Под их руководством иеродулы сконструировали корабли, как тот, который перенес меня из джунглей к морю. Таким образом, аквасторы, вроде Мальрубиуса и Трискеля, тоже могут служить им. Все они – клещи, при помощи которых нас удерживают в кузнечном горне.
Молотом же является их способность перемещать своих слуг назад по коридорам Времени и мигом запускать их вперед, в будущее. (В сущности, здесь коренится и их возможность благополучно избегать гибели вселенной, ведь вступить в коридоры Времени – значит, покинуть эту вселенную.) По крайней мере, на Урсе их наковальня жизненно необходима: в эту эпоху нам требуется сразиться с куда более враждебным миром, используя ресурсы истощенных континентов. Поскольку это не менее жестоко, чем средства, при помощи которых создавали их, соблюдая справедливость. Однако появление Нового Солнца ознаменует собой окончание предварительной стадии нашего формирования.
35. ПИСЬМО ОТЦА ИНИРА
Отведенные мне апартаменты находились в самой древней части Цитадели. Комнаты так долго пустовали, что старый кастелян и эконом, в чьи обязанности входило поддерживать помещение в должном порядке, смирились с мыслью о потере ключа. Они рассыпались в извинениях, изобилующих недомолвками, предложив в конце концов сломать запоры. Я не доставил себе удовольствия взглянуть на их лица, но услышал, как они оба ахнули, когда я произнес простые слова, отпирающие любые двери.
В тот вечер я был зачарован разительным отличием между стилем меблировки открывшихся передо мною комнат и предпочтениями нашей эпохи. В прошлом обходились без привычных нам стульев, но сидели на сложных сооружениях из подушек. В столах не было выдвижных ящиков, да и вообще отсутствовала естественная в нашем понимании симметрия. С точки зрения принятых у нас стандартов, обстановка была перегружена обивочными тканями, а вот дерева, кожи, камня и кости явно не хватало. В итоге у меня одновременно создалось впечатление изнеженности и отсутствия комфорта.
Однако я не мог занять иное помещение, кроме этого, издревле закрепленного за автархами; не мог я и заново обставить комнаты, не намекнув тем самым на критическое отношение к своим предшественникам. И пусть мебель больше радовала разум, чем тело, какой же восторг я испытал при виде сокровищ, оставленных мне в наследство прежними автархами! Я обнаружил документы, относящиеся к давно забытым и ныне едва ли понятным делам; механические приспособления, остроумные и загадочные; оживший от тепла моих рук микрокосм, чьи мельчайшие обитатели, стоило мне присмотреться, начали увеличиваться в размерах и приобретать человеческий облик; лабораторию с легендарной «изумрудной скамьей» и множество других диковинок, самой интересной из которых оказалась заспиртованная мандрагора.
Реторта, в которой она плавала, представляла собой сосуд высотой около семи пядей и шириной в два раза меньше; сам гомункул был ростом в две пяди. Когда я слегка постучал по стеклу, он повернул ко мне глаза, похожие на матовые бусинки, глаза, на вид еще более незрячие, чем у мастера Палаэмона. Его губы зашевелились, и хоть я не услышал ни звука, но сразу понял, что именно он говорит; и еще каким-то необъяснимым образом я почувствовал, что бледная жидкость, в которую он был погружен, превратилась в мою собственную мочу с примесью крови. – Зачем ты оторвал меня от размышлений о твоем мире, Автарх? – Он действительно мой? – переспросил я. – Теперь я знаю о существовании семи континентов, и лишь часть из них покорна священным фразам.
– Ты – наследник, – произнесла сморщенная тварь и повернулась ко мне спиной – не знаю, случайно или намеренно. Я снова постучал по реторте.
– А кто ты? – Безродное существо, чья жизнь протекает в кровавой среде. – Так ведь и я был таким! Мы должны подружиться, ты и я, как сходятся два человека с одинаковым прошлым.
– Ты шутишь.
– Вовсе нет. Я испытываю к тебе настоящую симпатию и думаю, мы похожи друг на друга больше, чем тебе кажется.
Маленькая фигурка снова повернулась лицом и заглянула мне в глаза. – Хотелось бы доверять тебе, Автарх. – Я говорю совершенно серьезно. Никто не уличал меня излишней честности, и я довольно много лгал, когда считал, что это обернется мне на пользу, но сейчас я вполне откровенен с тобой. Скажи, могу ли я что-нибудь сделать для тебя?
– Разбей стекло.
Я колебался.
– Разве ты не умрешь при этом? – Я никогда не жил. Я перестану думать. Разбей стекло. – Нет, ты все-таки жив.
