Мне говорил, что эта комедия ненадолго... Уверена, доживи он до сегодня, может, еще пожил.
- Извини, Светочка, - тихо и слабо проговорила старушка, мать Фердинанда. - А я не жду ничего хорошего.
- Ну что вы, Елизавета Федоровна, все теперь будет хорошо.
- Господи! - старушка легко перекрестилась. - Да никогда не было так. Мальчиком был светленьким, такой легкий. Так страшно было его отпускать на улицу, в школу. Оглянется, выскочит за дверь, а на душе тяжко. Я даже плакала часто. Сами себе врали, что скоро лучше станет.
- Да непременно улучшится скоро, - возразила возбужденно Светлана Алексеевна, - я в это верю.
Все зашумели. Елисей сказал, что все можно легко предвидеть и, действительно, ничего хорошего в ближайшие годы не ожидается. Но в общем гуле его почти никто не услышал.
- Что же вы предвидите? - услышал Елисей от соседа, того самого доброжелательного старика с бородой лопатой.
Увидев его добрый взгляд, Елисей тут же принялся объяснять, что сейчас все кричат о победе, а когда реформы начнутся, тогда вся старая система, вся притихшая партийная гвардия воспрянет - и только держись.
- Этот путч покажется безобидной шуткой, - добавил Елисей.
- Давайте, - весело сказал его сосед, - опрокинем рюмочку по этому поводу. Если в будущем нас ждут такие осложнения, что ж тянуть? Может, там не придется.
Поздно вечером, изрядно притомившись, Елисей с соседом оказались в коридоре у большой коробки.
- Меня зовут Илья Ефимович, - представился старик, - по-моему, нам предстоит изрядно потрудиться, - он кивнул на коробку. Елисей взял у вдовы веревку, обвязал коробку, и они, распрощавшись со всем, вытащили ее на лестницу. Веревка сильно резала руки, и когда они запыхавшись очутились на улице, тут же все и застопорилось.
Они остановились у подъезда. Фонарей во дворе не было, и темноту августовской ночи едва рассеивал свет из окон домов. Над головой небо слабо мерцало худосочными звездами. Прохладный воздух был необыкновенно чистым и действовал умиротворяюще. Казалось, что никогда не было ни сутолоки в больничном морге, ни тела бедного Фердинанда, ни бесконечной каши слов за столом.
- Я вот все представляю, - сказал Илья Ефимович, - потащит ли мои рукописи кто-нибудь? Увы, фантазии тут особой не требуется. Тоже литератор, в одном профкоме были... Отволокут в крематорий. Ну, из-за мебелишки, библиотеки, наверное, будет небольшая драчка по-родственному. На память об усопшем! - он хихикнул. - А вот рукописи, наверное, так же свалят в короб... Для них это бумага, а он ведь над каждой страницей корпел, как мать над дитем, слушал их, приглаживал, переживал. А может, над какой страницей и слезу уронил?
- Он мне говорил, что в одной повести удалось светом озарить, над грязью подняться, - вспомнил Елисей.
- Мы сейчас. как у края бездны, - понизив голос, сказал Илья Ефимович, - и решаем глобальный вопрос. Пожрет бездна огненная жизнь и дух Фердинанда или останется хоть каплей, надеждой?.. Вот будем упираться, тащить, читать, отчаиваться, разочаруемся еще. Скажем, иногда хорошо, а в общем - слабовато. А если и гениально, то все одно не напечатать, не пробить ряды кровожадных, алчущих. А напечатают, так равнодушно проглотит та же бездна. Ни отклика, ни памяти. Разве что в предисловии слезу прольют о закопанном таланте... Может, проще?.. Дотащим до ближайшей помойки. А завтра или старушки в макулатуру отволокут, или сгребет машина, а там, на свалке запалят огни - и уйдет дымом вслед за Фердинандом... И нет проблем, - он опять хихикнул.
- Момент роковых решений, - шутливо заметил Елисей, - надо бы метание молний, потоки с небес, вопиющие тени...
- Да-да, - сказал Илья Ефимович, - это все равно, что решить: удавить младенца в колыбели или пусть ковыляет, мучается, как мы... живет?
- Ну, с младенцем решается почти однозначно.
- Почти, почти, - Илья Ефимович вздохнул, - самый большой грех - детоубийство. А любая мамаша вам скажет: дети - такая радость!.. - он глянул на коробку с рукописями. - Может, рукописи эти тоже чья-то радость?.. Вот как чудесно настроились, теперь и тащить можно, превозмогать.
- Фердинанд говорил, что Всевышний сотворил нас для наблюдений за нами, чтобы насладиться - как я понимаю - пребыванием души в материальном мире.
Илья Ефимович, задрав бороду к небу, перекрестился:
- Господи, чудесны твои деяния! Твоими помыслами мы и на краю бездны не освинячились, не уронили в огонь душу раба твоего Фердинанда... - Он обернулся к Елисею. - Ну что ж, дальше пошли.
