как он заметил, фнордов было больше обычного. «Верьмо допало в пентилятор», — мысленно ухмыльнулся он, включая восьмичасовые новости, — и, как нарочно, попал на сообщение о происшествии в особняке Дрейка: ещё один плохой знак. В Лас-Вегасе, в залах, где никогда не выключался свет, никто из игроков не заметил, что уже наступило утро. Кармел, возвращаясь из пустыни, где похоронил Шерри Бренди, съехал с дороги, чтобы оглядеть дом доктора Чарли Мочениго в надежде увидеть или услышать что-нибудь полезное. Он услышал револьверный выстрел и быстро укатил прочь. Оглянувшись, увидел столб пламени, подскочивший до небес. Над Атлантическим океаном Р. Бакминстер Фуллер посмотрел на стрелки трех пар своих часов и увидел, что в самолёте сейчас два часа ночи, в Найроби, куда он летел, полночь, а дома в Карбондэйле (штат Иллинойс) уже шесть утра. В самом Найроби Нкрумах Фубар, изготовитель кукол вуду, причинявших головную боль президенту Соединённых Штатов, готовился ко сну, с нетерпением ожидая завтрашней лекции мистера Фуллера в университете. (Мистер Фубар с его сложным примитивизмом, как и Саймон Мун с его примитивистской сложностью, не считал, что магия противоречит математике.)
В Вашингтоне часы пробили пять; «фольксваген», украденный Беном Вольпе, притормозил у дома сенатора Эдварда Коука Бейкона, самого известного американского либерала и главной надежды всех молодых людей, ещё не вступивших в «Моритури».
— Одна нога здесь, одна там, — лаконично скомандовал Бен Вольпе своим спутникам, — «приковбойте».
Сенатор Бейкон перевернулся в постели на другой бок (Альберт «Учитель» Штерн стреляет в Голландца) и пробормотал: «Нью-арк». Лежавшая рядом жена проснулась: ей послышался шум в саду {«Мама, мама, мама», — бормочет Голландец). «Мама», — слышит она голос сына и опять засыпает. Но град пуль выбрасывает её из сна в море крови; в одной вспышке она видит умирающего рядом мужа, сына, плачущего двадцать лет назад над сдохшей черепашкой, лицо Менди Вейсса и пятящихся из комнаты Бена Вольпе и двух других.
В 1936 году, когда Роберт Пашни Дрейк вернулся из Европы, собираясь стать вице-президентом отцовского банка в Бостоне, полиция уже знала, что на самом деле Голлландца застрелил отнюдь не Альберт Учитель. Однако лишь немногие, вроде Эллиота Несса, обладали информацией, что его заказали мистер Счастливчик Лучано и мистер Альфонс Капоне (из тюремного заключения в Атланте) через Федерико Малдонадо. И никто за пределами Синдиката не ведал имён настоящих убийц — Джимми Землеройки, Чарли Жука и Менди Вейсса. Никто, кроме Роберта Патни Дрейка.
1 апреля 1936 года в доме Федерико Малдонадо зазвонил телефон. Когда Малдонадо поднял трубку, некто с интеллигентным бостонским выговором произнёс: «Мама это лучший выбор. Не дайте Сатане тянуть вас слишком быстро». И повесил трубку.
Малдонадо думал об этом весь день, а вечером поделился с одним очень близким другом:
— Сегодня мне позвонил какой-то псих и произнёс часть той тирады, которую Голландец выдал копам перед смертью. И что забавно: он повторил именно то, что могло бы нас всех погубить, если бы хоть кто-то в полиции или ФБР понял смысл.
— Бывают такие психи, — изрёк в ответ мафиозный дон, элегантный пожилой джентльмен, похожий на одного из соколов Фридриха Второго. — Они умеют настраиваться, как цыгане. Телепатия, понимаешь? Однако, в отличие от цыган, у них в голове все перепутывается, потому что они психи.
— Да, наверное, ты прав, — согласился Малдонадо. — Он вспомнил своего сумасшедшего дядюшку, который среди бессвязной чепухи о том, как священники «это самое» со служками в алтаре или как Муссолини прятался на пожарной лестнице, иногда вдруг произносил такой секрет Братства, о котором никак не мог знать. — Они настраиваются — как и Глаз, а?
И он расхохотался.
На следующее утро телефон зазвонил снова, и тот же голос с новоанглийской интонацией произнёс: «Грязные крысы настроились. Порция свежей бобовой похлёбки». Малдонадо бросило в холодный пот; тогда-то он и решил, что его сын, священник, будет каждое воскресенье служить мессу за упокой души Голландца.
