Это было странно, – судно находилось практически в центре Атлантики. Обычной птице такие перелеты не под силу. Сергеев наблюдал ее появление издалека, – он находился вместе со старпомом в ходовой рубке, – была ночь – тихая, загадочная, обволакивающая теплом парного молока. Наутро к нему зашел капитан с радистом: попросил крепиться и передал радиограмму от жены с известием о смерти матери. Бесспорно, – история повторяется!
Ночь прошла в размышлениях. Вспомнились годы, прожитые вместе, – они, вообще-то, были счастливыми. Валентина успела до встречи с Сергеевым четыре раза побывать замужем и была довольно заводная штучка. Однако быть женой ученого – это профессия, тяжелая и особая, выдюжить которую дано не каждой.
Еще сложнее для Сергеева было наблюдать, как мучается рядом живущий человек, – они расстались без скандалов и взаимных упреков. Валентина продолжала навещать его, видимо, ощущая потребность общения, больше, чем с другими. Но вечные творческие залеты Сергеева, само собой, не способствовали лечению душевных ран, на которые все время жаловалась теперь уже просто подруга.
Он пресекал все ее попытки как-то вмешаться в его быт, – например, убрать квартиру, – предпочитал жить в окружении пыльных книг, да любимых кошек. Если уж он и корил Валентину за что-либо, то только за пропавшую Катьку и Клеопатру (интересно – имена обоих на одну заглавную букву; Маша и Муза – имели иной фонетический старт). Намеки судьбы были понятны Сергееву: "К" – от слова катастрофа; "М" – от слов милая моя.
Но с сергеевской мистикой Валентина решительно не соглашалась и обвинения в свой адрес за пропажу кошек не принимала. И вот теперь возмездие: эта близкая женщина безвозвратно отдаляется от него, – решительно и бесповоротно! – для него в том уже не было сомнений.
К одиннадцати Сергеев приехал в больницу, внутренне подготовленный к худшему. Уже по лицу Кости он понял, что не ошибся в ожиданиях. Сергеев попросил о встрече с дежурным врачом-анестезиологом (тот еще был на месте). Серьезный и разумный врач тихо и последовательно провел Сергеева по короткому финальному пути жизни пациентки: она все время была без сознания и только к полуночи, примерно за десять минут до смерти, открыла глаза, показала рукой чтобы сняли интубационную трубку (она была на управляемом дыхании), но говорить не могла, только внимательно оглядывала помещение, мониторную технику, приборы, словно прощаясь со всем земным. Слез не было, – но была грусть и отчаянье во взгляде. Она, видимо, пыталась разыскать лицо любимого человека и, скорее всего, печалилась, что Сергеева нет рядом, что не успела, не смогла проститься и сказать что-то самое главное, приходящее на ум только в последние минуты.
Подвиг прощания с жизнью требует огромного волевого напряжения. Он последнее истощающее испытание для тяжелейшего больного – огромная нагрузка, еще больше укорачивающая жизнь. Она быстро утомилась, сорвалась на прерывистое дыхание, неудержимо нарастал разлад сердечно-сосудистой деятельности. Ее ввели в мягкий морфинный наркоз и теперь уже окончательно очистившаяся от греха душа Валентины тихо отошла в мир иной.
У врачей хватило ума не мучить пустое тело (фантом, оболочку) бесполезной истерической суетой «экстренного оживления». Конечно, в последние минуты жизни боли она не чувствовала, но каждому смертному тяжело и боязно расставаться с привычной землей, а душе покидать полюбившееся тело. Конечно, душа, возносясь, наблюдала за земными существами, она пожелала последний раз посетить и Сергеева в образе голубки. Наверное, ее последними словами было до боли знакомое обоим: «Укрепите ослабевшия руки, и утвердите колена дрожащия; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь; вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас» (Кн. Исаии 35: 3-4).
Сергеев считал своим долгом испить всю горькую чашу до дна: он спустился в морг, попросил показать тело усопшей. Патологоанатом замялся, – уж слишком тяжелы для обозрения были травмы, расставившие на теле жестокие печати. Но начмед, сопровождавший Сергеева, дал знак рукой врачу, – «Делай, как просит»!
Картина повреждений была ужасная, – так могли поступить только палачи-вандалы, без совести, без сердца, потерявшие человеческий разум. Скорее всего, это дело рук наркоманов. Лицо, затылок, руки, грудь представлялись сплошным массивным кровоподтеком, кости черепа проломлены в нескольких местах, – как она не скончалась прямо там, на месте нападения, в парадной, где, видимо, сразу шагнув с крыльца, со света в темноту, была оглушена первым ударом кастета в висок.