На этот раз они вознесли короб ввысь, и подперев углы плечами, слегка раскачиваясь, двинулись по темным переулкам. Утром они почти также несли деревянный корабль с телом Фердинанда, а теперь на плечах плыли его рукописи.
Елисей вспомнил, что в день смерти и в первый день путча Фердинанд звонил ему, хотел что-то сказать. Тоскливо заныло в груди от ощущения, что никогда не узнает он, что пытался перед смертью сказать ему Фердинанд. Может, как говорила ему Светлана Алексеевна, ему нужно было излить раздражение на этих идиотов, затеявших игры в солдатики? А может, предчувствие смерти заставило его искать кого-то, чтобы пошутить над собственным бессилием, пока еще подчиняется язык, пока двигаются пальцы? Чувство вины перед Фердинандом за то, что Елисей не оказался дома в тот момент, было так сильно, что он не утерпел и рассказ об этом своему попутчику.
- Не переживайте, - утешил Илья Ефимович, шумно сопя под нелегкой ношей. - Давайте отдышимся. - Они опустили коробку. - Вы можете искупить свою вину. Вот, - он указал на коробку, - прочитайте. Это ведь его слова. Считайте, последние. Сказано не наспех, не сгоряча. - Старик тихо засмеялся. - Не испугались?
- Теперь придется, - согласился Елисей. Они снова взялись за короб.
Скоро улица вывела к освещенному Ленинградскому проспекту. Мимо со свистом неслись легковушки. Полупустой троллейбус с подвыванием мотора домчал до зоопарка, и они выгрузились на тротуар. Перейдя улицу, окунулись в тьму затхлой мерзкой подворотни. На выходе, где тьма бледнела мутным светом, хамский голос остановил их:
- Ну, лож взад!
Три тени надвинулись вплотную к ним. Елисея окатила волна возбуждения и невесомая смесь страха, ожидания, возмущения. Потом он уловил движение ближайшего к нему силуэта. Молния пронзила ухо, плечо, он отшатнулся. Короб полетел вниз, рассыпая листы. Тут же раздался матерный вопль Ильи Ефимовича, его тело два раза дернулось, и в такт ему один бандит взвыл, хватаясь за голень, а другой молча согнулся, обнимая живот, и повалился. Третий повернулся и быстро исчез, шумно топая.
Илья Ефимович, извергая проклятия, ударил еще и затем с хряканьем и матом бил ногами подонков, пока они, подвывая, не отковыляли во тьму двора.
- Вы в порядке? - спросил он, вернувшись к Елисею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
- Извини, Светочка, - тихо и слабо проговорила старушка, мать Фердинанда. - А я не жду ничего хорошего.
- Ну что вы, Елизавета Федоровна, все теперь будет хорошо.
- Господи! - старушка легко перекрестилась. - Да никогда не было так. Мальчиком был светленьким, такой легкий. Так страшно было его отпускать на улицу, в школу. Оглянется, выскочит за дверь, а на душе тяжко. Я даже плакала часто. Сами себе врали, что скоро лучше станет.
- Да непременно улучшится скоро, - возразила возбужденно Светлана Алексеевна, - я в это верю.
Все зашумели. Елисей сказал, что все можно легко предвидеть и, действительно, ничего хорошего в ближайшие годы не ожидается. Но в общем гуле его почти никто не услышал.
- Что же вы предвидите? - услышал Елисей от соседа, того самого доброжелательного старика с бородой лопатой.
Увидев его добрый взгляд, Елисей тут же принялся объяснять, что сейчас все кричат о победе, а когда реформы начнутся, тогда вся старая система, вся притихшая партийная гвардия воспрянет - и только держись.
- Этот путч покажется безобидной шуткой, - добавил Елисей.
- Давайте, - весело сказал его сосед, - опрокинем рюмочку по этому поводу. Если в будущем нас ждут такие осложнения, что ж тянуть? Может, там не придется.
Поздно вечером, изрядно притомившись, Елисей с соседом оказались в коридоре у большой коробки.
- Меня зовут Илья Ефимович, - представился старик, - по-моему, нам предстоит изрядно потрудиться, - он кивнул на коробку. Елисей взял у вдовы веревку, обвязал коробку, и они, распрощавшись со всем, вытащили ее на лестницу. Веревка сильно резала руки, и когда они запыхавшись очутились на улице, тут же все и застопорилось.
Они остановились у подъезда. Фонарей во дворе не было, и темноту августовской ночи едва рассеивал свет из окон домов. Над головой небо слабо мерцало худосочными звездами. Прохладный воздух был необыкновенно чистым и действовал умиротворяюще. Казалось, что никогда не было ни сутолоки в больничном морге, ни тела бедного Фердинанда, ни бесконечной каши слов за столом.