Малдонадо думал об этом весь день: «Бостон… акцент ведь явно бостонский… Когда-то там были ведьмы. Порция свежей бобовой похлёбки. Боже, ведь Гарвард совсем рядом с Бостоном, а Гувер набирает федералов в Гарвардском юридическом институте. Неужели среди юристов тоже есть ведьмы? Приковбойте сукина сына, приказал я, и они нашли его в мужском сортире. Вот чёртов Голландец. Пуля в брюхе, но успел выболтать все, что можно, о Segreto[1] Проклятые tedeschi[2]…»
В тот вечер Роберт Патни Дрейк ужинал омаром «Ньюберг» с одной юной леди из малоизвестной ветви Фамилии Морганов. Затем они сходили в кино на «Табачную дорогу». В такси, по пути в отель, Дрейк всерьёз обсуждал с ней страдания бедняков и мастерство Генри Халла, сыгравшего роль Джитера. После этого он трахал её в своём номере до самого завтрака. В десять утра, после того как юная леди удалилась, Дрейк вышел из душа — тридцатитрехлетний, богатый, привлекательный голый самец, ощущающий себя здоровым и счастливым хищным млекопитающим. Оглядывая свой пенис и вспоминая змей из мескалиновых видений в. Цюрихе, он накинул на себя купальный халат, стоивший столько, что на эти деньги голодающая семья из близлежащих трущоб могла бы кормиться в течение полугода. Потом он закурил толстую кубинскую сигару и сел возле телефона — счастливый хищник-самец. Набирая номер и прислушиваясь к щелчкам в трубке, Дрейк вспоминал аромат духов матери, склонившейся над его детской кроваткой однажды вечером тридцать два года назад, и запах её грудей, а также свой первый гомосексуальный эксперимент в Бостонском Парке — бледный опустился перед ним в туалетной кабинке, запах мочи и лизола, а на двери выцарапано: «Элеонора Рузвельт сосёт»… и промелькнувшая на миг фантазия, что перед его горячим твёрдым членом, как в церкви, преклонил колени не какой-то педик, а жена самого Президента…
— Да? — послышался в трубке раздражённый звенящий голос Бананового Носа Малдонадо.
— Когда я зашёл в сортир, парень вышел на меня, — сказал Дрейк, растягивая слова и ощущая, как эрекция усиливается. — А как остальные шестнадцать? — Он быстро положил трубку.
(— Блестящий анализ, — сказал о его статье, посвящённой разбору предсмертных слов Голландца Шульца, профессор Тохус в Гарварде. — Особенно удачно то, что один и тот же образ вы в одном месте трактуете по Фрейду, считая его отражением сексуальности, а в другом месте — по Адлеру, как отражение жажды власти. Весьма оригинальный подход.
Дрейк засмеялся и сказал:
— Боюсь, маркиз де Сад опередил меня на полтора столетия. Для некоторых мужчин сексуальность — это и есть Власть и Обладание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
В Вашингтоне часы пробили пять; «фольксваген», украденный Беном Вольпе, притормозил у дома сенатора Эдварда Коука Бейкона, самого известного американского либерала и главной надежды всех молодых людей, ещё не вступивших в «Моритури».
— Одна нога здесь, одна там, — лаконично скомандовал Бен Вольпе своим спутникам, — «приковбойте».
Сенатор Бейкон перевернулся в постели на другой бок (Альберт «Учитель» Штерн стреляет в Голландца) и пробормотал: «Нью-арк». Лежавшая рядом жена проснулась: ей послышался шум в саду {«Мама, мама, мама», — бормочет Голландец). «Мама», — слышит она голос сына и опять засыпает. Но град пуль выбрасывает её из сна в море крови; в одной вспышке она видит умирающего рядом мужа, сына, плачущего двадцать лет назад над сдохшей черепашкой, лицо Менди Вейсса и пятящихся из комнаты Бена Вольпе и двух других.
В 1936 году, когда Роберт Пашни Дрейк вернулся из Европы, собираясь стать вице-президентом отцовского банка в Бостоне, полиция уже знала, что на самом деле Голлландца застрелил отнюдь не Альберт Учитель. Однако лишь немногие, вроде Эллиота Несса, обладали информацией, что его заказали мистер Счастливчик Лучано и мистер Альфонс Капоне (из тюремного заключения в Атланте) через Федерико Малдонадо. И никто за пределами Синдиката не ведал имён настоящих убийц — Джимми Землеройки, Чарли Жука и Менди Вейсса. Никто, кроме Роберта Патни Дрейка.
