Она еле шевельнулась. Можно было подумать, что горничную опоили лауданумом, хотя, конечно же, никто не давал ей снотворного. Дуня продолжала крепко спать.
– Да проснись ты! – крикнула я ей в самое ухо. – Он опять приходил. Слышишь? Он приходил, и Жужанна теперь при смерти.
Только после этого девушка открыла глаза. Она долго их терла, потом моргала. Увидев Жужанну, Дуня в ужасе спрятала лицо в ладонях и отчаянно взвыла. У меня все внутри похолодело.
Но времени утешать перепуганную горничную не было. Я еще раз хорошенько тряхнула ее за плечи и сказала:
– Скажи слугам, чтобы кто-нибудь поехал за врачом!
Дуня отшвырнула одеяло, вскочила на ноги, но вниз не побежала. Вместо этого она, молча роняя слезы, нагнулась к Жужанне (та внимательно следила за нами обеими) и развязала тесемку ночной сорочки. Приспустив легкую белую ткань на пару дюймов, Дуня быстро оглядела шею хозяйки и, ойкнув, отпрянула назад.
Я сразу поняла, куда направлен ее взгляд. Отвратительные красные метки – следы его зубов – бесследно исчезли. На мраморно-белой коже не осталось даже маленьких шрамов.
У Дуни тряслись руки. Она внимательно посмотрела на меня и кивком головы показала в сторону двери. Я поспешила за нею. Кошмар наяву продолжался.
– Врач ей уже не поможет, – печальным шепотом сообщила мне девушка. – Видели, у нее пропали следы укусов? Это значит – изменение закончилось. До завтра она не доживет.
Меня рассердили Дунины слова Я не могла примириться с мыслью, что Жужанне суждено умереть, а Влад будет торжествовать победу. Эта милая, несчастная женщина не видела в своей жизни ничего светлого. Ей бы с радостью ожидать появления племянника (или племянницы), а она умирает. Мое недавнее решение не волноваться и думать только о своем ребенке оказалось недолговечным. Влад снова победил.
Гнев требовал выхода, и я выплеснула его на Дуню.
– Я не позволю, чтобы из-за дурацких суеверий мы теряли драгоценное время! – закричала я. – Пусть пошлют за врачом! Мы должны сделать хоть что-то для спасения Жужанны!
Перепуганная Дуня затряслась еще сильнее. Поклонившись, она бросилась выполнять мое повеление. Я вернулась в спальню Жужанны и взяла ее холодную, безжизненную руку. Жужанна глядела на меня, и в ее больших глазах я заметила странное ликование.
– Все будет хорошо, – успокоительно зашептала я. – Мы послали за врачом. Мы поставим вас на ноги.
Жужанна тихо вздохнула и едва слышно произнесла:
– Нет...
– Нельзя так говорить, – твердо возразила я.
Моя ярость не утихла – я злилась на Влада, на судьбу. Даже на Бога, равнодушно допускающего смерть этой молодой женщины.
– Вы обязательно поправитесь, – сказала я.
Как ни странно, но в глазах Жужанны я не увидела ни страха смерти, ни тоски, ни ужаса. Ее глаза лучились неподдельной радостью. С большим трудом втянув в легкие новую порцию воздуха (видеть все это мне было очень тягостно), Жужанна прошептала:
– Нет... Я хочу... смерти.
Эти слова ударили меня прямо в сердце. Сидеть рядом и держать ее руку – это все, что я теперь могла. Когда вернулась Дуня, тяжело дыша от бега по лестницам и коридорам, я сказала ей, что за врачом ехать не надо, и попросила найти Аркадия.
Дуня вновь убежала Жужанна закрыла глаза и, как мне показалось, уснула. Да простит меня Бог, но я не смогла устоять перед искушением заглянуть в лежащий на ночном столике дневник. Знаю, грешно вторгаться в личную жизнь другого человека, но я должна была узнать правду, узнать, какой враг мне противостоит воплощенное зло, безумие или нагромождение предрассудков.
Я осторожно отпустила руку Жужанны, взяла со столика дневник и раскрыла его на последних страницах.
Мне не подобрать слов. Не знаю, как описать отвращение и гневное изумление, которые вызвали во мне эти страницы. Впрочем, даже если бы и знала, не решилась бы пересказывать их содержание, ибо исповедь моей невестки была омерзительнее всего, что могла себе представить.
Жужанна сделала дядю-вампира своим возлюбленным. Правильнее сказать – любовником.
Первой моей мыслью было: лишенная настоящих чувственных удовольствий, Жужанна предавалась безудержным и непристойным фантазиям. Но разве фантазии способны довести человека до смерти? Если она безумна, тогда мы все – жертвы того же безумия и живем в безумном мире, где творятся немыслимые, сверхъестественные, чудовищно злые вещи, которые не только реальны, но еще и смертельно опасны.
