они не страдают, как она, им наплевать на ее мучения, они терпеливо и с радостью ждут исхода.
- Быстрее бы родить, - со стоном проговорила Лариса, стараясь не глядеть на Елисея, чтобы не выдать неприязни.
- Да, - согласился он с ощущением вины, - тогда, наверное, будет иначе.
- О, позвоню Галке, - она оживилась, лицо обрадовано засветилось. Она два месяца назад родила. У нее спрошу.
Она медленно двинулась в коридор, чтобы найти телефон подруги, с которой часто советовалась в ожидании первых родов. Долго искала свою сумку, затем копошилась в ее бездонной глубине. Наконец нашла записную книжку.
Она заговорила с подругой, и в ее голосе появились радость и оживление. Дальше следовала череда веселых междометий, которая прервалась настороженностью. Затем Лариса слушала молча, и в этом молчании Елисей почувствовал новую угрозу.
- После родов только все и начинается, - сказала Лариса, вернувшись на кухню, и закрыла глаза. - Галка сказала, что до родов все ерунда, а вот после... Она мне такого наговорила.
Ее любимые слова о конце всему привязались и к Елисею, только он повторял их про себя. После того, как родилась Аля, особенно часто. К тому же жизнь, называемая "перестройкой", как мелеющая река, стала все больше выдыхаться, иссякать, как будто живой человек терял кровь...
***
С кухни приглушенно долетал храп Андрея и до утра не стихнет. Так и подмывало спросить, когда все это кончится, хотя понятен был безнадежный ответ. Наверное, это раздражение, которое вызвало в нем безнадежность, и накликало мысль разузнать, что произошло с Лешей у Есипова. С этой мыслью он заснул, решив, что поедет опять в контору Есипова и попробует переговорить с кем-нибудь из его работников.
Рано утром Андрей второпях смолотил полную тарелку манной каши, хлебнул чая и умчался.
А Елисей вспомнил, как давным-давно таскал тяжеленный рюкзак, примериваясь, куда запихнуть его. Чертыхаясь, попробовал закинуть рюкзак на антресоли, но он никак не лез. Обессилев, он грохнул тяжесть на пол, при этом из рюкзака вынырнул веер листков, газетных вырезок. Он постарался сбить их в одну стопку, но тут его внимание привлек листок, который начинался словом "Елисей". Дальше он прочитал сбивчиво напечатанный на пишущей машинке текст. "Умен, но слабый. Гордыня замучила. Да, да, да!.. А как сказанул: "Государство, как зверь, пожирает своих детей. А люди, как несмышленые дети, дразнят зверя". Считаю, зверя надо укротить, он должен ходить на поводке! Надо втолковать эту идею Елисею! Что-то он на это скажет? Ха-ха!" Не помню, подумал Елисей, когда это говорил. Хотя, мысль здравая. А был ли разговор об укрощении зверя, о поводке? Не помню. Все затерялось. Так, наверное, произойдет и с набитыми в рюкзак листками.
Дальше Елисей читать не стал. Страница была усыпана восклицательными знаками, многоточиями и опечатками. Казалось, что буквы торопили друг друга, сталкивались, разбивались. Листки он тогда запихнул обратно в рюкзак, оттащил его в свою комнату и сунул в угол, а потом завалил стопой картин.
После завтрака Елисей прихватил Алю и двинулся на Пресню.
После ночных дождей дышалось легко и радостно. Через окно троллейбуса пригревало солнце, Аля ловила пальцами солнечные блики, смеялась. Увидев зоопарк, она потянула туда. Но Елисей пообещал ей "фанты" и предложил ненадолго зайти по делам. К его делам она давно привыкла, знала, что это какие-то чужие дяди и тети, которые сидят в заставленных столами маленьких комнатках и которые дарят ей конфеты.
Елисей без труда нашел одну из комнаток, в которой находились машинистки. Там оказалась невысокая, полная женщина в черном свитере и черной юбке. Копна прореженных сединой волос была едва приглажена, как будто волосы только что теребили руки. Женщина стучала на машинке. Увидев Елисея, она прекратила работу.
Он начал с того, что, возможно, станет в будущем автором их издательства и хотел бы просто поговорить, но все вокруг заняты. Наверное, на женщину больше повлиял настороженный вид Али. Лицо женщины смягчилось, она улыбнулась. Он предложил ей вместе с ними выпить кофе или сока рядом в скверике.
- А что, идея отличная, - согласилась женщина и развязно засмеялась. - Авторам надо, понимаешь, угождать персоналу. Как тебя, крошка, зовут? - обратилась она к Але.
Скоро они оказались за столиком рядом с палаткой, из которой выдавали разную снедь и напитки.
Людмила Сергеевна, как звали женщину, скоро наболталась с Алей, наулыбалась и оттаяла.
- Что вы хотите предложить? - спросила она.
