(В свою очередь, революционер игнорирует все свидетельства истории о том, что естественный ход революции — это насилие, затем хаос, затем возвращение «на круги своя».)
Мы должны помнить о том, что мысль — это абстракция. Как подметил Эйнштейн, связь между физическим фактом и нашим ментальным восприятием этого факта не похожа на связь между мясом и мясным бульоном как продуктом вытяжки и сжижения; скорее она похожа на связь между нашим пальто и номерком, который нам выдают, когда мы сдаём пальто в гардероб. Другими словами, человеческое восприятие больше подразумевает кодирование, чем примитивное чувствование. Каркас языка, или математики, или школы искусств, или любой системы человеческой абстракции придаёт нашим мысленным конструкциям структуру, причём не реального факта, а символьной системы, в которой он закодирован, точно так же как картограф закрашивает страну пурпурным цветом не потому, что она действительно пурпурная, а потому, что этого требует его кодировка. Но каждый код одни вещи исключает, другие затемняет, а третьи слишком подчёркивает. Знаменитый прыжок Нижинского через окно в финале «Призрака розы» лучше всего кодируется в системе представлений балета, которой пользуются хореографы. Язык слов совершенно не способен его выразить. Живопись или скульптура могут в совершенстве поймать и передать волшебство одного мгновения, но только одного, из всего прыжка. Уравнение физики Сила = Масса х Ускорение проясняет один аспект прыжка, не описанный другими кодировками, но упускает все остальное. Каждый акт восприятия определяется формируется и структурируется излюбленными привычками кодировки (или привычками мысленной игры) воспринимающего.
Вообще власть — это функция от кодировки (или правил игры). Вновь и вновь появляются люди, которые, вооружившись вилами, дают бой армиям, оснащённым артиллерией; но вновь и вновь люди послушно повинуются самым безвольным и нерешительным тиранам. Все зависит от того, до какой степени кодировка искажает восприятие и формирует физические (и ментальные) условные рефлексы.
На первый взгляд кажется, что власть вообще не могла бы существовать, если бы все люди были трусливы или если бы трусливых людей не было вовсе, и на самом деле власть процветает только потому, что большинство людей — трусы, а часть людей — воры. На самом деле как правящий класс, так и класс рабов редко отдаёт себе сознательный отчёт в этой внутренней динамике трусости и покорности с одной стороны — и героизма и бунтарства с другой. Подчинение отождествляется не с трусостью, но с добродетелью, а бунтарство не с героизмом, но со злом. Для римского рабовладельца Спартак был не героем, а послушные рабы — не трусами; нет, Спартак был злодеем, а послушные рабы — добродетельными. Послушные рабы в это тоже верили. Послушный всегда считает себя добродетельным, а не трусливым.
Если власть подразумевает подчинение, свобода подразумевает равенство; власть существует, когда один человек подчиняется другому, а свобода — когда люди не подчиняются другим людям. Таким образом, фраза «власть существует» равносильна фразам «существуют классы и касты» или «существуют подчинение и неравенство». Фраза «свобода существует» равносильна фразам «существует бесклассовость», «существует равенство и братство».
Разделяя людей на классы, власть порождает расслоение, раскол, антагонизм, страх, разобщённость. Свобода, ставя людей в равное положение, порождает сотрудничество, сплочённость, согласие, ощущение безопасности. Когда отношения между людьми основаны на власти и принуждении, они расходятся; когда на свободе и отсутствии агрессии — люди тянутся друг к другу.
Эти факты самоочевидны и не требуют доказательств. Если бы авторитаризм не обладал встроенной, заранее запрограммированной структурой Бесконечной Игры, люди давным-давно от него отказались бы и выбрали свободу.
Обычный пацифист, жалуясь на войну и на то, что молодых людей отправляют на смерть старики-бюрократы, которые сидят в своих кабинетах и ничем не рискуют, упускает самое главное. Требования призывать в армию самих стариков, чтобы они сражались на ими же развязанных войнах, или в первый же день войны отправлять на передовую руководителей воюющих государств, и т. п., взывают к так называемому «чувству справедливости», которого попросту не существует. Типичный послушный гражданин авторитарного общества считает нормальным, очевидным и «естественным», что он должен слушаться старших и доминирующих самцов, даже рискуя жизнью, даже вопреки интересам его близких, даже в случаях, которые явно несправедливы и абсурдны.