С лихорадочной быстротой (и таким же лихорадочным ужасом) я проглотила последние страницы и вернула эту «исповедь греха» на столик. Дрожащими руками я закрыла лицо, но не могла заслонить мозг от потока мыслей.
«Мы должны немедленно бежать отсюда».
«Теперь ему ничто не мешает отправиться в Англию».
«Мы должны убить его, и как можно быстрее».
Я смотрела на забывшуюся сном, умирающую Жужанну и вспоминала Дунины слова: «Его надо убить, доамнэ, проткнуть колом и отрезать голову. Другого способа нет».
Невестка шевельнулась, с трудом подняла веки и взглянула на меня. Я опять взяла ее руку, попыталась изобразить на лице утешительное спокойствие и даже улыбнуться.
Какие же огромные у нее глаза, какие бездонные и исполненные любви. Слегка безумные, но лучезарные очи святой, сияющие, словно ночное море, на котором играют лунные блики. Они ласкали меня, тянули к себе, как в омут.
Бессознательно я почти вплотную наклонилась к умирающей. Мои щеки чувствовали ее прерывистое дыхание. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. Меня искренне поразило, что на пороге смерти неброское лицо Жужанны стало удивительно красивым, приобрело классические черты Венеры. Передо мной была не угасающая женщина, а богиня, вырезанная из алебастра лучшим скульптором Древнего Рима. Ее рот показался мне мягче, губы полнее, их рисунок обрел ту же откровенную чувственность, какая струилась из ее бездонных глаз. Они становились все больше и больше, пока не заполнили собой весь мир.
– Мери, – прошептала она.
Возможно, она не произнесла ни слова и мне только показалось, что ее губы шевельнулись. А может, я уловила ее мысленный призыв:
– Сестра моя. Поцелуй меня перед смертью.
Я уступила просьбе и нырнула в пучину ее глаз, испытывая умиротворенное ликование, какое снисходит на тонущего, когда тот прекращает всякое сопротивление и покоряется смерти. Мои губы приблизились к ее бледным губам. Нас разделяло не более двух дюймов. Жужанна улыбнулась, предвкушая какое-то неясное наслаждение, в которое теперь затянуло и меня. Ее язык мелькнул между белых, блестящих зубов.
Дверь с шумом распахнулась. Я отпрянула от Жужанны и вновь очутилось в привычном мне мире.
– Доамнэ! – выдохнула запыхавшаяся Дуня.
Она стояла в проеме, опираясь рукой о косяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Да проснись ты! – крикнула я ей в самое ухо. – Он опять приходил. Слышишь? Он приходил, и Жужанна теперь при смерти.
Только после этого девушка открыла глаза. Она долго их терла, потом моргала. Увидев Жужанну, Дуня в ужасе спрятала лицо в ладонях и отчаянно взвыла. У меня все внутри похолодело.
Но времени утешать перепуганную горничную не было. Я еще раз хорошенько тряхнула ее за плечи и сказала:
– Скажи слугам, чтобы кто-нибудь поехал за врачом!
Дуня отшвырнула одеяло, вскочила на ноги, но вниз не побежала. Вместо этого она, молча роняя слезы, нагнулась к Жужанне (та внимательно следила за нами обеими) и развязала тесемку ночной сорочки. Приспустив легкую белую ткань на пару дюймов, Дуня быстро оглядела шею хозяйки и, ойкнув, отпрянула назад.
Я сразу поняла, куда направлен ее взгляд. Отвратительные красные метки – следы его зубов – бесследно исчезли. На мраморно-белой коже не осталось даже маленьких шрамов.
У Дуни тряслись руки. Она внимательно посмотрела на меня и кивком головы показала в сторону двери. Я поспешила за нею. Кошмар наяву продолжался.
– Врач ей уже не поможет, – печальным шепотом сообщила мне девушка. – Видели, у нее пропали следы укусов? Это значит – изменение закончилось. До завтра она не доживет.
Меня рассердили Дунины слова Я не могла примириться с мыслью, что Жужанне суждено умереть, а Влад будет торжествовать победу. Эта милая, несчастная женщина не видела в своей жизни ничего светлого. Ей бы с радостью ожидать появления племянника (или племянницы), а она умирает. Мое недавнее решение не волноваться и думать только о своем ребенке оказалось недолговечным. Влад снова победил.
Гнев требовал выхода, и я выплеснула его на Дуню.
– Я не позволю, чтобы из-за дурацких суеверий мы теряли драгоценное время! – закричала я. – Пусть пошлют за врачом! Мы должны сделать хоть что-то для спасения Жужанны!
Перепуганная Дуня затряслась еще сильнее. Поклонившись, она бросилась выполнять мое повеление. Я вернулась в спальню Жужанны и взяла ее холодную, безжизненную руку. Жужанна глядела на меня, и в ее больших глазах я заметила странное ликование.
