ехали в такси в аэропорт, Патрик спросил:
— А почему ты с ней не остался? Ты ведь мог это сделать.
Я помолчал и заговорил, лишь когда такси выехало на шоссе, ведущее в аэропорт:
— А ты бы остался?
— Нет. Но у меня ведь работа...
— И у меня тоже. Я тоже не хочу ее терять. Может, правда, совсем по другим соображениям.
— Это, конечно, не мое дело, — отозвался Патрик, — но я за тебя рад.
Мы погрузили итальянских маток и доставили их в Англию без задержек. Я следил за ними во время полета и думал о Габриэлле с любовью и без привычных волнений, ибо она сказала мне с усмешкой:
— Плох тот контрабандист, который не может проглотить товар.
Глава 7
Скачки в Стрэтфорде были отменены из-за снега, но я не огорчался, поскольку Ярдман запланировал еще одну поездку, причем предупредил меня о ней в самый последний момент. Он сказал, что надо отправить семь трехлеток во Францию. Впрочем, у самолета их оказалось восемь.
Я опоздал в аэропорт, потому что на заснеженной дороге занесло грузовик, который загородил проезд, и, когда я наконец прибыл, все лошади были уже там. Водители фургонов стояли, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и громко меня бранили. Билли — на сей раз лошадей сопровождал он, а не Тимми и Конкер — стоял, засунув руки в карманы, с застывшей презрительной ухмылочкой на губах, наслаждаясь неудовольствием, которое я на себя навлек. Разумеется, он и не подумал начать погрузку без меня.
Грузили лошадей мы втроем — я, Билли и старый глухой Альф. Мы работали в угрюмом молчании. Был там и четвертый конюх, невзрачный человечек с большими усами, но он сопровождал лишь одну лошадь знаменитого конезавода и опекал только ее, не оказывая нам никакого содействия. Во время полета он сидел возле своей протеже, охраняя ее от невидимой опасности. Билли уронил щепоть торфа в мою чашку, а потом, наливая себе, пронес чашку у меня над головой и как бы ненароком пролил мне на голову кофе, наполовину состоявший из сахара. Остаток пути я провел в туалете, неуклюже пытаясь смыть липкую гадость и обещая себе расправиться с Билли, как только на руках у меня не будет такого ценного груза.
Во время разгрузки я обратил внимание на одну невзрачную гнедую кобылку. Она явно не была трехлеткой и походила на ту, которую мы недавно возили во Францию. И очень напоминала ту, что мы вернули в Англию в тот же день. Три очень похожие гнедые кобылы? А что, впрочем, удивительного? Всякое бывает. Тем более что ни у одной из них не было особых отличительных черт.
В Париже четвертый конюх нас оставил. Он сказал, что ему поручено доставить кобылу до места назначения, а оттуда забрать жеребца, приобретенного его заводом. Мы должны были доставить его в Англию на следующей неделе.
В следующий вторник мы так и поступили. Жеребец был невысокий, с большим крупом, пламенным взором и бешено вращавшимся хвостом. Когда мы его грузили в самолет, он пронзительно ржал, и на сей раз его усатый проводник оказался при деле.
Среди наших пассажиров снова оказалась невзрачная гнедая кобылка. Я подошел к боксу и стал внимательно разглядывать ее, как вдруг Билли подкрался сзади и ударил меня что было сил концом цепи. Я повернулся быстрее, чем он предполагал, и дважды пнул его в бедро. Его губы исказила гримаса боли, и он взмахнул рукой, отчего цепь взметнулась, словно разъяренная змея. Мне удалось увернуться, отступив в проход между боксами. Цепь хлестнула об угол бокса, за которым я прятался, а я быстро ретировался, направившись к кабине бортинженера. Возможно, такое бегство выглядело не очень красиво, но в данных обстоятельствах это был наиболее благоразумный выход. Остаток пути я провел в обществе бортинженера за кофе.
В ту ночь я много думал, и мне не понравились некоторые выводы.
* * *
Утром я долго караулил у конторы Ярдмана и наконец поймал Саймона, когда он вышел, чтобы перекусить.
— Откуда ты возник? — улыбаясь, спросил он. — Ну что, погреемся в «Ангеле»?
Я кивнул, и мы зашагали по тающим остаткам недавно выпавшего снега. Мы шли, выдыхая клубы пара. День был туманный, пасмурный, холодный — под стать моему настроению.
