От политики мы не ждем ничего: все, что она могла дать, уже Дала. Довольно она кружила голову всем нам — и данайцам, и троянцам — своими скандалами, внутренними и внешними. Пусть политики сидят себе лучше по домам — проку от них мало; хватит с нас пустых речей, нелепых лозунгов и прискорбных превращений нулей в посредственности, посредственностей в видные фигуры, а видных фигур в великих людей.
— Прекрасно, прекрасно. Вы выразили мою мысль с изумительной ясностью. Но не обнаружится ли наш Моисей среди тех, в чьих руках сила? Не явится ли он военным диктатором, цезарем?
— Не скажу вам ни да, ни нет. Моему разумению ответ на этот вопрос не по силам. Но скажу одно: считанные дни осталось нам блуждать в пустыне, да, пожалуй, дни — и то сильно сказано.
— Что до меня, то думаю: Моисей, которому суждено привести нас в землю обетованную, будет отпрыском древа церковного. Не кажется ли вам, что именно в минуту самую неожиданную и явится одна из тех выдающихся личностей, один из тех гениев христианской веры, не менее, а быть может, и более великий, чем Франциск Ассизский, чтобы вывести человечество из юдоли страданий прежде, чем отчаяние увлечет его в бездну.
— Мне эта мысль кажется вполне логичной,— сказал Назарин,— и либо я очень заблуждаюсь, либо таким спасителем будет папа.
— Вы полагаете?
— Да, сеньор... Так говорит мне мое сердце, в этом убеждает меня мудрость Истории, но упаси боже превратить предчувствие и догму.
— Конечно!.. И и ведь думаю точно так же. Это должен быть папа. По какой именно? Кто знает!
— Наш разум грешит гордыней, желая постичь подобные глубины. В настоящем и без того немало пищи для раздумий. Дела в мире идут плохо.
— Хуже некуда.
— Общество больно. Ищите же средство.
— Помимо веры, нет иного средства.
— Так пусть же те, в ком жива вера, этот дар небес, направляют тех, в ком веры нет. На путях веры, как и на дорогах земных, слепых должна вести и направлять рука зрячих. Нужны живые примеры, а не расхожие праздные слова. Мало лишь проповедовать учение Христа — стремитесь подражать Спасителю в собственной жизни настолько, насколько дано человеку подражать божеству. Чтобы вера одушевила все современное общество, поборники ее пусть отринут груз накопленных историей условностей, что подобны лавине, и вернутся к истинам изначальным. Вы со мной не согласны? Чтобы утверждать, что смирение — благо, следует самому быть смиренным; чтобы восхвалять бедность как жребий наилучший, будьте сами бедны и возлюбите обличье бедности. Вот в чем мое ученье... Нет, я неверно выразился, это всего лишь мое толкование учения вечного. Почему так ожесточаются друг против друга имущие и неимущие, в чем средство от общественных недугов? В бедности, в отказе от материальных благ. В чем средство от несправедливости, отравляющей людские сердца вопреки хваленому политическому прогрессу? Не боритесь с несправедливостью, предайте себя поруганию, как Христос, беззащитный, предался в руки врагов своих. Абсолютное смирение перед злом может породить только добро, так же как кротость порождает силу, так же как любовь к бедности прднесет утешение всем и сделает людей равными перед лицом Природы. Таков мой образ мыслей, так я вижу мир и потому так безгранично верю в благотворное воздействие христианства на дух и материю. Но мало спастись одному; я хочу, чтобы спаслись все, чтобы исчезли наконец ненависть, тирания, голод, несправедливость, чтобы не было больше ни рабов, пи хозяев, чтобы кончились раздоры, и войны, и козни политикой. Гак я думаю, и если все это покажется нелепостью человеку столь просвещенному, что ж, останусь на своей кочке, со своими ошибками, а может, и с истинами, ибо верю, что просветил меня ими сам Господь.
Дон Педро выслушал всю эту весьма содержательную речь очень внимательно; он сидел полузакрыв глаза, кончиками пальцев поглаживая едва пригубленный бокал старого вина. Время от времени он говорил тихо, как бы про себя: «Правда, истинная правда... Верить, творить дело норы — боже, какое это счастье!..»
Назарин уже прочитал молитвы, а дон Педро все продолжал сидеть с закрытыми глазами, шепча: «Бедность... о, это прекрасно!.. Но нет, пет... Голодать, бродить в лохмотьях, просить милостыню... О, как это дивно! Но нет, нет!»