«Атака лёгкой бригады» — история группы молодых самцов, отправившихся на явную смерть в вопиюще идиотской ситуации только потому, что они подчинились бессмысленному приказу, — была и остаётся популярной поэмой [77], поскольку бездумное подчинение молодых самцов старшим самцам было и остаётся наиболее ценимым из всех условных рефлексов и в обществе приматов, и в обществе людей.
Необходимость подчиняться власти вводится в человеческое сознание с помощью такого механизма, как кодирование восприятия. То, что соответствует коду, считается приемлемым; все остальное Проклинается. А все Проклятое игнорируется, оставляется без внимания, не замечается, а в идеале — полностью забывается.
Самая отвратительная форма Проклятия резервируется для тех вещей, которые невозможно игнорировать. Сначала их покрывают толстым слоем сознательно навязываемых предубеждений, пока они не станут совершенно неузнаваемыми. А потом уже их можно загнать в систему, классифицировать, инвентаризировать и благополучно похоронить. Именно это происходит с каждой Проклятой Штуковиной, которая слишком колюча и цепка, чтобы её можно было полностью искоренить. Как подметил Джосая Уоррен, «Опасно понимать новые вещи слишком быстро». Мы их практически никогда не понимали. Мы их убивали и мумифицировали трупы.
Возможно, монополия на средства коммуникации характеризует правящую элиту точнее, чем знаменитая марксистская формула «монополия на средства производства». Поскольку человек расширяет свою нервную систему с помощью таких каналов передачи информации, как письменное слово, телефон, радио и т. п., тот, кто контролирует эти средства, контролирует часть нервной системы каждого члена общества. Информационное содержание средств коммуникации становится частью содержания сознания каждого отдельного человека.
Так, в дописьменных обществах табу на устное слово были более многочисленными и жёсткими, чем на любом более сложном уровне общественной организации. С изобретением письменности — иероглифической, идеографической или алфавитной — табуированию подвергается уже в основном этот носитель информации;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Мы должны помнить о том, что мысль — это абстракция. Как подметил Эйнштейн, связь между физическим фактом и нашим ментальным восприятием этого факта не похожа на связь между мясом и мясным бульоном как продуктом вытяжки и сжижения; скорее она похожа на связь между нашим пальто и номерком, который нам выдают, когда мы сдаём пальто в гардероб. Другими словами, человеческое восприятие больше подразумевает кодирование, чем примитивное чувствование. Каркас языка, или математики, или школы искусств, или любой системы человеческой абстракции придаёт нашим мысленным конструкциям структуру, причём не реального факта, а символьной системы, в которой он закодирован, точно так же как картограф закрашивает страну пурпурным цветом не потому, что она действительно пурпурная, а потому, что этого требует его кодировка. Но каждый код одни вещи исключает, другие затемняет, а третьи слишком подчёркивает. Знаменитый прыжок Нижинского через окно в финале «Призрака розы» лучше всего кодируется в системе представлений балета, которой пользуются хореографы. Язык слов совершенно не способен его выразить. Живопись или скульптура могут в совершенстве поймать и передать волшебство одного мгновения, но только одного, из всего прыжка. Уравнение физики Сила = Масса х Ускорение проясняет один аспект прыжка, не описанный другими кодировками, но упускает все остальное. Каждый акт восприятия определяется формируется и структурируется излюбленными привычками кодировки (или привычками мысленной игры) воспринимающего.
Вообще власть — это функция от кодировки (или правил игры). Вновь и вновь появляются люди, которые, вооружившись вилами, дают бой армиям, оснащённым артиллерией; но вновь и вновь люди послушно повинуются самым безвольным и нерешительным тиранам. Все зависит от того, до какой степени кодировка искажает восприятие и формирует физические (и ментальные) условные рефлексы.
