Время, которому поддаются материи и более прочные, местами стесало, счистило с нее корку отвердевших румян, обнажив воспаленное, как при роже, в синяках и морщинах. Один глаз стал больше другого, но даже они не производили столь страшного, как губы — потрескавшиеся, сочащиеся кровавой слизью, едва прикрывающие опухшие десны и щербатые гнилые зубы. Никаких женских округлостей, никаких ямочек — одни острые углы, торчащие кости скелета-развалюхи! А какие черные ногти, а эти ноги в пыльных рваных альпаргатах!.. Но что больше всего поразило Назарина, так- это Какая робость, какая то детская стыдливая застенчивость, с какой подошла к нему девица. Но не только стыдливое выражение, столь неожиданное в этом лице, поразило странствующего клирика; не менее странным показалось ему и то, что Андара вовсе не удивилась, увидев его в обличье нищего. Преображение Назарина не смутило ее, словно она давно предвидела его и считала естественным.
— Сеньор,— сказала преступная девица,— не хочу я, чтоб вы вот так, слова мне не сказав, мимо прошли... да и мне есть о чем с вами перемолвиться. Я тут с самого дня, как пожар вышел, никто меня не видел, и никого я теперь не боюсь.
— Вот и ладно, да благословит тебя господь. Чего же ты от меня теперь хочешь?
— Да только хотела сказать, что Сонница мне двоюродной сестрой приходится, и укрыли они меня и ухаживают, как за королевой. И я им чем могу помогаю, и не хочу и обратно в этот городской смрад, где честному человеку кругом погибель... Вот и...
— Прощай.
— Погодите маленько. Нам-то куда спешить? Скажите-ка лучше: небось затаскали вас по судам? Они на это горазды, душегубы! Чует мое сердце — не сладко вам пришлось; небось все Хамелия, валетчица базарная, такого понамолола...
— Нет мне дела ни до «хамелий», ни до «валетчиц». Оставь меня... Всего тебе доброго.
— Постойте...
— Некогда мне ждать, спешу я. Одно тебе скажу, душа развращенная: помни, о чем я предупреждал тебя,— исправься...
— Да я уж и так исправилась!.. Честное мое слово — стань я опять хорошенькой или хоть так себе, все равно не дамся в лапы нечистому. Ну, а теперь и подавно — кто ко мне, чудищу такому, полезет. По каковому — только не серчайте — хочу я вам кое-что сказать.
— Что же?
— Хочу с вами пойти... хоть на край света ведите...
— Это невозможно, дочь моя. Подумай — сколько придется тебе претерпеть, голод и жажда будут мучить тебя...
— Велика важность. Позвольте с вами...
— Но ты недостойна. И раскаяние твое — обман; ты просто досадуешь, что утратила женские прелести, но сердце твое отравлено, и зло бродит в душе.
— Да с чего вы взяли?
— Мне ли тебя не знать... Ведь это ты подожгла дом, в котором тебя приютили.
— Верно, но нет в том греха. Вынюхали меня и вас бы сгубили. А дурной дух только огнем вытравить можно.
— То же и я говорю: очистись в огне.
— Это в каком?
— В пламенной любви к господу.
— Так возьмите меня с собой — я и воспламенен).
— Не верю я тебе... Ты дурная женщина, очень дурная. Надо тебе побыть одной. Одиночество — великий воспитатель. Я и сам его ищу. Устремись мыслями к господу, открой ему свое сердце, перебери, припомни грехи свои — и ты отвратишься от них и ужаснешься себе.
— Позвольте с вами, святой отец...
— Нет. А исправишься — сама меня найдешь.
— Так как, где?..
—- Найдешь. А сейчас -— прощай.
И, резко оборвав разговор, он удалился, широко и быстро шагая. Андара так и осталась сидеть на обочине; подбирая с земли и бросая перед собой мелкие камешки, она задумчиво глядела вслед священнику. Тот оглянулся раз-другой, и когда оглянулся в третий, Андара была уже лишь еле различимой красной точкой в зелени полей.
II
О том, что произошло с нашим беглецом в первый день его странствий, можно было бы и вовсе не упоминать, если бы это не было, так сказать, первым испытанием, самым началом его христианских похождений. Не успел он расстаться с Андарой, как услышал пушечные выстрелы, которые громыхали с каждым разом все ближе и внушительнее, сотрясая воздух и наводя страх. Взглянув в том направлении, откуда доносился этот грохот, он увидел группы солдат, слаженно перемещавшихся взад и вперед по полю, как бы разыгрывая настоящее сражение. Тут наконец клирик понял, что присутствует при учениях, в которых наше доблестное войско оттачивает свои боевые навыки. Пес значительно взглянул на Назарина, словно желая сказать: «Не бойтесь, любезный мой хозяин, это все понарошку; вояки эти целый год тут из пушек палят да друг за дружкой гоняются. А вообще-то, если в обед подойти к кухне, думаю, нам чего и перепадет, так как народ это щедрый, бел предрассудков в беднякам первый друг».
Назарии постоял, задумчиво наблюдая за этой красивой игрой, глядя на облачка порохового дыма над полем, и снова пустился в путь; пройдя совсем немного, он увидел пастуха, гнавшего стадо коз примерно в полсотни голов. Старик пастух, на вид большой плут, взглянул на нашего странника весьма недоверчиво. Не смутившись этихМ, Наза-рин учтиво приветствовал пастуха и спросил, далеко ли до дороги, которую он ищет.
— Да вы, кажись, в этом деле новичок и в здешних краях первый раз,— сказал пастух.— Сами-то откуда? Не из Арганды? Так слушайте: вышел указ — хватать всю нищую братию и — в Мадрид, в призрительные дома. Оно конечно, потом голь эту обратно выпускают — откуда ж взять прокорм на эдакую ораву... Так что ступай себе с богом. Нет у меня для тебя ничего.
— У меня есть хлеб,— сказал Назарин, - так что если хотите...
— Ну-ка, ну-ка,— проговорил пастух, разглядывая полбуханки хлеба, которые протягивал ему клирик.— Сразу видать— городской, первый сорт.
— Вот и разделим его, а мне хватит.
— Благодарствуем, сразу видать — добрая душа. Ну давай. Стало быть, все напрямки, напрямки, не успеете оглянуться — на дорогу к Мостолесу и выйдете. А винца Глотнуть не найдется?
— Вина у меня нет.
— Чудеса... Ну, прощевай, земляк.
Вслед за пастухом встретились ему две женщины и паренек, которые несли с поля свеклу, салат и капустные листья, что обрывают у самой земли на корм свиньям. Увидев их, Назарин решил тут же испытать себя в новой роли, и не без успеха: одна из крестьянок великодушно протянула ему два пучка салата, другая, порывшись в мешке, достала с полдюжины молодых картошек. Странник сложил подаяние в суму, подумав, что если к вечеру у него найдется где испечь картошку, то, присовокупив к ней салат, он сможет роскошно поужинать. Выйдя на эстрема-дурскую дорогу, он увидел, как трое мужчин возятся, стараясь вытащить увязшие дроги. Назарин помог им, приложив все свои, пусть и небольшие, силы, и, когда извлечение повозки наконец-то завершилось успехом, крестьяне бросили ему монетку в пять сантимов. Это были первые нищенские деньги, которые приняла его рука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53