Когда наконец они встали из-за стола, и тон, и манеры Гнмьмонте были уже совсем не те, что утром. Свирепость, и перед Назарином стоял радушный, учтивый. Трудно было узнать сейчас дона Педро: улыбка не покидала его лица, глаза сияли, и весь он как будто, святой отец, вы, наверное, устали После обеда — самое время отдохнуть.
— Нет, сеньор, я не привык спать днем. С утра и до поздней ночи — на ногах.
— Ну, а мне уж позвольте. Встаю я рано и после обеда привык соснуть часок-другой. И вы передохните. Пойдемте, я вас отведу.
Хочешь не хочешь, а пришлось Назарину последовать за хозяином, и он оказался в расположенной рядом со столовой роскошно обставленной комнате.
— Да, да, сеньор,— сказал гигант самым задушевным тоном.— Отдохните, отдохните, вам нужен отдых. Ваша бродячая нищая жизнь, добровольное самоотречение, аскетизм, тяготы и лишения — все это изнуряет организм. Не следует, друг мой, так легкомысленно относиться к своему здоровью. О, я восхищаюсь вами, преклоняюсь перед вами, но чувствую, что мне недостает сил последовать вашему примеру! Отказаться от положения в обществе, от громкого имени, от удобств, от состояния, от...
— Мне ни от чего не пришлось отказываться, потому что у меня ничего не было.
— Что? Мой милый, хватит вам притворяться — я уж не говорю ломать комедию, чтобы вас не обидеть.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что ваше христианское одеяние, достойное истинного ученика Христова, может обмануть кого угодно, но только не меня — я знаю, с кем имею честь говорить.
— Так кто же я, сеньор? Скажите, если знаете.
— Что ж, сеньор, давайте начистоту. Вы...
Хозяин Ла-Корехи принял значительный вид и, по-родственному ласково положив руку на плечо гостю, сказал:
— Простите, что раскрываю ваше инкогнито. Передо мной сам преподобный архиепископ армянский, вот уже второй год совершающий паломничество по Европе...
— Я... армянский архиепископ!..
— Вернее сказать... но поймите, мне все известно!., вернее сказать, патриарх армянской церкви, добровольно признавший верховную власть великого Льва Тринадцатого.
— Умоляю вас, сеньор! Во имя пресвятой богородицы!
— Босой и в рубище, питаясь подаянием, странствуете вы, ваше преподобие, во исполнение обета, данного господу, дабы он принял в великое стадо Христово и вашу паству... Не отрицайте и не упорствуйте — я и так уважаю вашу тайну! Получив на то разрешение, вы исполняете, отказавшись на время от всех знаков достоинства и привилегий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Прекрасно, прекрасно. Вы выразили мою мысль с изумительной ясностью. Но не обнаружится ли наш Моисей среди тех, в чьих руках сила? Не явится ли он военным диктатором, цезарем?
— Не скажу вам ни да, ни нет. Моему разумению ответ на этот вопрос не по силам. Но скажу одно: считанные дни осталось нам блуждать в пустыне, да, пожалуй, дни — и то сильно сказано.
— Что до меня, то думаю: Моисей, которому суждено привести нас в землю обетованную, будет отпрыском древа церковного. Не кажется ли вам, что именно в минуту самую неожиданную и явится одна из тех выдающихся личностей, один из тех гениев христианской веры, не менее, а быть может, и более великий, чем Франциск Ассизский, чтобы вывести человечество из юдоли страданий прежде, чем отчаяние увлечет его в бездну.
— Мне эта мысль кажется вполне логичной,— сказал Назарин,— и либо я очень заблуждаюсь, либо таким спасителем будет папа.
— Вы полагаете?
— Да, сеньор... Так говорит мне мое сердце, в этом убеждает меня мудрость Истории, но упаси боже превратить предчувствие и догму.
— Конечно!.. И и ведь думаю точно так же. Это должен быть папа. По какой именно? Кто знает!
— Наш разум грешит гордыней, желая постичь подобные глубины. В настоящем и без того немало пищи для раздумий. Дела в мире идут плохо.
— Хуже некуда.
— Общество больно. Ищите же средство.
— Помимо веры, нет иного средства.