На первый взгляд кажется, что власть вообще не могла бы существовать, если бы все люди были трусливы или если бы трусливых людей не было вовсе, и на самом деле власть процветает только потому, что большинство людей — трусы, а часть людей — воры. На самом деле как правящий класс, так и класс рабов редко отдаёт себе сознательный отчёт в этой внутренней динамике трусости и покорности с одной стороны — и героизма и бунтарства с другой. Подчинение отождествляется не с трусостью, но с добродетелью, а бунтарство не с героизмом, но со злом. Для римского рабовладельца Спартак был не героем, а послушные рабы — не трусами; нет, Спартак был злодеем, а послушные рабы — добродетельными. Послушные рабы в это тоже верили. Послушный всегда считает себя добродетельным, а не трусливым.
Если власть подразумевает подчинение, свобода подразумевает равенство; власть существует, когда один человек подчиняется другому, а свобода — когда люди не подчиняются другим людям. Таким образом, фраза «власть существует» равносильна фразам «существуют классы и касты» или «существуют подчинение и неравенство». Фраза «свобода существует» равносильна фразам «существует бесклассовость», «существует равенство и братство».
Разделяя людей на классы, власть порождает расслоение, раскол, антагонизм, страх, разобщённость. Свобода, ставя людей в равное положение, порождает сотрудничество, сплочённость, согласие, ощущение безопасности. Когда отношения между людьми основаны на власти и принуждении, они расходятся; когда на свободе и отсутствии агрессии — люди тянутся друг к другу.
Эти факты самоочевидны и не требуют доказательств. Если бы авторитаризм не обладал встроенной, заранее запрограммированной структурой Бесконечной Игры, люди давным-давно от него отказались бы и выбрали свободу.
Обычный пацифист, жалуясь на войну и на то, что молодых людей отправляют на смерть старики-бюрократы, которые сидят в своих кабинетах и ничем не рискуют, упускает самое главное. Требования призывать в армию самих стариков, чтобы они сражались на ими же развязанных войнах, или в первый же день войны отправлять на передовую руководителей воюющих государств, и т. п., взывают к так называемому «чувству справедливости», которого попросту не существует. Типичный послушный гражданин авторитарного общества считает нормальным, очевидным и «естественным», что он должен слушаться старших и доминирующих самцов, даже рискуя жизнью, даже вопреки интересам его близких, даже в случаях, которые явно несправедливы и абсурдны.
«Атака лёгкой бригады» — история группы молодых самцов, отправившихся на явную смерть в вопиюще идиотской ситуации только потому, что они подчинились бессмысленному приказу, — была и остаётся популярной поэмой [77], поскольку бездумное подчинение молодых самцов старшим самцам было и остаётся наиболее ценимым из всех условных рефлексов и в обществе приматов, и в обществе людей.
Необходимость подчиняться власти вводится в человеческое сознание с помощью такого механизма, как кодирование восприятия. То, что соответствует коду, считается приемлемым; все остальное Проклинается. А все Проклятое игнорируется, оставляется без внимания, не замечается, а в идеале — полностью забывается.
Самая отвратительная форма Проклятия резервируется для тех вещей, которые невозможно игнорировать. Сначала их покрывают толстым слоем сознательно навязываемых предубеждений, пока они не станут совершенно неузнаваемыми. А потом уже их можно загнать в систему, классифицировать, инвентаризировать и благополучно похоронить. Именно это происходит с каждой Проклятой Штуковиной, которая слишком колюча и цепка, чтобы её можно было полностью искоренить. Как подметил Джосая Уоррен, «Опасно понимать новые вещи слишком быстро». Мы их практически никогда не понимали. Мы их убивали и мумифицировали трупы.
Возможно, монополия на средства коммуникации характеризует правящую элиту точнее, чем знаменитая марксистская формула «монополия на средства производства». Поскольку человек расширяет свою нервную систему с помощью таких каналов передачи информации, как письменное слово, телефон, радио и т. п., тот, кто контролирует эти средства, контролирует часть нервной системы каждого члена общества. Информационное содержание средств коммуникации становится частью содержания сознания каждого отдельного человека.
Так, в дописьменных обществах табу на устное слово были более многочисленными и жёсткими, чем на любом более сложном уровне общественной организации. С изобретением письменности — иероглифической, идеографической или алфавитной — табуированию подвергается уже в основном этот носитель информации;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86