Саймон толкнул дверь с витражом и вошел в пивную. Уселся на свою любимую табуретку у стойки, распахнул потрепанный вельветовый пиджак и потребовал от услужливого бармена горячей воды с ромом и лимоном — по стакану каждому из нас.
В старинном кирпичном очаге работал электрический камин. Пульсирующий свет его искусственных углей освещал широко улыбающуюся физиономию моего спутника. Его глаза светились дружелюбием.
Как мало у меня друзей.
— Так что же случилось? — спросил он, прихлебывая свой дымящийся напиток. — Сегодня ты что-то больно тихий.
Некоторое время я поглядывал на фальшивые угли. Дальше откладывать я не мог.
— Я все знаю, — сказал я. — Знаю про гнедую кобылу.
Саймон поставил стакан, рука его не дрожала, но улыбку как ветром сдуло.
— Какую кобылу? — спросил он.
Я не ответил. Молчание тянулось до бесконечности.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил Саймон.
— В течение двух недель я дважды возил одну и ту же кобылу во Францию и обратно. Одну и ту же.
— Ты что-то перепутал.
— Нет.
Возникла пауза. Потом Саймон повторил, но без убеждения в голосе:
— Ты что-то перепутал.
— Я заметил ее еще в тот день, когда она утром полетела во Францию, а вечером обратно в Англию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Сегодня утром мне было так стыдно, — призналась Габриэлла, — стыдно того, о чем я думала всю прошлую ночь.
— В этом нет ничего стыдного.
— Похоть — один из семи смертных грехов.
— Но любовь — добродетель.
— Трудно отделить одно от другого. Вот сегодня мы как поступили: грешно или добродетельно?
Впрочем, Габриэллу не очень пугала перспектива оказаться грешницей.
— Мы поступили естественно.
— Тогда, значит, мы согрешили.
Она повернулась в моих объятиях, ее лицо оказалось рядом с моим, глаза ее сверкнули в лунном свете, зубы ласково впились в мое плечо.
— Какой ты соленый, — прошептала она.
Я погладил ее живот и почувствовал, как он напрягся. От этого у меня по позвоночнику пробежала дрожь, и я подумал, что ничто не придает больше сил, чем понимание, что кто-то тебя любит. Я поцеловал ее, на что Габриэлла отозвалась долгим мягким вздохом, неожиданно перешедшим в смех.
— Грех, — сказала она со смехом, — это прекрасно.
Мы вернулись к ее сестре и проспали всю ночь как убитые, опять разделенные тонкой стеной. Утром, заспанная, в халате, с растрепанными волосами, она сварила кофе нам с Патриком.
— Ты еще приедешь? — спросила Габриэлла, подавая мне чашку.
— Обязательно, — отозвался я.
Она понимала, что я отвечал всерьез. Она поцеловала меня, потом Патрика.
— За то, что ты нас познакомил, — объявила она ему. Когда мы ехали в такси в аэропорт, Патрик спросил:
— А почему ты с ней не остался? Ты ведь мог это сделать.
Я помолчал и заговорил, лишь когда такси выехало на шоссе, ведущее в аэропорт:
— А ты бы остался?
— Нет. Но у меня ведь работа...
— И у меня тоже. Я тоже не хочу ее терять. Может, правда, совсем по другим соображениям.
— Это, конечно, не мое дело, — отозвался Патрик, — но я за тебя рад.
Мы погрузили итальянских маток и доставили их в Англию без задержек. Я следил за ними во время полета и думал о Габриэлле с любовью и без привычных волнений, ибо она сказала мне с усмешкой:
— Плох тот контрабандист, который не может проглотить товар.
Глава 7
Скачки в Стрэтфорде были отменены из-за снега, но я не огорчался, поскольку Ярдман запланировал еще одну поездку, причем предупредил меня о ней в самый последний момент. Он сказал, что надо отправить семь трехлеток во Францию. Впрочем, у самолета их оказалось восемь.
Я опоздал в аэропорт, потому что на заснеженной дороге занесло грузовик, который загородил проезд, и, когда я наконец прибыл, все лошади были уже там. Водители фургонов стояли, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и громко меня бранили. Билли — на сей раз лошадей сопровождал он, а не Тимми и Конкер — стоял, засунув руки в карманы, с застывшей презрительной ухмылочкой на губах, наслаждаясь неудовольствием, которое я на себя навлек. Разумеется, он и не подумал начать погрузку без меня.