– Я не расту, не двигаюсь, не откликаюсь ни на какие возбудители, кроме мыслей, что никак не назовешь ответной реакцией. Я не способен размножаться и размножать других. Разбей стекло.
– Если ты и вправду не живешь, я мог бы найти какой-нибудь способ вдохнуть в тебя жизнь. – Довольно доброхотства! Когда ты была здесь в заключении, Текла, а тот юноша принес тебе нож, почему ты не хваталась за свою жизнь?Кровь бросилась мне в лицо, я замахнулся эбеновым жезлом, но не ударил.
– Жив ты или мертв, но у тебя проницательный ум. Текла – это та моя часть, которая наиболее подвержена приступам гнева. – Если бы вместе с памятью ты унаследовал ее железы, я бы добился своего. – И ты знаешь это. Как ты, незрячее создание, можешь так много знать?
– При элементарном умственном усилии возникает ничтожно малая вибрация, которая волнует жидкость в этом сосуде. Я слышу твои мысли.
– А я заметил, что слышу твои. Почему же я могу слышать только твои мысли, а мысли других мне недоступны?
Теперь, глядя прямо в маленькое сморщенное личико, освещенное последним солнечным лучом, который проник через запыленную амбразуру, я уже не был уверен, что губы его вообще шевелятся. – Ты, как всегда, слышишь самого себя. Ты не можешь слышать других потому, что твой разум постоянно кричит, точно младенец в корзине. О, кажется, ты припоминаешь! – Помню, давным-давно я мерз и голодал. Лежал на спине, а со всех четырех сторон меня окружали коричневые стены, и я слышал свой собственный вопль. Да, наверное, я был тогда младенцем. Думаю, даже ползать не умел. Ты очень умен. А о чем я думаю сейчас?
– О том, что я – всего лишь бессознательное проявление твоей силы, вроде Когтя. Разумеется, ты прав. Я был изуродован и умер еще до своего рождения, и с тех пор меня хранят здесь в белом бренди. Разбей стекло.
– Я бы сначала расспросил тебя. – Брат мой, там, у дверей, один старик ожидает тебя с письмом.Я прислушался. До этого я внимал лишь его словам в моем уме и потому испытал довольно странное ощущение, вновь услышав реальные звуки – крики сонных дроздов среди башен и осторожный стук в дверь.
Посланцем оказался старый Рудезинд, который когда-то привел меня к комнате-картине в Обители Абсолюта. Я жестом пригласил его войти (к немалому удивлению караульных), ибо хотел с ним поговорить и знал, что при нем мне не нужно заботиться о поддержании собственного достоинства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Молотом же является их способность перемещать своих слуг назад по коридорам Времени и мигом запускать их вперед, в будущее. (В сущности, здесь коренится и их возможность благополучно избегать гибели вселенной, ведь вступить в коридоры Времени – значит, покинуть эту вселенную.) По крайней мере, на Урсе их наковальня жизненно необходима: в эту эпоху нам требуется сразиться с куда более враждебным миром, используя ресурсы истощенных континентов. Поскольку это не менее жестоко, чем средства, при помощи которых создавали их, соблюдая справедливость. Однако появление Нового Солнца ознаменует собой окончание предварительной стадии нашего формирования.
35. ПИСЬМО ОТЦА ИНИРА
Отведенные мне апартаменты находились в самой древней части Цитадели. Комнаты так долго пустовали, что старый кастелян и эконом, в чьи обязанности входило поддерживать помещение в должном порядке, смирились с мыслью о потере ключа. Они рассыпались в извинениях, изобилующих недомолвками, предложив в конце концов сломать запоры. Я не доставил себе удовольствия взглянуть на их лица, но услышал, как они оба ахнули, когда я произнес простые слова, отпирающие любые двери.
В тот вечер я был зачарован разительным отличием между стилем меблировки открывшихся передо мною комнат и предпочтениями нашей эпохи. В прошлом обходились без привычных нам стульев, но сидели на сложных сооружениях из подушек. В столах не было выдвижных ящиков, да и вообще отсутствовала естественная в нашем понимании симметрия. С точки зрения принятых у нас стандартов, обстановка была перегружена обивочными тканями, а вот дерева, кожи, камня и кости явно не хватало. В итоге у меня одновременно создалось впечатление изнеженности и отсутствия комфорта.
Однако я не мог занять иное помещение, кроме этого, издревле закрепленного за автархами; не мог я и заново обставить комнаты, не намекнув тем самым на критическое отношение к своим предшественникам. И пусть мебель больше радовала разум, чем тело, какой же восторг я испытал при виде сокровищ, оставленных мне в наследство прежними автархами! Я обнаружил документы, относящиеся к давно забытым и ныне едва ли понятным делам; механические приспособления, остроумные и загадочные; оживший от тепла моих рук микрокосм, чьи мельчайшие обитатели, стоило мне присмотреться, начали увеличиваться в размерах и приобретать человеческий облик; лабораторию с легендарной «изумрудной скамьей» и множество других диковинок, самой интересной из которых оказалась заспиртованная мандрагора.
