Вернулся, как и выехал, верхом, с тем же сопровождающим, который и увел моего взмыленного коня.
Встретили меня молча и настороженно. Говорить должен был я. И я сказал что-то весьма торжественное о шаге, еще более приблизившем нас к поставленной цели. А потом пришлось описать этот длинный и неожиданный трехчасовой шаг.
Ехали мы не в Главное управление, где погиб сегодня Анри Фронталь, а в уже знакомое мне экзаменационное узилище в четырнадцатом блоке американского сектора. Ехали галопом по скаковой дорожке, проложенной здесь посреди большинства бульваров и авеню, – кстати говоря, неплохое нововведение, которое пригодилось бы и в наших, земных, городах для поощрения уже почти забываемого конного спорта.
Принял меня, как я и предполагал, сам Корсон Бойл в своем кабинете, похожем на все начальственные министерские кабинеты, какие мне приходилось видеть. Только портретов не было – голые, под дуб стены, огромная карта Города над столом, многократно пересеченная красными стрелами продовольственных маршрутов. Я разглядел Эй – и Би-центры, нашел холодильник, куда занесла меня нелегкая в первый же рейс, и даже Майн-Сити, расположенный совсем в другой стороне. Он был заштрихован решеткой, случайно или специально напоминавшей о его назначении.
Заметив мой интерес к карте, Корсон Бойл взял палку-указку и, не вставая, ткнул ею в крохотный кружок рядом с большим красным кольцом с буквой «А» в центре.
– Догадываешься? – спросил он.
– Наша застава, – сказал я.
– В связи с событиями, весьма прискорбными и тебе хорошо известными, мы передвинули на место покойного Фронталя начальника твоей заставы. Его же пост пока не замещен. – Бойл заговорщицки подмигнул мне. – Уясняешь?
– Я, должно быть, круглый дурак, – сказал я.
– Ты не дурак. Просто у тебя есть такт и чувство дистанции. Предпочитаешь не догадки, а прямые распоряжения. Отлично. Я назначаю тебя начальником заставы.
Я встал:
– Готов…
– Сядь. Я знаю, к чему ты готов.
– Когда приступать?
– Завтра ночью, как обычно. Но обязанности не легкие. Мы сменяем патрульных. Тебе придаются отборные головорезы со всех участков. Случаи, подобные твоему в первом рейсе, не должны повторяться. Любое нападение вы обязаны отразить с полным разгромом противника. Ни одного грамма продуктов не должно быть потеряно.
– К сожалению, двери кузова открываются автоматически на любой остановке, – сказал я.
– Раздели патрульных. Помести по двое в кузов, одного у смотровой щели. И никаких вылазок. Любой фургон – крепость. С последней машиной в Си-центр поедешь сам. Спутников подбери понадежнее.
– Будет сделано, генерал.
– Комиссар. Только комиссар фуд-полиции.
Какого черта он скрывает от меня свою истинную роль? На место Фронталя передвигается другая пешка, а король прячет корону в портфель. Всего только скромный фуд-комиссар, джокер в любой карточной комбинации. Не в того целилась Маго, бедная, наивная девочка, так и не сумевшая распознать хитроумную комбинацию замаскированного диктатора.
Лицо мое при этом было непроницаемо – образец служебного послушания, так что Бойл вполне мог оценить меня как хорошо запрограммированного робота.
– Если оправдаешь доверие, – прибавил он, – будешь капитаном через две недели в «Олимпии».
Единственно, что заинтересовало меня, – это место моего назначения. Не выдержал характера – любопытство пересилило, – спросил:
– Почему в «Олимпии»?
Бойл захохотал:
– Я ожидал этого вопроса, лейтенант. В «Олимпии» мы отмечаем десятую годовщину нашего господства в Городе. А почему капитаном, не спрашиваешь? Для моего адъютанта, каким ты будешь к тому времени, лейтенантских нашивок мало.
Я вытянулся:
– Счастлив заслужить капитанские нашивки, комиссар.
Он кивнул, милостиво отпуская меня. По-видимому, я делал головокружительную карьеру – так откозыряли мне всезнающие дежурные и так почтительно подвел под уздцы мою лошадь сопровождавший меня сержант. Я вспомнил д'Артаньяна и Ришелье. Д'Артаньян не согласился на предложение кардинала, я его принял. Но мы затевали со здешним диктатором более сложную и тонкую игру, чем герои Дюма с тогдашним повелителем Франции. Мы собирались проникнуть в тайну Корсона Бойла, дававшую ему почти божественную власть в этом мире, – тайну, которую здесь никто, даже он сам, не знал, но узнать которую мы могли, уже почти ничем не рискуя. Трудно назвать случаем все со мной происшедшее – в нем было слишком много расчета. Сопротивление точно рассчитало мое проникновение в личное окружение Корсона Бойла, предвидя возможность атакующей комбинации, хитроумного разведывательного маневра. Но Зернов смотрел шире и видел больше.
– По аналогии с шахматами, – сказал он, – партия переходит в эндшпиль. Пешка Анохин (я не обиделся на него за эту «пешку») достигает последней линии и превращается в ферзя. Сопротивление даже не предполагает последствий, какие открывает ему эта возможность. При некоторых ситуациях можно создать матовую сеть для противника. Но пока об этом рано. Нужен план-минимум. Наш план.
И план родился.
22. КОЭФФИЦИЕНТ ШНЕЛЛЯ
Приняв вечером дела у начальника заставы, я сказал окаменевшему от зависти Шнеллю:
– В патруль пойдешь со мной. Последним рейсом без остановок в Си-центр. С кем в паре?
– С Оливье.
– Оливье мелковат. Подбери кого-нибудь из новеньких. Позубастее. Чем больше голов у него на счету, тем лучше.
Шнелль осклабился: «Понятно, мол, подберу». Я и так знал, что он подберет самого что ни есть гнусняка. Дрянной человечишка был этот Шнелль, даже в полиции его не любили. Я все думал: да существовал ли он в действительности на Земле, не выдумал ли его Каррези для фильма? Но смоделировать абстрактно «облака» не могли: им требовался оригинал. Значит, Каррези знал или видел где-нибудь эту падаль.
Я проверил списки патрулей, число явившихся на дежурство, проводил первые машины в Город и поспал часок у себя в кабинете, а остаток ночи провел за покером в компании с Оливье, Шнеллем и новым компаньоном в предстоявшем нам рейсе – узколобым крепышом, откликавшимся на кличку Губач: нижняя губа его была рассечена надвое и плохо срослась. «Покалечили в лагере, бывает», – пояснил мимоходом Шнелль, представив мне подобранного им спутника. Я не почувствовал никакого сожаления ни к его порезанной губе, ни к ожидавшей его участи.
Но что-то вроде тревоги кольнуло меня, когда я присмотрелся и прислушался к Шнеллю. В его отношении ко мне всегда была отчужденность и неприязнь. Невзлюбил он меня с той минуты, когда получил от Макдуффа первый ком грязи в лицо. Неприязнь перешла в откровенную враждебность, когда я два раза швырнул его на ковер, а враждебность – в стойкую ненависть, когда симпатия или каприз Корсона Бойла вручили мне в руки судьбы трехсот патрульных заставы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85