- Я вот все представляю, - сказал Илья Ефимович, - потащит ли мои рукописи кто-нибудь? Увы, фантазии тут особой не требуется. Тоже литератор, в одном профкоме были... Отволокут в крематорий. Ну, из-за мебелишки, библиотеки, наверное, будет небольшая драчка по-родственному. На память об усопшем! - он хихикнул. - А вот рукописи, наверное, так же свалят в короб... Для них это бумага, а он ведь над каждой страницей корпел, как мать над дитем, слушал их, приглаживал, переживал. А может, над какой страницей и слезу уронил?
- Он мне говорил, что в одной повести удалось светом озарить, над грязью подняться, - вспомнил Елисей.
- Мы сейчас. как у края бездны, - понизив голос, сказал Илья Ефимович, - и решаем глобальный вопрос. Пожрет бездна огненная жизнь и дух Фердинанда или останется хоть каплей, надеждой?.. Вот будем упираться, тащить, читать, отчаиваться, разочаруемся еще. Скажем, иногда хорошо, а в общем - слабовато. А если и гениально, то все одно не напечатать, не пробить ряды кровожадных, алчущих. А напечатают, так равнодушно проглотит та же бездна. Ни отклика, ни памяти. Разве что в предисловии слезу прольют о закопанном таланте... Может, проще?.. Дотащим до ближайшей помойки. А завтра или старушки в макулатуру отволокут, или сгребет машина, а там, на свалке запалят огни - и уйдет дымом вслед за Фердинандом... И нет проблем, - он опять хихикнул.
- Момент роковых решений, - шутливо заметил Елисей, - надо бы метание молний, потоки с небес, вопиющие тени...
- Да-да, - сказал Илья Ефимович, - это все равно, что решить: удавить младенца в колыбели или пусть ковыляет, мучается, как мы... живет?
- Ну, с младенцем решается почти однозначно.
- Почти, почти, - Илья Ефимович вздохнул, - самый большой грех - детоубийство. А любая мамаша вам скажет: дети - такая радость!.. - он глянул на коробку с рукописями. - Может, рукописи эти тоже чья-то радость?.. Вот как чудесно настроились, теперь и тащить можно, превозмогать.
- Фердинанд говорил, что Всевышний сотворил нас для наблюдений за нами, чтобы насладиться - как я понимаю - пребыванием души в материальном мире.
Илья Ефимович, задрав бороду к небу, перекрестился:
- Господи, чудесны твои деяния! Твоими помыслами мы и на краю бездны не освинячились, не уронили в огонь душу раба твоего Фердинанда... - Он обернулся к Елисею. - Ну что ж, дальше пошли.
На этот раз они вознесли короб ввысь, и подперев углы плечами, слегка раскачиваясь, двинулись по темным переулкам. Утром они почти также несли деревянный корабль с телом Фердинанда, а теперь на плечах плыли его рукописи.
Елисей вспомнил, что в день смерти и в первый день путча Фердинанд звонил ему, хотел что-то сказать. Тоскливо заныло в груди от ощущения, что никогда не узнает он, что пытался перед смертью сказать ему Фердинанд. Может, как говорила ему Светлана Алексеевна, ему нужно было излить раздражение на этих идиотов, затеявших игры в солдатики? А может, предчувствие смерти заставило его искать кого-то, чтобы пошутить над собственным бессилием, пока еще подчиняется язык, пока двигаются пальцы? Чувство вины перед Фердинандом за то, что Елисей не оказался дома в тот момент, было так сильно, что он не утерпел и рассказ об этом своему попутчику.
- Не переживайте, - утешил Илья Ефимович, шумно сопя под нелегкой ношей. - Давайте отдышимся. - Они опустили коробку. - Вы можете искупить свою вину. Вот, - он указал на коробку, - прочитайте. Это ведь его слова. Считайте, последние. Сказано не наспех, не сгоряча. - Старик тихо засмеялся. - Не испугались?
- Теперь придется, - согласился Елисей. Они снова взялись за короб.
Скоро улица вывела к освещенному Ленинградскому проспекту. Мимо со свистом неслись легковушки. Полупустой троллейбус с подвыванием мотора домчал до зоопарка, и они выгрузились на тротуар. Перейдя улицу, окунулись в тьму затхлой мерзкой подворотни. На выходе, где тьма бледнела мутным светом, хамский голос остановил их:
- Ну, лож взад!
Три тени надвинулись вплотную к ним. Елисея окатила волна возбуждения и невесомая смесь страха, ожидания, возмущения. Потом он уловил движение ближайшего к нему силуэта. Молния пронзила ухо, плечо, он отшатнулся. Короб полетел вниз, рассыпая листы. Тут же раздался матерный вопль Ильи Ефимовича, его тело два раза дернулось, и в такт ему один бандит взвыл, хватаясь за голень, а другой молча согнулся, обнимая живот, и повалился. Третий повернулся и быстро исчез, шумно топая.
Илья Ефимович, извергая проклятия, ударил еще и затем с хряканьем и матом бил ногами подонков, пока они, подвывая, не отковыляли во тьму двора.
- Вы в порядке? - спросил он, вернувшись к Елисею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62