— Так пусть же те, в ком жива вера, этот дар небес, направляют тех, в ком веры нет. На путях веры, как и на дорогах земных, слепых должна вести и направлять рука зрячих. Нужны живые примеры, а не расхожие праздные слова. Мало лишь проповедовать учение Христа — стремитесь подражать Спасителю в собственной жизни настолько, насколько дано человеку подражать божеству. Чтобы вера одушевила все современное общество, поборники ее пусть отринут груз накопленных историей условностей, что подобны лавине, и вернутся к истинам изначальным. Вы со мной не согласны? Чтобы утверждать, что смирение — благо, следует самому быть смиренным; чтобы восхвалять бедность как жребий наилучший, будьте сами бедны и возлюбите обличье бедности. Вот в чем мое ученье... Нет, я неверно выразился, это всего лишь мое толкование учения вечного. Почему так ожесточаются друг против друга имущие и неимущие, в чем средство от общественных недугов? В бедности, в отказе от материальных благ. В чем средство от несправедливости, отравляющей людские сердца вопреки хваленому политическому прогрессу? Не боритесь с несправедливостью, предайте себя поруганию, как Христос, беззащитный, предался в руки врагов своих. Абсолютное смирение перед злом может породить только добро, так же как кротость порождает силу, так же как любовь к бедности прднесет утешение всем и сделает людей равными перед лицом Природы. Таков мой образ мыслей, так я вижу мир и потому так безгранично верю в благотворное воздействие христианства на дух и материю. Но мало спастись одному; я хочу, чтобы спаслись все, чтобы исчезли наконец ненависть, тирания, голод, несправедливость, чтобы не было больше ни рабов, пи хозяев, чтобы кончились раздоры, и войны, и козни политикой. Гак я думаю, и если все это покажется нелепостью человеку столь просвещенному, что ж, останусь на своей кочке, со своими ошибками, а может, и с истинами, ибо верю, что просветил меня ими сам Господь.
Дон Педро выслушал всю эту весьма содержательную речь очень внимательно; он сидел полузакрыв глаза, кончиками пальцев поглаживая едва пригубленный бокал старого вина. Время от времени он говорил тихо, как бы про себя: «Правда, истинная правда... Верить, творить дело норы — боже, какое это счастье!..»
Назарин уже прочитал молитвы, а дон Педро все продолжал сидеть с закрытыми глазами, шепча: «Бедность... о, это прекрасно!.. Но нет, пет... Голодать, бродить в лохмотьях, просить милостыню... О, как это дивно! Но нет, нет!»
Когда наконец они встали из-за стола, и тон, и манеры Гнмьмонте были уже совсем не те, что утром. Свирепость, и перед Назарином стоял радушный, учтивый. Трудно было узнать сейчас дона Педро: улыбка не покидала его лица, глаза сияли, и весь он как будто, святой отец, вы, наверное, устали После обеда — самое время отдохнуть.
— Нет, сеньор, я не привык спать днем. С утра и до поздней ночи — на ногах.
— Ну, а мне уж позвольте. Встаю я рано и после обеда привык соснуть часок-другой. И вы передохните. Пойдемте, я вас отведу.
Хочешь не хочешь, а пришлось Назарину последовать за хозяином, и он оказался в расположенной рядом со столовой роскошно обставленной комнате.
— Да, да, сеньор,— сказал гигант самым задушевным тоном.— Отдохните, отдохните, вам нужен отдых. Ваша бродячая нищая жизнь, добровольное самоотречение, аскетизм, тяготы и лишения — все это изнуряет организм. Не следует, друг мой, так легкомысленно относиться к своему здоровью. О, я восхищаюсь вами, преклоняюсь перед вами, но чувствую, что мне недостает сил последовать вашему примеру! Отказаться от положения в обществе, от громкого имени, от удобств, от состояния, от...
— Мне ни от чего не пришлось отказываться, потому что у меня ничего не было.
— Что? Мой милый, хватит вам притворяться — я уж не говорю ломать комедию, чтобы вас не обидеть.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что ваше христианское одеяние, достойное истинного ученика Христова, может обмануть кого угодно, но только не меня — я знаю, с кем имею честь говорить.
— Так кто же я, сеньор? Скажите, если знаете.
— Что ж, сеньор, давайте начистоту. Вы...
Хозяин Ла-Корехи принял значительный вид и, по-родственному ласково положив руку на плечо гостю, сказал:
— Простите, что раскрываю ваше инкогнито. Передо мной сам преподобный архиепископ армянский, вот уже второй год совершающий паломничество по Европе...
— Я... армянский архиепископ!..
— Вернее сказать... но поймите, мне все известно!., вернее сказать, патриарх армянской церкви, добровольно признавший верховную власть великого Льва Тринадцатого.
— Умоляю вас, сеньор! Во имя пресвятой богородицы!
— Босой и в рубище, питаясь подаянием, странствуете вы, ваше преподобие, во исполнение обета, данного господу, дабы он принял в великое стадо Христово и вашу паству... Не отрицайте и не упорствуйте — я и так уважаю вашу тайну! Получив на то разрешение, вы исполняете, отказавшись на время от всех знаков достоинства и привилегий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53