– Все будет хорошо, – успокоительно зашептала я. – Мы послали за врачом. Мы поставим вас на ноги.
Жужанна тихо вздохнула и едва слышно произнесла:
– Нет...
– Нельзя так говорить, – твердо возразила я.
Моя ярость не утихла – я злилась на Влада, на судьбу. Даже на Бога, равнодушно допускающего смерть этой молодой женщины.
– Вы обязательно поправитесь, – сказала я.
Как ни странно, но в глазах Жужанны я не увидела ни страха смерти, ни тоски, ни ужаса. Ее глаза лучились неподдельной радостью. С большим трудом втянув в легкие новую порцию воздуха (видеть все это мне было очень тягостно), Жужанна прошептала:
– Нет... Я хочу... смерти.
Эти слова ударили меня прямо в сердце. Сидеть рядом и держать ее руку – это все, что я теперь могла. Когда вернулась Дуня, тяжело дыша от бега по лестницам и коридорам, я сказала ей, что за врачом ехать не надо, и попросила найти Аркадия.
Дуня вновь убежала Жужанна закрыла глаза и, как мне показалось, уснула. Да простит меня Бог, но я не смогла устоять перед искушением заглянуть в лежащий на ночном столике дневник. Знаю, грешно вторгаться в личную жизнь другого человека, но я должна была узнать правду, узнать, какой враг мне противостоит воплощенное зло, безумие или нагромождение предрассудков.
Я осторожно отпустила руку Жужанны, взяла со столика дневник и раскрыла его на последних страницах.
Мне не подобрать слов. Не знаю, как описать отвращение и гневное изумление, которые вызвали во мне эти страницы. Впрочем, даже если бы и знала, не решилась бы пересказывать их содержание, ибо исповедь моей невестки была омерзительнее всего, что могла себе представить.
Жужанна сделала дядю-вампира своим возлюбленным. Правильнее сказать – любовником.
Первой моей мыслью было: лишенная настоящих чувственных удовольствий, Жужанна предавалась безудержным и непристойным фантазиям. Но разве фантазии способны довести человека до смерти? Если она безумна, тогда мы все – жертвы того же безумия и живем в безумном мире, где творятся немыслимые, сверхъестественные, чудовищно злые вещи, которые не только реальны, но еще и смертельно опасны.
С лихорадочной быстротой (и таким же лихорадочным ужасом) я проглотила последние страницы и вернула эту «исповедь греха» на столик. Дрожащими руками я закрыла лицо, но не могла заслонить мозг от потока мыслей.
«Мы должны немедленно бежать отсюда».
«Теперь ему ничто не мешает отправиться в Англию».
«Мы должны убить его, и как можно быстрее».
Я смотрела на забывшуюся сном, умирающую Жужанну и вспоминала Дунины слова: «Его надо убить, доамнэ, проткнуть колом и отрезать голову. Другого способа нет».
Невестка шевельнулась, с трудом подняла веки и взглянула на меня. Я опять взяла ее руку, попыталась изобразить на лице утешительное спокойствие и даже улыбнуться.
Какие же огромные у нее глаза, какие бездонные и исполненные любви. Слегка безумные, но лучезарные очи святой, сияющие, словно ночное море, на котором играют лунные блики. Они ласкали меня, тянули к себе, как в омут.
Бессознательно я почти вплотную наклонилась к умирающей. Мои щеки чувствовали ее прерывистое дыхание. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. Меня искренне поразило, что на пороге смерти неброское лицо Жужанны стало удивительно красивым, приобрело классические черты Венеры. Передо мной была не угасающая женщина, а богиня, вырезанная из алебастра лучшим скульптором Древнего Рима. Ее рот показался мне мягче, губы полнее, их рисунок обрел ту же откровенную чувственность, какая струилась из ее бездонных глаз. Они становились все больше и больше, пока не заполнили собой весь мир.
– Мери, – прошептала она.
Возможно, она не произнесла ни слова и мне только показалось, что ее губы шевельнулись. А может, я уловила ее мысленный призыв:
– Сестра моя. Поцелуй меня перед смертью.
Я уступила просьбе и нырнула в пучину ее глаз, испытывая умиротворенное ликование, какое снисходит на тонущего, когда тот прекращает всякое сопротивление и покоряется смерти. Мои губы приблизились к ее бледным губам. Нас разделяло не более двух дюймов. Жужанна улыбнулась, предвкушая какое-то неясное наслаждение, в которое теперь затянуло и меня. Ее язык мелькнул между белых, блестящих зубов.
Дверь с шумом распахнулась. Я отпрянула от Жужанны и вновь очутилось в привычном мне мире.
– Доамнэ! – выдохнула запыхавшаяся Дуня.
Она стояла в проеме, опираясь рукой о косяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87