Моментально потеряв сознания, она уже не чувствовала все остальные удары. Сергеев, взглядом профессионала осматривая труп, фиксировал не только повреждения, чтобы составить хотя бы приблизительную картину происшедшего, но исподволь отыскивал «смягчающие» признаки, – хотелось, пусть мысленно, виртуально, но снизить накал мучений маленькой, беззащитной женщины.
Спазм от рыданий, слез хлестнул неожиданно. Сергеев резко задернул окровавленную простыню, пытаясь задушить конвульсии рыдания, быстро вышел в коридор, низко наклонив голову. Он взглянул на друга глазами, полными слез; губы, искаженные горем и гневом, выдавливали проклятия:
– Костя, этих подонков мне нужно найти обязательно и задушить, пристрелить лично;… или, еще лучше, – вырвать у них, обязательно у живых, печень и сердце голыми руками; колотить эту мразь башкой о стену пока не вытекут из нее тупые,… полоумные,… отравленные наркотиками мозги!…
Сергеев перевел дыхание, помолчал, пытаясь привести собственное сознание в равновесие:
– Костя. Но все это, к сожалению, ей уже не поможет. Пусть земля Валентине будет пухом!…
Костя вынес от анатома две колбы с разбавленным спиртом, друзья выпили молча и двинулись к выходу. Узкий коридор мрачного цокольного помещения, подсвечивался мерцающими-мигающими неоновыми и бактериоцидными ламп. Все, абсолютно любые предметы, вопросы, слова, дневной и электрический свет – все признаки продолжавшейся жизни словно давили на сознание, на плечи тяжелым, просто неподъемным, груз…
Сергееву вспомнились слова Иисуса: «Из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого» (От Иоанна 18: 9). С Валентиной, как и с первой женой, умершей давно,… в возрасте тридцати лет, от молниеносно протекавшего менингоэнцефалита, – все было наоборот.
Тогда роковая болезнь у первой жены – Людмилы – возникла через сутки после того, как она, – еще молодой врач-инфекционист, – реанимировала задыхающегося от ложного крупа ребенка. В те времена еще не было в наших инфекционных больницах специальной дыхательной аппаратуры и спасать больных приходилось дыханием «рот в рот».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Ночь прошла в размышлениях. Вспомнились годы, прожитые вместе, – они, вообще-то, были счастливыми. Валентина успела до встречи с Сергеевым четыре раза побывать замужем и была довольно заводная штучка. Однако быть женой ученого – это профессия, тяжелая и особая, выдюжить которую дано не каждой.
Еще сложнее для Сергеева было наблюдать, как мучается рядом живущий человек, – они расстались без скандалов и взаимных упреков. Валентина продолжала навещать его, видимо, ощущая потребность общения, больше, чем с другими. Но вечные творческие залеты Сергеева, само собой, не способствовали лечению душевных ран, на которые все время жаловалась теперь уже просто подруга.
Он пресекал все ее попытки как-то вмешаться в его быт, – например, убрать квартиру, – предпочитал жить в окружении пыльных книг, да любимых кошек. Если уж он и корил Валентину за что-либо, то только за пропавшую Катьку и Клеопатру (интересно – имена обоих на одну заглавную букву; Маша и Муза – имели иной фонетический старт). Намеки судьбы были понятны Сергееву: "К" – от слова катастрофа; "М" – от слов милая моя.
Но с сергеевской мистикой Валентина решительно не соглашалась и обвинения в свой адрес за пропажу кошек не принимала. И вот теперь возмездие: эта близкая женщина безвозвратно отдаляется от него, – решительно и бесповоротно! – для него в том уже не было сомнений.
К одиннадцати Сергеев приехал в больницу, внутренне подготовленный к худшему. Уже по лицу Кости он понял, что не ошибся в ожиданиях. Сергеев попросил о встрече с дежурным врачом-анестезиологом (тот еще был на месте). Серьезный и разумный врач тихо и последовательно провел Сергеева по короткому финальному пути жизни пациентки: она все время была без сознания и только к полуночи, примерно за десять минут до смерти, открыла глаза, показала рукой чтобы сняли интубационную трубку (она была на управляемом дыхании), но говорить не могла, только внимательно оглядывала помещение, мониторную технику, приборы, словно прощаясь со всем земным. Слез не было, – но была грусть и отчаянье во взгляде. Она, видимо, пыталась разыскать лицо любимого человека и, скорее всего, печалилась, что Сергеева нет рядом, что не успела, не смогла проститься и сказать что-то самое главное, приходящее на ум только в последние минуты.
