Находясь в подвешенном на «живой нитке» состоянии, Сергеев стал еще отчетливее понимать, что жизнь – это сложная и запутанная интрига, растянутая во времени. Закручена она Богом и дьяволом, нафарширована заурядной биологией и трансцендентальными художествами. Но бездарно и истерически цепляясь за жизнь, человек обязательно входит в стадию очевидного безумия, финал которого все равно один – смерть!
По странному стечению обстоятельств это судно следовало не к Гавайским островам (не к возможному спасению!), а от них, – куда-то к берегам далекой Мексики, где, безусловно, тоже могли спасти, но довести до госпиталя точно не успеют. Сергеев, узнав о маршруте, только невесело хмыкнул, но не стал суетиться. Он только подумал: Какие все же люди беззащитные, бессмысленные, молчащие ягнята перед Богом!
Передохнув немного и собравшись с мыслями, найдя нужные слова, Сергеев попросил капитана написать с его слов на английском языке маленькое послание: во-первых, Сабрине (в него, кроме слов о любви, он вставил кодовую фразу для Феликса – «надежды оправдались», ищите Корсара и передайте последний привет от его сына); во-вторых, затвердил свою волю о похоронах (завернуть в брезент и с колосником, привязанным к ногам, сбросить в океан).
Теперь, покончив с формальностями, Сергеев сосредоточился на последних мыслях. Как врач, он чувствовал, что финал его пребывания на планете Земля должен наступить скоро. Но это не пугало его, – он верил, что умирать даже приятнее, чем рождаться. Просто надо иметь мужество и здравый рассудок, чтобы воспринимать волю Божью такой, какова она есть!
Сергеев оглянулся на свою жизнь, мысленно проскочил по всем ее ответственным этапам. Получилось все очень скоро: он даже прозу свою писал «беглым стилем» – эту особенность диктовал темперамент. За свою жизнь он проскочил стайерскую дистанцию – не очень долгую, но утомительную, заставленную опасными препятствиями, преодоление которых не приносило большой радости, а только накапливало усталость и боль от ушибов, болезней и потерь. Он никогда не имел время для остановки, для того, чтобы перевести дыхание, тем более, отдохнуть вволю.
И вот теперь, наконец, приближался долгожданный отдых! Сергеев достиг финишной черты, остался еще один шаг, – шаг в загадочное, манящее зазеркалье. Он сделал этот шаг, умышленно поддав скорость. Дыхание остановилось, сердце еще немного продолжало стучать, но первым начал выключаться мозг, – Сергеев со вкусом ляпнулся мордой и всем телом на гаревую дорожку стадиона, называемого по научному – социумом. Теперь он не чувствовал боли, его окрыляло счастье и надежда на встречу с Богом! Последние, еще не умершие клетки того, что раньше называлось мозгом, успели вырвать у смерти еще один, последний, вопль: «Господи! услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей».
Дальше была минута молчания, а затем на сознание надвинулась эра тьмы!
Капитана маленького судна, медленно тарахтевшего, продвигаясь из незначительного островного государства неведомо куда, устраивало завещание этого странного человека, случайно выловленного из воды, молчавшего, ничего особого не просившего. Воля его была свята для оставшихся жить на Земле!
Тело эскулапа, упакованное по традиции, сбросили с кормы через пару часов, как Сергеев испустил дух (холодильной камеры на судне не было). Произошло это к западу от Гринвича (150 градусов долготы), в северном полушарии (30 градусов широты). Сергеев закончил жизнь, как истинный скиталец, далеко от родного Санкт-Петербурга, но все же в северном полушарии, с тяготением к западной культуре несколько большим, чем к восточной. Такие особенности траурного маршрута соответствовали компонентам его генофонда, его сложному архетипу и непростой судьбе.
Из вселенского информационного поля, откуда ни возьмись, вынырнули эпистолярные вирши Владимира Набокова, весьма подходящие к торжеству момента: «Благодарю тебя, отчизна, за злую даль благодарю! Тобою полн, тобой не признан, я сам с собою говорю. И в разговоре каждой ночи сама душа не разберет, мое ль безумие бормочет, твоя ли музыка растет»…
Душа Сергеева уловила и другую мелодию, исходящую из поэзии все того же Набокова, только молодого, но уже достаточно настрадавшегося изгнанника: «Здравствуй, смерть! – и спутник крылатый, объясняя, в рай уведет, но внезапно зеленый, зубчатый, нежный лес предо мною мелькнет. И немой в лучистой одежде, я рванусь и в чаще найду прежний дом мой земной, и как прежде дверь заплачет, когда я войду».
Теперь Сергеев стремился только в один дом – и в доме том осталась Сабрина, уже более десятка дней пребывавшая в какой-то тягостной, необъяснимой тревоге. Ей почему-то с мистической периодичностью вспомнились стихи самого Сергеева, которые он произнес, прощаясь с плачущей подругой: «А ты просила, ты молила верности. Как будто в этом смысл большой. И у меня не доставало трезвости понять тебя умом, а не душой»! Все сходилось и все рассыпалось, разбивалось вдребезги: разговаривал теперь Сергеев с Сабриной с того света, из зазеркалья, откуда не возвращаются в прежнюю жизнь! Так любимые женщины становятся вдовами моряков!
Post scriptum: Всю картину погребения в океане тела несчастного путника Сергеев наблюдал уже в совершенно ином качестве. Такое качество, скоре всего, нельзя было теперь называть «Сергеевым», ибо заканчивалось пребывание грешной души на планете Земля. Она была уже не человеческой, не присутствовала в человеческой плоти, а снова превратилась в субстанцию, принадлежащую исключительно Богу.
Перед тем, душа та не заметила, как стала медленно концентрировать свою силу, невидимое поле в области сердца, и, достигнув максимального сжатия святой волшебной энергии, медленно набирая высоту, стала подниматься сперва над собственным телом и группой людей, окружавших его. Затем, послонявшись немного в задумчивости на небольшой высоте, словно ожидая появления Иисуса Христа или его Святых Апостолов, – может те пожелают вернуть душу на прежнее место, в тело грешника, – поднялась выше. С этой высоты ее уже вернуть обратно не было сил ни у кого, – Finita la comedia!
То, во что теперь превратился Сергеев и что перешло в единоличное владение к Богу, с любопытством проверяло свои земные предположения: генетика трупа сейчас интересовала душу Сергеева. В свое время он выработал для себя представления о, так называемой, археологической генетике или, если угодно, генетической археологии. Сергеев, еще когда работал врачом-инфекционистом и патологоанатомом по совместительству, любил раскапывать тайные клады генетических предопределенностей жизни и смерти земных существ: выяснять их истинную породу, дальнейшие перспективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116