- Роман. Называется "Христос пришел".
Он и в самом деле раздумывал написать картину с таким названием, так что был недалек от истины.
- О! Занятно, - промолвила Людмила Сергеевна, - хотя мне казалось, что у нас давно уже обосновался дьявол. А что же, о нашей поганой жизни написали?
- Да. Вы знаете, наверное, не надо доказывать, что ходят вокруг нас иуды...
- Косяками, - вставила она.
- Ну, а я полагаю, что посещают нас и вестники высшей справедливости, разума. Каждый из них, наверное, несет в себе малую частицу Христа. Хотя, думаю, не точно слово "несет". Скорее "является".
- Может, надеетесь, что книга ваша исправит человечество? - улыбнулась она невесело.
- Человечеству, думаю, надо более радикальное средство, что-то вроде конца света, - пошутил он. - Иначе не прошибешь. Так, может, дышим мы только потому, что есть они среди нас! - последние слова он почти прокричал.
Аля с улыбкой оторвалась от стакана и посмотрела на него. Людмила Сергеевна смотрела онемело, брови ее от изумления поползли вверх.
- Ну а как же? - мягко спросил Елисей. - Если бы за нас не страдали, не умирали, будь мы каждый иудой, давно бы пожрали друг друга. Одно зловоние осталось бы, пока не проветрилось бы. Вы согласны?
- Куда мне, ох, ну и разговорчик, - удивилась она. - Под него бы чего покрепче кофе. Душу только раздергали, - она взглянула на Алену. - Ах, такие малышки, как они в этой поганой жизни?.. Жалко их, сил нет. - Ее глаза заблестели влагой, веки покраснели. - Только не советую в наше издательство отдавать рукопись. Начальник наш - последний подонок. Свет таких мало видел. Сколько раз клялась себе найти другое место!
Людмила Сергеевна захлюпала носом, достала их сумочки платок и стеснительно высморкалась едва слышно.
- Гад наш одного автора до смерти довел, - сказала она с ужасом. Тот, конечно, графоман, их много бродит. Но издеваться? И нас, собака, в свое гадство вмазал... Специально пригласил, обнадежил, целый спектакль, подонок, устроил. Водил по всем комнатам, каждому представлял, начиная с уборщицы. Жуков. Я его на всю жизнь запомнила. Такой крупный, волосы вьются, а счастлив был, как ребенок, смеялся, всем руки жал. Потом гад этот всех в одной комнате собрал, человек десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
- Быстрее бы родить, - со стоном проговорила Лариса, стараясь не глядеть на Елисея, чтобы не выдать неприязни.
- Да, - согласился он с ощущением вины, - тогда, наверное, будет иначе.
- О, позвоню Галке, - она оживилась, лицо обрадовано засветилось. Она два месяца назад родила. У нее спрошу.
Она медленно двинулась в коридор, чтобы найти телефон подруги, с которой часто советовалась в ожидании первых родов. Долго искала свою сумку, затем копошилась в ее бездонной глубине. Наконец нашла записную книжку.
Она заговорила с подругой, и в ее голосе появились радость и оживление. Дальше следовала череда веселых междометий, которая прервалась настороженностью. Затем Лариса слушала молча, и в этом молчании Елисей почувствовал новую угрозу.
- После родов только все и начинается, - сказала Лариса, вернувшись на кухню, и закрыла глаза. - Галка сказала, что до родов все ерунда, а вот после... Она мне такого наговорила.
Ее любимые слова о конце всему привязались и к Елисею, только он повторял их про себя. После того, как родилась Аля, особенно часто. К тому же жизнь, называемая "перестройкой", как мелеющая река, стала все больше выдыхаться, иссякать, как будто живой человек терял кровь...
***
С кухни приглушенно долетал храп Андрея и до утра не стихнет. Так и подмывало спросить, когда все это кончится, хотя понятен был безнадежный ответ. Наверное, это раздражение, которое вызвало в нем безнадежность, и накликало мысль разузнать, что произошло с Лешей у Есипова. С этой мыслью он заснул, решив, что поедет опять в контору Есипова и попробует переговорить с кем-нибудь из его работников.
Рано утром Андрей второпях смолотил полную тарелку манной каши, хлебнул чая и умчался.
А Елисей вспомнил, как давным-давно таскал тяжеленный рюкзак, примериваясь, куда запихнуть его. Чертыхаясь, попробовал закинуть рюкзак на антресоли, но он никак не лез. Обессилев, он грохнул тяжесть на пол, при этом из рюкзака вынырнул веер листков, газетных вырезок. Он постарался сбить их в одну стопку, но тут его внимание привлек листок, который начинался словом "Елисей". Дальше он прочитал сбивчиво напечатанный на пишущей машинке текст. "Умен, но слабый. Гордыня замучила. Да, да, да!.. А как сказанул: "Государство, как зверь, пожирает своих детей. А люди, как несмышленые дети, дразнят зверя". Считаю, зверя надо укротить, он должен ходить на поводке! Надо втолковать эту идею Елисею! Что-то он на это скажет? Ха-ха!" Не помню, подумал Елисей, когда это говорил. Хотя, мысль здравая. А был ли разговор об укрощении зверя, о поводке? Не помню. Все затерялось. Так, наверное, произойдет и с набитыми в рюкзак листками.