Подвиг прощания с жизнью требует огромного волевого напряжения. Он последнее истощающее испытание для тяжелейшего больного – огромная нагрузка, еще больше укорачивающая жизнь. Она быстро утомилась, сорвалась на прерывистое дыхание, неудержимо нарастал разлад сердечно-сосудистой деятельности. Ее ввели в мягкий морфинный наркоз и теперь уже окончательно очистившаяся от греха душа Валентины тихо отошла в мир иной.
У врачей хватило ума не мучить пустое тело (фантом, оболочку) бесполезной истерической суетой «экстренного оживления». Конечно, в последние минуты жизни боли она не чувствовала, но каждому смертному тяжело и боязно расставаться с привычной землей, а душе покидать полюбившееся тело. Конечно, душа, возносясь, наблюдала за земными существами, она пожелала последний раз посетить и Сергеева в образе голубки. Наверное, ее последними словами было до боли знакомое обоим: «Укрепите ослабевшия руки, и утвердите колена дрожащия; скажите робким душою: будьте тверды, не бойтесь; вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас» (Кн. Исаии 35: 3-4).
Сергеев считал своим долгом испить всю горькую чашу до дна: он спустился в морг, попросил показать тело усопшей. Патологоанатом замялся, – уж слишком тяжелы для обозрения были травмы, расставившие на теле жестокие печати. Но начмед, сопровождавший Сергеева, дал знак рукой врачу, – «Делай, как просит»!
Картина повреждений была ужасная, – так могли поступить только палачи-вандалы, без совести, без сердца, потерявшие человеческий разум. Скорее всего, это дело рук наркоманов. Лицо, затылок, руки, грудь представлялись сплошным массивным кровоподтеком, кости черепа проломлены в нескольких местах, – как она не скончалась прямо там, на месте нападения, в парадной, где, видимо, сразу шагнув с крыльца, со света в темноту, была оглушена первым ударом кастета в висок.
Моментально потеряв сознания, она уже не чувствовала все остальные удары. Сергеев, взглядом профессионала осматривая труп, фиксировал не только повреждения, чтобы составить хотя бы приблизительную картину происшедшего, но исподволь отыскивал «смягчающие» признаки, – хотелось, пусть мысленно, виртуально, но снизить накал мучений маленькой, беззащитной женщины.
Спазм от рыданий, слез хлестнул неожиданно. Сергеев резко задернул окровавленную простыню, пытаясь задушить конвульсии рыдания, быстро вышел в коридор, низко наклонив голову. Он взглянул на друга глазами, полными слез; губы, искаженные горем и гневом, выдавливали проклятия:
– Костя, этих подонков мне нужно найти обязательно и задушить, пристрелить лично;… или, еще лучше, – вырвать у них, обязательно у живых, печень и сердце голыми руками; колотить эту мразь башкой о стену пока не вытекут из нее тупые,… полоумные,… отравленные наркотиками мозги!…
Сергеев перевел дыхание, помолчал, пытаясь привести собственное сознание в равновесие:
– Костя. Но все это, к сожалению, ей уже не поможет. Пусть земля Валентине будет пухом!…
Костя вынес от анатома две колбы с разбавленным спиртом, друзья выпили молча и двинулись к выходу. Узкий коридор мрачного цокольного помещения, подсвечивался мерцающими-мигающими неоновыми и бактериоцидными ламп. Все, абсолютно любые предметы, вопросы, слова, дневной и электрический свет – все признаки продолжавшейся жизни словно давили на сознание, на плечи тяжелым, просто неподъемным, груз…
Сергееву вспомнились слова Иисуса: «Из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого» (От Иоанна 18: 9). С Валентиной, как и с первой женой, умершей давно,… в возрасте тридцати лет, от молниеносно протекавшего менингоэнцефалита, – все было наоборот.
Тогда роковая болезнь у первой жены – Людмилы – возникла через сутки после того, как она, – еще молодой врач-инфекционист, – реанимировала задыхающегося от ложного крупа ребенка. В те времена еще не было в наших инфекционных больницах специальной дыхательной аппаратуры и спасать больных приходилось дыханием «рот в рот».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116