Реторта, в которой она плавала, представляла собой сосуд высотой около семи пядей и шириной в два раза меньше; сам гомункул был ростом в две пяди. Когда я слегка постучал по стеклу, он повернул ко мне глаза, похожие на матовые бусинки, глаза, на вид еще более незрячие, чем у мастера Палаэмона. Его губы зашевелились, и хоть я не услышал ни звука, но сразу понял, что именно он говорит; и еще каким-то необъяснимым образом я почувствовал, что бледная жидкость, в которую он был погружен, превратилась в мою собственную мочу с примесью крови. – Зачем ты оторвал меня от размышлений о твоем мире, Автарх? – Он действительно мой? – переспросил я. – Теперь я знаю о существовании семи континентов, и лишь часть из них покорна священным фразам.
– Ты – наследник, – произнесла сморщенная тварь и повернулась ко мне спиной – не знаю, случайно или намеренно. Я снова постучал по реторте.
– А кто ты? – Безродное существо, чья жизнь протекает в кровавой среде. – Так ведь и я был таким! Мы должны подружиться, ты и я, как сходятся два человека с одинаковым прошлым.
– Ты шутишь.
– Вовсе нет. Я испытываю к тебе настоящую симпатию и думаю, мы похожи друг на друга больше, чем тебе кажется.
Маленькая фигурка снова повернулась лицом и заглянула мне в глаза. – Хотелось бы доверять тебе, Автарх. – Я говорю совершенно серьезно. Никто не уличал меня излишней честности, и я довольно много лгал, когда считал, что это обернется мне на пользу, но сейчас я вполне откровенен с тобой. Скажи, могу ли я что-нибудь сделать для тебя?
– Разбей стекло.
Я колебался.
– Разве ты не умрешь при этом? – Я никогда не жил. Я перестану думать. Разбей стекло. – Нет, ты все-таки жив.
– Я не расту, не двигаюсь, не откликаюсь ни на какие возбудители, кроме мыслей, что никак не назовешь ответной реакцией. Я не способен размножаться и размножать других. Разбей стекло.
– Если ты и вправду не живешь, я мог бы найти какой-нибудь способ вдохнуть в тебя жизнь. – Довольно доброхотства! Когда ты была здесь в заключении, Текла, а тот юноша принес тебе нож, почему ты не хваталась за свою жизнь?Кровь бросилась мне в лицо, я замахнулся эбеновым жезлом, но не ударил.
– Жив ты или мертв, но у тебя проницательный ум. Текла – это та моя часть, которая наиболее подвержена приступам гнева. – Если бы вместе с памятью ты унаследовал ее железы, я бы добился своего. – И ты знаешь это. Как ты, незрячее создание, можешь так много знать?
– При элементарном умственном усилии возникает ничтожно малая вибрация, которая волнует жидкость в этом сосуде. Я слышу твои мысли.
– А я заметил, что слышу твои. Почему же я могу слышать только твои мысли, а мысли других мне недоступны?
Теперь, глядя прямо в маленькое сморщенное личико, освещенное последним солнечным лучом, который проник через запыленную амбразуру, я уже не был уверен, что губы его вообще шевелятся. – Ты, как всегда, слышишь самого себя. Ты не можешь слышать других потому, что твой разум постоянно кричит, точно младенец в корзине. О, кажется, ты припоминаешь! – Помню, давным-давно я мерз и голодал. Лежал на спине, а со всех четырех сторон меня окружали коричневые стены, и я слышал свой собственный вопль. Да, наверное, я был тогда младенцем. Думаю, даже ползать не умел. Ты очень умен. А о чем я думаю сейчас?
– О том, что я – всего лишь бессознательное проявление твоей силы, вроде Когтя. Разумеется, ты прав. Я был изуродован и умер еще до своего рождения, и с тех пор меня хранят здесь в белом бренди. Разбей стекло.
– Я бы сначала расспросил тебя. – Брат мой, там, у дверей, один старик ожидает тебя с письмом.Я прислушался. До этого я внимал лишь его словам в моем уме и потому испытал довольно странное ощущение, вновь услышав реальные звуки – крики сонных дроздов среди башен и осторожный стук в дверь.
Посланцем оказался старый Рудезинд, который когда-то привел меня к комнате-картине в Обители Абсолюта. Я жестом пригласил его войти (к немалому удивлению караульных), ибо хотел с ним поговорить и знал, что при нем мне не нужно заботиться о поддержании собственного достоинства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82