Дальше Елисей читать не стал. Страница была усыпана восклицательными знаками, многоточиями и опечатками. Казалось, что буквы торопили друг друга, сталкивались, разбивались. Листки он тогда запихнул обратно в рюкзак, оттащил его в свою комнату и сунул в угол, а потом завалил стопой картин.
После завтрака Елисей прихватил Алю и двинулся на Пресню.
После ночных дождей дышалось легко и радостно. Через окно троллейбуса пригревало солнце, Аля ловила пальцами солнечные блики, смеялась. Увидев зоопарк, она потянула туда. Но Елисей пообещал ей "фанты" и предложил ненадолго зайти по делам. К его делам она давно привыкла, знала, что это какие-то чужие дяди и тети, которые сидят в заставленных столами маленьких комнатках и которые дарят ей конфеты.
Елисей без труда нашел одну из комнаток, в которой находились машинистки. Там оказалась невысокая, полная женщина в черном свитере и черной юбке. Копна прореженных сединой волос была едва приглажена, как будто волосы только что теребили руки. Женщина стучала на машинке. Увидев Елисея, она прекратила работу.
Он начал с того, что, возможно, станет в будущем автором их издательства и хотел бы просто поговорить, но все вокруг заняты. Наверное, на женщину больше повлиял настороженный вид Али. Лицо женщины смягчилось, она улыбнулась. Он предложил ей вместе с ними выпить кофе или сока рядом в скверике.
- А что, идея отличная, - согласилась женщина и развязно засмеялась. - Авторам надо, понимаешь, угождать персоналу. Как тебя, крошка, зовут? - обратилась она к Але.
Скоро они оказались за столиком рядом с палаткой, из которой выдавали разную снедь и напитки.
Людмила Сергеевна, как звали женщину, скоро наболталась с Алей, наулыбалась и оттаяла.
- Что вы хотите предложить? - спросила она.
- Роман. Называется "Христос пришел".
Он и в самом деле раздумывал написать картину с таким названием, так что был недалек от истины.
- О! Занятно, - промолвила Людмила Сергеевна, - хотя мне казалось, что у нас давно уже обосновался дьявол. А что же, о нашей поганой жизни написали?
- Да. Вы знаете, наверное, не надо доказывать, что ходят вокруг нас иуды...
- Косяками, - вставила она.
- Ну, а я полагаю, что посещают нас и вестники высшей справедливости, разума. Каждый из них, наверное, несет в себе малую частицу Христа. Хотя, думаю, не точно слово "несет". Скорее "является".
- Может, надеетесь, что книга ваша исправит человечество? - улыбнулась она невесело.
- Человечеству, думаю, надо более радикальное средство, что-то вроде конца света, - пошутил он. - Иначе не прошибешь. Так, может, дышим мы только потому, что есть они среди нас! - последние слова он почти прокричал.
Аля с улыбкой оторвалась от стакана и посмотрела на него. Людмила Сергеевна смотрела онемело, брови ее от изумления поползли вверх.
- Ну а как же? - мягко спросил Елисей. - Если бы за нас не страдали, не умирали, будь мы каждый иудой, давно бы пожрали друг друга. Одно зловоние осталось бы, пока не проветрилось бы. Вы согласны?
- Куда мне, ох, ну и разговорчик, - удивилась она. - Под него бы чего покрепче кофе. Душу только раздергали, - она взглянула на Алену. - Ах, такие малышки, как они в этой поганой жизни?.. Жалко их, сил нет. - Ее глаза заблестели влагой, веки покраснели. - Только не советую в наше издательство отдавать рукопись. Начальник наш - последний подонок. Свет таких мало видел. Сколько раз клялась себе найти другое место!
Людмила Сергеевна захлюпала носом, достала их сумочки платок и стеснительно высморкалась едва слышно.
- Гад наш одного автора до смерти довел, - сказала она с ужасом. Тот, конечно, графоман, их много бродит. Но издеваться? И нас, собака, в свое гадство вмазал... Специально пригласил, обнадежил, целый спектакль, подонок, устроил. Водил по всем комнатам, каждому представлял, начиная с уборщицы. Жуков. Я его на всю жизнь запомнила. Такой крупный, волосы вьются, а счастлив был, как ребенок, смеялся, всем руки жал. Потом гад этот всех в одной комнате собрал, человек десять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62