1 апреля 1936 года в доме Федерико Малдонадо зазвонил телефон. Когда Малдонадо поднял трубку, некто с интеллигентным бостонским выговором произнёс: «Мама это лучший выбор. Не дайте Сатане тянуть вас слишком быстро». И повесил трубку.
Малдонадо думал об этом весь день, а вечером поделился с одним очень близким другом:
— Сегодня мне позвонил какой-то псих и произнёс часть той тирады, которую Голландец выдал копам перед смертью. И что забавно: он повторил именно то, что могло бы нас всех погубить, если бы хоть кто-то в полиции или ФБР понял смысл.
— Бывают такие психи, — изрёк в ответ мафиозный дон, элегантный пожилой джентльмен, похожий на одного из соколов Фридриха Второго. — Они умеют настраиваться, как цыгане. Телепатия, понимаешь? Однако, в отличие от цыган, у них в голове все перепутывается, потому что они психи.
— Да, наверное, ты прав, — согласился Малдонадо. — Он вспомнил своего сумасшедшего дядюшку, который среди бессвязной чепухи о том, как священники «это самое» со служками в алтаре или как Муссолини прятался на пожарной лестнице, иногда вдруг произносил такой секрет Братства, о котором никак не мог знать. — Они настраиваются — как и Глаз, а?
И он расхохотался.
На следующее утро телефон зазвонил снова, и тот же голос с новоанглийской интонацией произнёс: «Грязные крысы настроились. Порция свежей бобовой похлёбки». Малдонадо бросило в холодный пот; тогда-то он и решил, что его сын, священник, будет каждое воскресенье служить мессу за упокой души Голландца.
Малдонадо думал об этом весь день: «Бостон… акцент ведь явно бостонский… Когда-то там были ведьмы. Порция свежей бобовой похлёбки. Боже, ведь Гарвард совсем рядом с Бостоном, а Гувер набирает федералов в Гарвардском юридическом институте. Неужели среди юристов тоже есть ведьмы? Приковбойте сукина сына, приказал я, и они нашли его в мужском сортире. Вот чёртов Голландец. Пуля в брюхе, но успел выболтать все, что можно, о Segreto[1] Проклятые tedeschi[2]…»
В тот вечер Роберт Патни Дрейк ужинал омаром «Ньюберг» с одной юной леди из малоизвестной ветви Фамилии Морганов. Затем они сходили в кино на «Табачную дорогу». В такси, по пути в отель, Дрейк всерьёз обсуждал с ней страдания бедняков и мастерство Генри Халла, сыгравшего роль Джитера. После этого он трахал её в своём номере до самого завтрака. В десять утра, после того как юная леди удалилась, Дрейк вышел из душа — тридцатитрехлетний, богатый, привлекательный голый самец, ощущающий себя здоровым и счастливым хищным млекопитающим. Оглядывая свой пенис и вспоминая змей из мескалиновых видений в. Цюрихе, он накинул на себя купальный халат, стоивший столько, что на эти деньги голодающая семья из близлежащих трущоб могла бы кормиться в течение полугода. Потом он закурил толстую кубинскую сигару и сел возле телефона — счастливый хищник-самец. Набирая номер и прислушиваясь к щелчкам в трубке, Дрейк вспоминал аромат духов матери, склонившейся над его детской кроваткой однажды вечером тридцать два года назад, и запах её грудей, а также свой первый гомосексуальный эксперимент в Бостонском Парке — бледный опустился перед ним в туалетной кабинке, запах мочи и лизола, а на двери выцарапано: «Элеонора Рузвельт сосёт»… и промелькнувшая на миг фантазия, что перед его горячим твёрдым членом, как в церкви, преклонил колени не какой-то педик, а жена самого Президента…
— Да? — послышался в трубке раздражённый звенящий голос Бананового Носа Малдонадо.
— Когда я зашёл в сортир, парень вышел на меня, — сказал Дрейк, растягивая слова и ощущая, как эрекция усиливается. — А как остальные шестнадцать? — Он быстро положил трубку.
(— Блестящий анализ, — сказал о его статье, посвящённой разбору предсмертных слов Голландца Шульца, профессор Тохус в Гарварде. — Особенно удачно то, что один и тот же образ вы в одном месте трактуете по Фрейду, считая его отражением сексуальности, а в другом месте — по Адлеру, как отражение жажды власти. Весьма оригинальный подход.
Дрейк засмеялся и сказал:
— Боюсь, маркиз де Сад опередил меня на полтора столетия. Для некоторых мужчин сексуальность — это и есть Власть и Обладание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86