Грузили лошадей мы втроем — я, Билли и старый глухой Альф. Мы работали в угрюмом молчании. Был там и четвертый конюх, невзрачный человечек с большими усами, но он сопровождал лишь одну лошадь знаменитого конезавода и опекал только ее, не оказывая нам никакого содействия. Во время полета он сидел возле своей протеже, охраняя ее от невидимой опасности. Билли уронил щепоть торфа в мою чашку, а потом, наливая себе, пронес чашку у меня над головой и как бы ненароком пролил мне на голову кофе, наполовину состоявший из сахара. Остаток пути я провел в туалете, неуклюже пытаясь смыть липкую гадость и обещая себе расправиться с Билли, как только на руках у меня не будет такого ценного груза.
Во время разгрузки я обратил внимание на одну невзрачную гнедую кобылку. Она явно не была трехлеткой и походила на ту, которую мы недавно возили во Францию. И очень напоминала ту, что мы вернули в Англию в тот же день. Три очень похожие гнедые кобылы? А что, впрочем, удивительного? Всякое бывает. Тем более что ни у одной из них не было особых отличительных черт.
В Париже четвертый конюх нас оставил. Он сказал, что ему поручено доставить кобылу до места назначения, а оттуда забрать жеребца, приобретенного его заводом. Мы должны были доставить его в Англию на следующей неделе.
В следующий вторник мы так и поступили. Жеребец был невысокий, с большим крупом, пламенным взором и бешено вращавшимся хвостом. Когда мы его грузили в самолет, он пронзительно ржал, и на сей раз его усатый проводник оказался при деле.
Среди наших пассажиров снова оказалась невзрачная гнедая кобылка. Я подошел к боксу и стал внимательно разглядывать ее, как вдруг Билли подкрался сзади и ударил меня что было сил концом цепи. Я повернулся быстрее, чем он предполагал, и дважды пнул его в бедро. Его губы исказила гримаса боли, и он взмахнул рукой, отчего цепь взметнулась, словно разъяренная змея. Мне удалось увернуться, отступив в проход между боксами. Цепь хлестнула об угол бокса, за которым я прятался, а я быстро ретировался, направившись к кабине бортинженера. Возможно, такое бегство выглядело не очень красиво, но в данных обстоятельствах это был наиболее благоразумный выход. Остаток пути я провел в обществе бортинженера за кофе.
В ту ночь я много думал, и мне не понравились некоторые выводы.
* * *
Утром я долго караулил у конторы Ярдмана и наконец поймал Саймона, когда он вышел, чтобы перекусить.
— Откуда ты возник? — улыбаясь, спросил он. — Ну что, погреемся в «Ангеле»?
Я кивнул, и мы зашагали по тающим остаткам недавно выпавшего снега. Мы шли, выдыхая клубы пара. День был туманный, пасмурный, холодный — под стать моему настроению.
Саймон толкнул дверь с витражом и вошел в пивную. Уселся на свою любимую табуретку у стойки, распахнул потрепанный вельветовый пиджак и потребовал от услужливого бармена горячей воды с ромом и лимоном — по стакану каждому из нас.
В старинном кирпичном очаге работал электрический камин. Пульсирующий свет его искусственных углей освещал широко улыбающуюся физиономию моего спутника. Его глаза светились дружелюбием.
Как мало у меня друзей.
— Так что же случилось? — спросил он, прихлебывая свой дымящийся напиток. — Сегодня ты что-то больно тихий.
Некоторое время я поглядывал на фальшивые угли. Дальше откладывать я не мог.
— Я все знаю, — сказал я. — Знаю про гнедую кобылу.
Саймон поставил стакан, рука его не дрожала, но улыбку как ветром сдуло.
— Какую кобылу? — спросил он.
Я не ответил. Молчание тянулось до бесконечности.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил Саймон.
— В течение двух недель я дважды возил одну и ту же кобылу во Францию и обратно. Одну и ту же.
— Ты что-то перепутал.
— Нет.
Возникла пауза. Потом Саймон повторил, но без убеждения в голосе:
— Ты что-то перепутал.
— Я заметил ее еще в тот день, когда она утром полетела во Францию, а вечером обратно в Англию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61