В эту минуту толпа гостей расступилась перед кем-то.
Это был хозяин дома, уже знавший о появлении на его рауте важного лица и спешивший засвидетельствовать ему свое глубокое уважение. Подойдя к новому властелину, он преклонил перед ним одно колено, после чего, встав на ноги, с благоговением взял протянутую ему левую руку и приложился губами к золотому кольцу.
– Привет мой Квангу, нашему великому главе, которому клянусь моим вечным повиновением и послушанием до конца моих дней! – воскликнул с энтузиазмом банкир.
– Привет мой благородному и великодушному Лао Тсину, нашему другу и бывшему другу нашего, вечной памяти и уважения достойного, отца! – отвечал ему с ласковой улыбкой молодой человек.
Все гости занялись толками об этом событии, важном для китайцев, как вдруг в зале раздался громкий голос:
– Именем закона требую, чтобы никто не выходил отсюда! Удар молнии не был бы поразительнее и ужаснее этих слов, сказанных в самый разгар блестящего праздника, который исключал всякую мысль о чем-либо подобном!
Три раза повторены были эти слова, всякий раз медленно и отчетливо, с надлежащими интервалами, очевидно рассчитанными на эффект!
Лао Тсин мгновенно побледнел, прошептав сдавленным голосом:
– Этот негодный главарь воров ничего не сделал, и теперь все пропало!
Один лишь Кванг не растерялся: воспользовавшись общим вниманием, которое привлек к себе генеральный прокурор, торжественно повторивший три раза свое «именем закона», он быстро встал с кресла и скрылся за его высокой спинкой; здесь он сбросил с себя китайский костюм, положил его под кресло, снял с руки кольцо, которое спрятал в жилетный карман, и оказался в блестящем форменном мундире капитана американского военного флота, с саблей на боку и с серебряным револьвером за поясом. Потом он надел на голову форменную фуражку, вышитую золотом, которую держал наготове в кармане мундира. Это превращение Кванга в американского моряка заняло не более одной минуты. В новом костюме Бартес, – это был он, – стал неузнаваем! Гости Лао Тсина, обратившие свои любопытные взоры опять на таинственное кресло, решительно недоумевали, куда мог деться важный молодой китаец, только что восседавший на нем.
Как раз в эту минуту послышались крики у подъезда: вероятно, подъехали новые гости, которые не могли без препятствий пробраться сквозь толпу жадных зевак, окружавших дворец банкира.
Наконец полицейские восстановили порядок, разогнав зевак направо и налево, и в зал вошли «маркиз де Сен-Фюрси» и Ли Ванг, в костюмах, порядком помятых давкой, но сияющие от удовольствия.
Увидев этих неожиданных и незваных гостей, банкир вспыхнул ненавистью, так ярко засветившейся в его глазах, что всякий, кто заметил бы ее, едва ли пожелал бы быть ее предметом… Но в ту же минуту лицо Лао Тсина выразило полное удовольствие, когда он узнал в одном из лакеев главаря воров, направляющегося к нему с подносом прохладительных напитков.
Сообразив, в чем дело, Лао Тсин зашел без всякого стеснения со спинку эбенового кресла, оказавшего уже услугу новому Квангу, принял там от импровизированного лакея портфель, который тот держал под подносом, и сунул его во внутренний карман своего китайского наряда. Потом, как ни в чем не бывало, банкир взял бокал с шербетом и начал отпивать его по капле, мешая в бокале ложечкой. Он даже простер свою находчивость до того, что велел поднести бокал превосходного шампанского генеральному прокурору, не найдя только нужным предложить то же самое двум ненавистным ему посетителям, которые отчаянно обмахивались от духоты носовыми платками.
Когда бокал был подан исполнителю закона, Лао Тсин обратился к нему с вопросом:
– Могу я узнать, чему обязан случаем видеть вас у себя не как уважаемого гостя, любезность которого всем известна, но как исполнителя закона?
– Лао Тсин, – отвечал важно и вместе с тем приветливо прокурор, – то, что я делаю в эти минуты, не исключает нисколько моего обычного уважения к вам… Несколько преступников бежали из французской колонии в Нумеа, и мне дано знать, что они находятся здесь, в Батавии; поэтому я признал сообразным с законом произвести розыск их между вашими уважаемыми гостями, среди которых они легко могут скрыться, пользуясь их многочисленностью.
Тут прокурор заметил подходящего к нему «маркиза де Сен-Фюрси» и сказал ему:
– Господин маркиз, потрудитесь указать нам среди этих почтенных посетителей тех, которые преступили закон нашего отечества.
– Вот они, я узнаю их! – воскликнул сыщик, указывая на трех китайцев, стоявших в толпе гостей. – Это китайцы Лу, Кванг и Чанг, бежавшие ссыльные из Нумеа, и я прошу вас, господин прокурор, немедленно арестовать их и отправить на французский фрегат «Бдительный» для предания их в руки французских властей!
– Господа, – обратился прокурор к трем китайцам, – что вы можете на это сказать?
– Мы не знаем этого человека и решительно не понимаем его обвинения, – был короткий ответ.
В толпе гостей послышался протест, так как все давно знали этих трех китайцев, всегда сопутствовавших прежнему важному гостю, восседавшему на вечерах банкира в эбеновом кресле.
Однако прокурор не обратил на это никакого внимания и, обернувшись к дверям в прихожую, сказал, немного возвысив голос:
– Стража, отведите этих трех человек под предварительный арест!.. Это все, господин маркиз де Сен-Фюрси?
– Нет, господин прокурор, вот еще четвертый! – воскликнул Гроляр, заметив среди посетителей и Бартеса. – Но я не ожидал, что увижу его в этом новом костюме, хотя он и способен на всякие переодевания и роли! Я прошу вас арестовать также и этого человека, потому что он не кто иной, как Эдмон Бартес, бежавший из той же французской колонии ссыльных!
– Что вы на это скажете? – спросил прокурор Бартеса.
– Этот человек лжет! – ответил с презрением «американец». – Я – Фредерик Робинсон, командир «Гудзона», военного судна, принадлежащего Соединенным Штатам, на что у меня имеются должные бумаги, хранящиеся в командирской каюте на судне.
– Все-таки я обязан подвергнуть вас предварительному аресту, до разбора вашего дела, – объявил ему прокурор.
– Я протестую, для чего обращусь к моему консулу! – энергично заявил «американский моряк».
– Запишите протест, пристав! – обратился прокурор к стоящему позади него чиновнику, после чего продолжал: – Завтра утром, милостивый государь, ваш консул решит ваше дело.
– Он называет себя американцем, – вмешался Гроляр, – хорошо! Заставьте его, господин прокурор, говорить по-английски, и мы увидим, осмелится ли он сделать это без опасения стать посмешищем всех находящихся здесь лиц, свободно владеющих этим языком!
Этот аргумент, непредвиденный, может быть, и Бартесом, произвел такое сильное впечатление на всех присутствующих в зале, что кое-где раздался смех как одобрение «маркизу де Сен-Фюрси», и Эдмон Бартес в роли американского моряка в эту минуту едва ли нашел бы себе какого-нибудь сторонника и защитника среди гостей банкира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138