То был скакавший рядом со мной в моделированных кинопроектах режиссера Каррези швейцарский рейтар, капитан в рыжих ботфортах. Это он перебросил мне свою шпагу перед дуэльным шантажом Монжюссо – Бонвиля. Именно. Так же покровительственно улыбаясь, он повторил свой вопрос:
– Оглох, что ли, от пара? Сколько сбрасываешь?
– Два кило, – сказал я.
– Счастливчик. А мне – троицу. Ты уйдешь, а мне еще час париться. Градусов семьдесят по Цельсию.
– Что значит «по Цельсию»? – лукаво спросил я.
– То и значит. Говорим так. Только дураки спрашивают почему. Случайно не уронили в родильном?
Я вспомнил нашу лихую скачку по горной дороге и вздохнул с опаской: «Ну и ну, послал Бог соперничка!»
– Ты не обижайся: я так. Каким номером записан? – спросил он.
– Седьмым.
– Вместо Реньяра. Вчера его кто-то так напоил – сегодня подняться не мог.
Значит, Реньяра убрали, чтобы просунуть меня. Оперативно действует Сопротивление, ничего не скажешь.
– Из какого патруля? – опять спросил он.
– Что – из какого патруля? – не понял я.
– Ты из какого патруля? – рявкнул он. – Мозги выпарило?
Мозги мне не выпарило, но я сознательно тянул, не зная, какой мне придерживаться тактики. Притвориться, что я полицейский? Могут разоблачить. Открыть карты сопернику? А что последует?
– Я не из полиции, – наконец рискнул я.
– Шпак, – сказал он, сплевывая соленый пот.
Он сказал, в общем, что-то другое, но иначе по-русски я перевести не мог. Шпак, штафирка. Он выражал этим полное пренебрежение галунщика к простому смертному, не обшитому золотой тесемкой.
– Значит, пять «быков» и три шпака, – посчитал он на пальцах, – шесть первоклассных скакунов и два одра.
Я не понял его арифметики.
– «Быков» пять, а скакунов шесть?
– Из вас троих опасен только Фиц-Морис, сын банкира. У красавчика Кюрье лошадка старовата – не вытянет. Ну а тебе, наверно, одра дадут.
– Почему? – Я решил сопротивляться даже здесь, в бане.
– Кто тебя опекает, Шорти или Хони?
Хони – это Бирнс, вспомнил я. Но решил сыграть.
– Не знаю.
– Шорти, наверно. Ему всегда новичков подбрасывают. Подберет тебе вислозадую или коротконожку с большими бабками. Шея колесом, а дышит надсадно. Наглотаешься грязи, когда обгонять будут. Я лично полный шлепок обещаю, если вырвешься.
Я опять не понял.
– Какой шлепок?
– Полный, слыхал уже. Моя кобылка задние ноги выбрасывает – дай Бог. Умоешься на обгоне.
Я догадался наконец, что он говорит о лошади, которая, обгоняя, забрызгает меня грязью. Что ж, переживем. Еще неизвестно, кто будет грязь жрать.
– Камзол лиловый, бриджи белые? – снова спросил он.
– Не знаю.
– Наверняка. Реньяра цвета. Если б тебе вместе с камзолом его коня дали, ты бы не три, а десять кило с радости сбросил. Только он коня даже отцу родному не даст. Не конь – птица. Ну а теперь моя кобылка вперед выходит. Поглядишь на нее – скакать не захочешь, какого бы одра ни дали.
Я молчал. Голый галунщик был не менее противен, чем одетый.
– Ну, скачи, скачи, только носа не задирай, – покровительственно прибавил он, – а то после скачек напомню. Шнелль дерзких не любит.
Мой массажист в это время уже набросил мне простыню на плечи. Нужно было идти на весы. Там уже дожидался Хони Бирнс в нейлоновой маечке, сухонький, крепенький, не человек – гномик.
