Когда колонна двинулась вперед, Дарья выехала из строя и придержала коня, чтобы оказаться рядом со мной.
– Ты боишься, – сказала она.
Это был не вопрос, а утверждение, но не упрек, а почти пароль, вроде тех нелепых условных фраз, которые я заучил на пиру у Водалуса.
– Да. Ты, видимо, хочешь напомнить мне о том, как я хвастался перед тобой в лесу. Могу лишь сказать, что тогда я не знал, насколько пустой была моя похвальба. Один мудрый человек как-то раз пытался объяснить мне, что даже после того, как клиент выдержал одну пытку, сумел отрешиться от нее, пусть даже вопя и корчась, другая пытка, совсем иного Рода, может легко сломить его волю, как если бы он был тщедушным ребенком. Я навострился объяснять все это, когда он задавал соответствующие вопросы, но до сих пор не прилагал эту мудрость к собственной жизни. А следовало бы. Но если я здесь в роли клиента, то кто мой палач?
– Мы все тут в большей или меньшей степени боимся, – ответила она. – Вот почему – да, я видела – Гуазахт отослал тебя. Он сделал это, чтобы самому чувствовать себя не так паршиво. Если бы ему стало хуже, он не смог бы командовать отрядом. Когда придет время, ты сделаешь то, что вынужден сделать, – ни больше ни меньше, чем каждый из них.
– Не поспешить ли нам? – спросил я. Хвост колонны удалялся, вихляя, как это обычно случается с концом длинной веревки.
– Если мы припустим теперь, многие поймут, что мы в хвосте потому, что боимся. Если же немного подождем, то те, кто видел, как ты разговаривал с Гуазахтом, решат, что он специально отослал тебя назад, чтобы подогнать отстающих, а я просто захотела побыть с тобой.
– Ладно, – согласился я.
Ее рука, влажная от пота и тонкая, как у Доркас, скользнула в мою ладонь.
До этого момента я был уверен, что Дарья и прежде участвовала в сражениях.
– Для тебя это тоже впервые? – спросил я.
– Я могу драться лучше, чем большинство из них, – заявила она. – И мне надоело, что все называют меня шлюхой. Так, бок о бок, мы и пустились вслед за колонной.
22. БИТВА
Сначала они показались мне рассеянными цветными точками в дальнем конце широкой долины – далекие фигурки застрельщиков, которые беспорядочно перемещались, точно пузырьки, танцующие на поверхности в кружке с сидром. Мы скакали рысью сквозь искореженную рощу, чьи белые, лишенные листвы деревья напоминали живые кости, торчащие при сложном переломе. Наша колонна значительно разрослась, вероятно, включив в себя все остальные нерегулярные контарии. Мы попали под огонь противника, не слишком плотный, и так продолжалось около полустражи. Несколько человек получили ранения (один, ехавший рядом со мной, – довольно тяжелое), появились первые убитые. Раненые заботились о себе сами и помогали друг другу. Если нам и полагалась медицинская обслуга, она осталась слишком далеко позади, чтобы задумываться о ней.
Время от времени мы проезжали мимо трупов, разбросанных среди деревьев; обычно мертвецы валялись группами по два-три человека, но изредка встречались и одинокие тела. Я заметил одного солдата, который, умирая, умудрился зацепиться воротником куртки за осколок, торчащий из разбитого ствола дерева, и меня поразил весь ужас его положения – он умер, но не смог обрести покой. Потом я подумал, что такова участь многих тысяч деревьев, убитых, но не способных упасть.
Заметив противника, я практически тут же осознал и присутствие наших собственных войск, продвигавшихся с обеих сторон. Справа – кавалерия вперемежку с пехотой. Всадники были без шлемов и обнажены до пояса, лишь скатки из красно-синих одеял крест-накрест пересекали их бронзовые груди. Однако, подумал я, их верховые лошади лучше, чем у большинства из нас. На вооружении эти всадники имели копья немногим длиннее человеческого роста, и большинство держали их поперек седельных лук. У левого предплечья каждого висел маленький медный щит. Я не имел ни малейшего представления, из какой части Содружества прибыли эти воины, но почему-то – возможно, из-за длинных волос и обнаженных торсов – принял их за дикарей.
Если они и были дикарями, то пехота, которая двигалась вместе с ними, представляла собой еще более первобытных людей – сутулых, темнокожих и косматых. Я лишь несколько раз мельком видел их сквозь искореженные деревья, но успел заметить, что иногда они опускались на четвереньки. Изредка один из них хватался за стремя соседа, как, бывало, Делал я, когда шагал рядом с мерихипом Ионы, и всякий раз всадник ударял пехотинца по руке прикладом.
Дорога уходила через низину и поворачивала налево; там, дальше, а также по обе стороны от дороги продвигалось войско, гораздо более многочисленное, чем наша колонна, дикари-всадники и их спутники вместе взятые – батальоны пелтастов со сверкающими копьями и большими прозрачными щитами; хобилеры на гарцующих лошадях, с луками и стрелами в колчанах, перекинутых за спину; легковооруженные черкаджи, чьи боевые порядки уподоблялись морю плюмажей и знамен.
Я не мог ничего знать о храбрости всех этих странных воинов, которые неожиданно стали моими товарищами по оружию, но интуитивно решил, что они не храбрее меня и едва ли представляют собой серьезную защиту против тех движущихся точек в дальнем конце долины. Огонь, направленный против нас, усилился, ответный же, насколько я мог судить, отсутствовал вовсе.
Всего за несколько недель до описываемых событий (хотя мне-то казалось, что прошел по меньшей мере год) меня ужаснула бы сама мысль быть застреленным из такого рода оружия, каким пользовался Водалус в ту туманную ночь в нашем некрополе, с которой я начал свое повествование. По сравнению с молниями, ударявшими среди нас, тот простой луч казался детской игрушкой, подобной блестящим металлическим брускам, что вылетали из сдвоенного лука старейшины.
Я не знал, как было устроено приспособление, выпускавшее в нас эти молнии, не представлял даже, имеем ли мы дело с чистой энергией или с какими-то метательными снарядами; но, падая возле нас, они давали яркую вспышку, за которой следовало нечто вроде раската грома. И хотя их нельзя было видеть до падения, они свистели при полете, и по этому свисту, длившемуся лишь мгновение, я вскоре научился определять, куда они ударят и насколько мощным будет последующий взрыв. Если свист был ровным, напоминающим звучание дудки-камертона в руках у корифея, значит, ударит далеко от меня. Если же он быстро нарастал, как будто мужской голос превращался в женский, – значит, разорвется совсем рядом. И хотя только самый громкий звук предвещал опасность для меня, каждый пронзительный свист означал смерть одного, а чаще нескольких из нас.
Казалось полнейшим безумием скакать вперед. Нам надо было бы рассредоточиться, спешиться, чтобы найти укрытие среди деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82