— Проехать через всю Канаду, — произнес Мерсер, как будто про себя, ради этих двух минут...
«Через всю Канаду, — подумал я, — через тревогу, и горе, и любовь к сыну».
Право Голоса, стрелой вылетевший из бокса, вырвался далеко вперед.
— Уходит! — тихо простонал Мерсер. Лорентайдский Ледник и Спаржа скакали вслед за ним, не слишком спеша, но в хорошем темпе, голова в голову.
Дальше кучкой шли еще пять-шесть лошадей, а последним был Красный Жар.
Телекомментатор нараспев назвал время, за которое Право Голоса прошел первые четверть мили.
— Слишком быстро, — простонал Мерсер. После второй четверти Право Голоса все еще вел скачку, все еще шел отлично, опережая остальных корпусов на двадцать.
— Безнадежно, — сказал Мерсер. — Выдохнется на последней прямой. Он еще никогда так не скакал.
— Разве вы не договорились с жокеем?
— Я только пожелал ему удачи. Он знает свою лошадь.
— Может быть, это путешествие так хорошо повлияло? — неосторожно заметил я.
— Приехать в такую даль... — произнес Мерсер, не обратив внимания на мои слова. — Что ж, скачки есть скачки.
— Он пока еще не выдохся, — сказал я. Право Голоса все еще был далеко впереди всех — дальнюю прямую он прошел куда быстрее, чем ехал в Скалистых горах наш Скаковой поезд. Он не знал, что скачет слишком быстро, он просто рвался вперед.
Наездники, ехавшие на Спарже, Лорентайдском Леднике и Красном Жаре, оставили все попытки догнать лидера до тех пор, пока, пройдя последний поворот, не развернутся по всей ширине дорожки, чтобы без помех устремиться к финишу.
Потом Лорентайдский Ледник, как и предсказывала миссис Бодлер, начал таять, Красный Жар резко ускорил ход, а Спаржа наконец начала решительно приближаться к Праву Голоса.
— Проиграет, — с отчаянием сказал Мерсер. Похоже было, что он прав.
Хотя точно сказать ничего было еще нельзя, но слишком уж хорошее время он показывал.
Но Право Голоса все несся и несся вперед. Спаржа финишировала прекрасно, но Право Голоса, как и предсказывала миссис Бодлер, оказался на полголовы впереди. Он пронесся мимо столба, поставив рекорд ипподрома, — самая лучшая лошадь из всех, какие когда-либо были у Мерсера, лакомая приманка, которая так и не досталась Филмеру.
Шеридан мирно покоился в вечности, и кто осмелился бы сказать, что Мерсер не прав и что его сын, последовав, как всегда, внезапному побуждению, не умер лишь ради того, чтобы отец мог без помех насладиться этой минутой?
Мерсер повернулся ко мне, не в силах говорить, переполненный бурными чувствами, которые невозможно выразить словами. Ему хотелось смеяться и в то же время плакать, как всякому лошаднику, когда становятся явью самые несбыточные его мечты. В глазах у него стояли слезы — как у любого на его месте, в каком бы конце земли это ни происходило, — слезы любви к быстрокрылому чистокровному коню, который только что великолепно выиграл замечательную скачку.
Через некоторое время голос вернулся к нему, а с ним — прежние чуткость и чувство юмора.
— Спасибо вам, — сказал он, взглянув на меня.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97