– Два с половиной, – сказал он, взглянув на весовую шкалу. – Сбросили. Вина не пил?
Я удивился:
– Почему?
– Некоторые в бане не могут без шампанского со льдом. Быстрее потеешь, больше сгоняешь. А лошадь заметит обязательно. Запах почувствует и рассердится. Лошадь как циркачка – нервы на пределе. И никаких новых запахов, хмельное учует – сбросит. Ну-ну, – он легонько подтолкнул меня в спину, – можешь одеваться, жокей.
Это означало, что лишний вес сброшен и я могу влезть в реньяровский лиловый камзол и белые бриджи. Хони Бирнс был доволен: он смотрел на меня снизу вверх, едва доставая мне до плеча, и дружески улыбался. И мне вспомнилась наша встреча рано утром, когда я, которого он знал как фотокорреспондента «Экспресса», снимавшего его для журнальной обложки, вдруг выпалил пароль Фляша. Он долго и угрюмо молчал, оглядывая меня со всех сторон, потом сказал, сплевывая табачную жвачку:
– Другой дылды они не могли выбрать?
Впервые за всю мою жизнь мне было стыдно своих ста семидесяти восьми сантиметров. Я виновато пожал плечами: приседай не приседай – не поможет. Хони еще раз оглядел меня, пощупал мускулы ног, послал меня на внутреннюю скаковую дорожку, параллельную главной, и скрылся в конюшнях. Через пять-шесть минут он медленно вышел, держа на поводу гнедого высокого жеребца с длинными ногами, даже клячеватого чуть-чуть, хоть ребра считай. Конь ничем не выражал своего волнения, только ноздри вздрагивали. Увидев мое вытянувшееся лицо, Хони тихонько усмехнулся:
– Не нравится?
– Не очень.
– Красоты нет? – Насмешка в голосе Хони звучала сильнее. Сейчас она перейдет в презрение.
Но кое-что в лошадях я смыслил: как-никак два года не вылезал из манежа. Приглядевшись к предъявленной лошади, я подметил и прямую шею, и выпуклые, длинные мускулы ног.
– Виноват, – сказал я, – ошибся.
– То-то, – усмехнулся Хони. – Попробуй. Ну, Макдуфф, – прибавил он, обращаясь к лошади, как к человеку, – покажи этому дылде, на что мы способны.
Я прошел галопом дорожку и вернулся. Макдуфф – кто-то из его хозяев, должно быть, помнил историю о Макбете и о его грозном сопернике – не шел, а летел, как летит ястреб над полем, догоняя зайчишку.
– Чудо! – выдохнул я, спешиваясь.
– Я еще не пробовал Макдуффа на приз, – сказал Хони, – рискую. И день не тот, и жокей не тот. Но лошадь и сегодня покажет себя. Такие «быкам» только снятся.
Экзамен я выдержал. Хони Бирнс не сделал ни одного замечания, только послал меня на весы и в парилку. А сейчас, когда подготовка была закончена, я, отдохнув в жокейской на носилках, на которых приносили получивших травмы наездников, облачился в широковатые для меня бриджи, заправил в них пузырившийся на животе темно-лиловый камзол с белой семеркой на спине. Начиналось самое ответственное и страшное. Хони молча держал под уздцы раздувавшего ноздри Макдуффа, уже оседланного и готового к скачке. Я тоже молча вскочил в седло, нащупал правой ногой начищенное до блеска стремя и взял поводья. Мимо меня к пусковой линейке уже проследовали один за другим мои соперники. Я не успел разглядеть их: в пестрых картузах-жокейках, под цвет камзолов и бриджей с длиннющими козырьками, они казались двойниками, сотворенными мне на погибель. Шнелль тоже обогнал меня на своей караковой длинноногой кобылке и весело помахал мне рукой, даже не взглянув на Макдуффа. А тот вздрогнул и повел ушами. «Не нравится, что обгоняют», – подумал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85