— Ни ножницы, ни кинжалы, ни меткие ружья, ни устрашающие орудия нам не нужны, ибо мы располагаем гораздо лучшим и гораздо более действенным оружием против любого врага, какого может натравить на нас Сатана. Успокойтесь же и вернитесь к своим делам. Если надо сходить за водой, пусть пойдет Андара, а ты, Беатрис, оставайся. Ведите себя так, словно ничего не произошло, не бойтесь, и пусть ваши сердца будут веселы, а ваша совесть спокойна.
Выслушав его, женщины успокоились, и нервное возбуждение, мучившее Беатрис со вчерашнего вечера, тоже улеглось. После завтрака каждая занялась своим делом: одна починяла одежду, другая мыла горшки к обеду и собирала хворост в ближайшей роще. Вечером Андара спустилась в деревню, зашла в церковь, а потом собирала милостыню по домам, и довольно удачно. В одном месте ей 1 изобилии дали черствого хлеба, в другом — яичко, несколько медных монет и разной зелени. Потом она набрала йоды из источника и вернулась в замок, когда стало уже. Ничего худого с ней не случилось, никого она не тротила, и лишь один человек сообщил ей нечто ее обеспокоившее. А что это был за человек, мы сейчас узнаем.
В те два раза, что она была с Беатрис и Назарином церкви, им все время попадался на глаза самый самый безобразный и нелепый карлик, какого только МОЖНО себе вообразить. Он тоже кормился подаянием постоянно попадался им на деревенских улицах, когда они сами отправлялись просить милостыню. Карлик во все — и в бедные, и в богатые дома запросто, как в свой собственный, и был предметом насмешек и издевательств. В него швыряли черствыми хлебными корками, чтобы полюбоваться, как они отскакивают от его огромного черепа; отдавали ему самые причудливые обноски, чтобы он тут же, на потеху публике, принимался напяливать их на себя; заставляли его есть всякую дрянь, пообещав за это монетку или сигару; и с ним для деревенской ребятни весь год так же весело, как масляничное гулянье. Чтобы отдохнуть от суеты и тяжелого бремени своей популярности, бедняк заходил в церковь и часами сидел там во время службы пристроившись в углу скамьи или у подножия чаши со святой водой. Когда его видели в первый раз, создавалось впечатление, что по улице сама по себе шагает голова на двух тоненьких ножках, растущих прямо из-под подбородка. Из зеленой накидки с капюшоном, напоминавшей чехол, надеваемый на птичью клетку, торчали ручки, меньше которых и представить себе невозможно. Голова, напротив, была гораздо больше обычного, преуродливая, с хоботом вместо носа, двумя альпаргатами вместо ушей, с пучками волос на верхней губе и подбородке и острыми мышиными глазками, смотревшими друг на друга, ибо косил он неимоверно. Голос у него был тонкий, как у ребенка, и свою невразумительную речь он вечно пересыпал разными прибаутками. Звали карлика Ухо, причем никто не знал, имя это или прозвище, или и то и другое сразу.
Тот, кто входил в церковь, ничего не зная об этой печальной оплошности природы, в ужасе застывал на месте при виде движущейся навстречу в трех пядях от пола огромной головы и, уж конечно, принимал ее за злого духа с заалтарного образа, изображающего души чистилища. Так подумала и Беатрис, увидев карлика впервые, и своими криками переполошила набожных прихожанок. Андара расхохоталась и тут же принялась перебрасываться с ним шуточками. Они подружились и с тех пор при встрече всегда здоровались:
— Как живется-можется?..
— Ну, куда нам до вас... Дома-то как дела?..
Но, несмотря на уродство, бедняга Ухо был добрым человеком, или, вернее сказать, добрым карликом, этаким добрым чудищем. Как-то раз он дал Беатрис два апельсина — большая редкость в здешних краях, а Андаре преподнес три больших клубничины и горсть гороха — часть добычи, которую приносило ему его шутейное ремесло. И еще сказал, что, если они пробудут здесь до осени, он натаскает им столько винограда, сколько они пожелают. Само собой разумеется, Ухо знал каждого обитателя деревни, каждого, кто приезжал со своими товарами на праздничные ярмарки — ведь он был неотъемлемой частью местного обихода, чем-то вроде флюгера на башне, герба над дверями управы или лепной маски, украшающей источник. В тот вечер, встретив Андару в церкви и по обыкновению поздоровавшись с ней, он завел такой разговор:
— А подружка где?
— Там осталась.
— Ох, и краля же!.. И, говорят, мол, уступливая... Слышь, вы там глядите в оба, в замке там у себя, а еще лучше — ноги в руки, да и... а то тут в деревню мясники приехавши, так говорят, мол, что эта уродина — ты, стало быть,— блудовала в городе — ух! А у той, мол, краля которая, тоже делишки были с Манолито, который племянник здешнего одного — Винагре, а самого Чубарый зовут. И говорят, мол, что ты с ней и дяденька этот — мавра вылитая — шайку сколотить хотите... Я-то знаю — враки все, дак ведь говорят; гляди, как бы из-за крали, подруги твоей, чего не вышло. Между нами — оставайся; те пусть себе уходят, а ты — оставайся... Эх, Андара, и люба ж ты мне!.. Тут-то не услышат — могу сказать: ох и люба ж ты мне, Андара... Третьего дня яичко я тебе дал, помнишь? Тогда ведь еще и думал сказать: любушка ты моя, голубушка... духу не хватило! Хочешь, еще яичко дам? Хочешь шкнарочек?..
Не дослушав его, девица выскользнула на улицу. И такое в церкви говорить! У, карапуз проклятый! Но если о недобрых намерениях Чубарого и о том, что деревне их считают разбойниками, заставило ее серьезно, то торжественное признание Ухо, да еще месте, перед лицом самого господа, перед святыми
Образами, вызвало у нее улыбку. Ну и нахальный же, тоже мне — мужичок с ноготок, лихой недоделок, по крайности, не такая каракатица! Любушка-голушка!.. Ну уморил!.. Нет, видали вы такого греховодника?
Пока она поднималась к развалинам замка, мысли почти вытеснили из ее памяти комичное и признание карлика; но свежий ветер, веявший над руиной холма, и встреча с милыми сердцу спутниками в ее душу такую отраду, что она думать забыла и, вновь вспомнив физиономию Ухо во время не смогла сдержать улыбку. Она рассказала сватовства в стенах храма, и когда Назарин и Беатрис узнали, что жених — уже знакомый им «карапузик», тоже от души посмеялись, и за подобными разговорами все не без приятности провели время до ужина, который также прошел весело, потому что все трое наотрез отказались от подаренного яйца, поэтому было решено яйцо разыграть. Так и сделали; выигрыш достался Беатрис, но та отвергла даже благоволение судьбы, и в конце концов учитель вынужден был разрешить затруднение, поделив яйцо на три равные части.
Спустилась ночь; луна дивным светом сияла с высоты небес. Наш мавр поднялся на свою башню, откуда на сей раз больше следил не за горним, а за дольним миром; тоже делали и обе девицы, боязливо и настороженно выглядывая в одну из бойниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53