Джордж слышал, как в его кровяной поток начал вливаться адреналин; видел, как «синдром активации» увлажнил его ладони, участил сердцебиение, чуть-чуть ослабил сфинктер; и по-прежнему ничего не чувствовал, возвышенный и невозмутимый на своей горной вершине.
— Робота, — сказал он, взглянув наконец на Хагбарда, — победить легко.
— Не суй руку в этот огонь, — предупредил Хагбард, на которого слова Джорджа не произвели никакого впечатления. — Обожжёшься. — Он наблюдал; он ждал. Джордж не мог оторвать взгляд от этих глаз, а затем он увидел в них веселье дельфина Говарда, презрение директора школы («Высокий коээфициент умственного развития, Дорн, не служит оправданием для высокомерия и непокорности»), безнадёжную любовь матери, которая никогда его не понимала, пустоту кота Немо, жившего у него в школьные годы, угрозы школьного хулигана Билли Холца и абсолютную инаковость насекомого или змеи. Более того: он увидел Хагбарда ребёнком, который, как и сам Джордж, гордился своим интеллектуальным превосходством и боялся мести со стороны менее умных, но более сильных мальчишек; и очень старого Хагбарда, через много-много лет, сморщенного как рептилия, но все ещё демонстрирующего бесконечно глубокий интеллект. Лёд таял; гора с рокотом протеста и неповиновения рушилась; и Джорджа понесло вниз, вниз по реке, стремительно мчавшейся к порогам, где ревела горилла и проворно семенила мышь, где над листвой триасского периода вздымалась голова ископаемого ящера, где дремало море, а спирали ДНК скручивались в направлении вспышки, которая сейчас была этим сиянием, гневно ропщущим на почти неправдоподобное угасание света, этот взрыв и это сгущение в точку.
— Хагбард… — вымолвил он наконец.
— Я знаю. Я вижу. Только не впадай в крайности. Это Ошибка Иллюминатов.
Джордж слабо улыбнулся, ещё не вполне вернувшись в мир слов.
— «Вкусите и будете как боги?» — вопросительно процитировал он.
— Я называю это «впадением в отсутствие эго». И это, как ты понимаешь, самое мощное удовлетворение эго. Этому может научиться кто угодно. Двухмесячный ребёнок, собака, кошка. Но когда взрослый человек, годами и даже десятилетиями привыкший слушаться и подчиняться, открывает это для себя заново, с ним может случиться полная катастрофа. Вот почему дзэнские роси говорят: «Достигший высшего просветления подобен стреле, летящей прямо в ад». Помни, что я говорил об осторожности, Джордж. Ты можешь освободиться в любой момент. Там потрясающе, но тебе нужна мантра, которая поможет тебе удержаться здесь, пока ты не узнаешь, как пользоваться этой свободой. Если бы ты знал опасность, которой подвергаешься, то не побоялся бы выжечь её калёным железом на собственной заднице, чтобы никогда не забыть. Вот твоя мантра: «Я — Робот». Повтори.
— Я — Робот.
Хагбард скорчил гримасу павиана, и Джордж наконец-то снова рассмеялся.
— Когда у тебя будет время, — сказал Хагбард, — загляни в мою маленькую книжечку «Не свисти, когда писаешь». Она валяется повсюду на этом корабле. Это моё удовлетворение эго. И помни: ты — робот и никогда не станешь никем другим. Конечно же, ты ещё и программист, и даже метапрограммист; но это другой урок для другого дня. А сейчас просто помни: млекопитающее, робот.
— Я знаю, — сказал Джордж. — Я читал Т. С. Элиота, и теперь я его понимаю. «Смиренье бесконечно».
— А человечество сотворено. Остальные… это… не… человечество.
И тогда Джордж сказал:
— Итак, я прибыл. И это всего лишь очередная стартовая площадка. Начало другого путешествия. Более тяжёлого путешествия.
— Тебе открылся другой смысл фразы Гераклита. «Начало есть конец». — Хагбард встал и отряхнулся, как собака. — Ээх, — рявкнул он. — Пойду-ка я поработаю с БАРДАКом. Можешь остаться здесь или вернуться в свою каюту, но советую тебе не мчаться сразу же с кем-нибудь обсудить все это. А то можешь выговориться до смерти.
Джордж остался в каюте Хагбарда и задумался. У него не было настроения выводить каракули в дневнике, прибегая к обычному ещё с юности приёму защиты от тишины и одиночества. Напротив, он наслаждался тишиной каюты и глубокой внутренней тишиной. Он вспомнил, что Святой Франциск Ассизский называл собственное тело «братом Ослом», а Тимоти Лири, ощущая усталость, говорил: «Роботу нужно поспать». Это были их мантры, их защита от ощущения пребывания на вершине горы, которое порождало ужасное высокомерие. А ещё ему вспомнилось старое классическое объявление в «подпольной» газете: «Держи меня под кайфом — и я буду трахаться с тобой вечно». Он пожалел убогую женщину, которая дала это объявление: жалкая современная пародия на исступлённого Симеона Столпника. Прав был Хагбард: любая собака или кошка может это сделать — запрыгнуть на вершину горы и бесстрастно дожидаться, выдержит ли это испытание Робот, брат Осел или же помрёт. В этом была суть первобытных обрядов инициации: провести юношу через переживание смертельного страха к состоянию освобождения, подняв на вершину горы, а затем снова вернуть его вниз. Джордж вдруг понял: его поколению, заново открывшему священные наркотики, не удалось заново открыть их правильное употребление… Не удалось или не было позволено. Ясно, что иллюминатам не нужны конкуренты в богочеловеческом бизнесе.
Он понимал, что можно выговориться до смерти и с самим собой, но вновь и вновь пытался расчленить свой новый опыт, не изувечив его. Гомосексуальное поведение было декорацией (естественно, со своей собственной реальностью, как и любые другие декорации). Но за декоративным фасадом прятался обусловленный ужас перед Роботом, страх, символизируемый Франкенштейном и десятками других архетипов. А вдруг, если его не сдерживать, Робот обезумеет, станет неуправляемым, начнёт убивать, насиловать? А потом Хагбард подождал, пока «чёрный аламут» вынес его к свободе, показал ему вершину — то место, где кора больших полушарий головного мозга может наконец отдохнуть, как отдыхает двигатель автомобиля, собака или кошка, последнее прибежище кататоника. Когда Джордж почувствовал себя в этой гавани в полной безопасности, Хагбард вытащил револьвер — в примитивном (или более сложном) обществе его роль играл бы символ некоего могущественного демона, — и Джордж понял, что он действительно мог там отдыхать, а не слепо следовать паническим сигналам, поступающим из адреналинового цеха Робота. А поскольку он был человеком, а не собакой, этот опыт был для него экстазом и искушением, поэтому Хагбард с помощью нескольких слов и взгляда этих глаз, столкнул его с вершины… куда?
К Примирению. Вот правильное слово. Примирению с роботом, с Роботом, с самим собой. Вершина горы не могла быть победой; шла война, вечная война с Роботом, переходившая на более высокий и более опасный уровень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86