– Ты, должно быть, большой шутник, – сказал снова покрасневший Годри, – я нахожу, что вообще латынь идет только монахам, да и те не слишком-то сильны в ней.
– Латынь-то? – возразил де-Гравиль с презрительной усмешкой. – О, Годри, bien aime! Латынь – язык Цезарей и сенаторов, гордых мужей и мужественных завоевателей. Разве ты не знаешь, что герцог Вильгельм Безбоязненный уже на девятом году знал наизусть комментарии Юлия Цезаря?... И поэтому вот тебе мой совет: ходи чаще в школу, говори почтительнее о монахах, из числа которых выходят самые лучшие полководцы и советники, и помни, что «ученье свет, а неученье – тьма!»
– Твое имя, молодой рыцарь, – спросил духовный по-французски, хотя и с легким иностранным акцентом.
– Имя его я могу сообщить тебе, – сказал великан на том же языке грубым голосом. – Я могу сообщить его имя, род и характер. Зовут этого юношу Вильгельмом Малье, а иногда и де-Гравилем, так как наше нормандское дворянство нынче уже не может существовать без этого «де». Но это вовсе не доказывает, что он имел какое-либо право на баронство де-Гравиль, принадлежащее главе его дома, исключая разве старую башню, находящуюся в каком-то углу названого баронства и прилежащую к ней землю, достаточную только на прокорм одной лошади и двух крепостных. Очень может быть, что земли уже давно заложены, чтобы купить бархатную мантию и золотую цепь. Родители его: норвежец Малье, принадлежавший к викингам Хрольва, этого морского короля, и француженка, от которой он наследовал все, что имеет драгоценного, а именно: плутовской ум и острый язык, любящий чернить все встречное и поперечное. Он обладает еще и замечательными преимуществами: очень воздержан, так как ест только за счет других; знает латынь, потому что был, благодаря своей тощей фигурке, предназначен к монашеству; обладает некоторым мужеством, если судить по тому, что он собственной рукой убил трех бургундцев, вследствие чего герцог Вильгельм и сделал из него вместо монаха sans tache – рыцаря sans terre... Что же касается остального...
– Что касается остального, – перебил де-Гравиль, страшно побледневший от бешенства, но сдержанным тоном, – то не будь здесь герцога Вильгельма, я вонзил бы свой меч в твою тушу, чтобы тебе удобнее было переварить краденый ужин и заставить тебя замолчать навсегда.
– Что же касается остального, – продолжал великан равнодушно, – то он схож с Ахиллесом только потому, что он impiger и iracundus. Рослые люди могут не хуже маленьких прихвастнуть латинским словечком, мессир Малье, le beau Clerc!
Рука рыцаря судорожно схватила кинжал, зрачки его расширились, как у тигра, готового кинуться на свою добычу, но, к счастью, в это время раздался звучный голос Вильгельма.
– Прекрасен твой пир, и вино твое веселит сердце, государь и брат мой! – сказал он. – Только недостает песен менестреля, которые короли и рыцари считают необходимой принадлежностью обеда. Прости, если я попрошу, чтобы сыграли какую-нибудь старинную песню: ведь нормандцы и саксонцы всегда любят слушать о деяниях своих отцов.
Гул одобрения пронесся между нормандцами, саксонцы же тяжело вздохнули: им слишком хорошо было известно, какого рода песни пелись при дворе Эдуарда Исповедника.
Ответа короля не было слышно, но те, кто изучил его лицо до тонкости, мог бы прочесть на нем порицание. По знаку с его стороны выползли из угла какие-то похожие на привидения музыканты в белых одеждах, напоминающих саваны, и заиграли могильную прелюдию, после чего затянули плаксивыми голосами длинную песню о чудесах и мученичестве какого-то святого.
Пение было до того монотонно, что подействовало на всех подобно усыпляющему средству. Когда Эдуард, один из всего собрания внимательно слушавший певцов, оглянулся на своих гостей, ожидая услышать от них восторженную похвалу, то ему представилась следующая неутешительная картина: племянник его зевал; епископ Одо слегка похрапывал, сложив на животе руки, богато украшенные перстнями; Фиц-Осборн покачивал маленькой головой под влиянием сладкой дремоты, а Вильгельм смотрел куда-то вдаль и, очевидно, не слышал ничего.
– Благочестивая, душеполезная песня, герцог, – сказал король.
Вильгельм встрепенулся, кивнул рассеянно головой и спросил отрывисто:
– Что виднеется там, уж не герб ли короля Альфреда?
– Да... а что?
– Гм! Матильда Фландрская происходит от него по прямой линии... Саксонцы все еще чрезвычайно чтят его потомков.
– Ну, да, Альфред был великий человек и перевел псалмы царя Давида.
Монотонное пение, наконец, кончилось, но действие его на гостей Эдуарда еще не прекратилось. Томительная тишина царствовала в зале, когда в ней неожиданно раздался звучный голос. Все вздрогнули и оглянулись: перед ними стоял великан, доставший из-под своего плаща какой-то трехструнный инструмент и запевший следующую балладу о герцоге Ру:
От Блуа до Санли текут, подобно бурному потоку, нормандцы,
и франк за франком падают пред ними, купаясь в своей крови.
Во всей стране нет ни одного замка, пощаженного огнем,
ни жены, ни ребенка, не оплакавших супруга и отца.
Хорошо вооруженные монахи и рыцари бежали к королю...
земля дрожала под ними;
их догонял герцог Ру.

«О, государь, – жалуется барон, – не помогают ни шпоры, ни меч;
удары нормандской секиры градом сыплются на нас».
«Напрасно, – жалуется и благочестивый монах, –
молимся мы Пресвятой Деве:
молитвы не спасают нас от нормандцев.
Рыцарь стонет, монах плачет,
потому что ближе и ближе придвигается черное знамя Ру».

Говорит король Карл:
«Что ж мне делать? Погибли мои полки;
король силен только, когда подданные окружают его трон,
а если война поглотила моих рыцарей, то пора прекратить ее.
Если небо отвергает ваши мольбы, монахи, то согласитесь на мир...
Ступай, отец: неси в его лагерь Распятие,
посохом мани в стадо этого злого Ру.

Пусть будет принадлежать ему весь морской берег,
и пусть Жизла, дочь моя, станет невестой его,
если он приложится к Распятию,
и вложит в ножны проклятый свой меч,
и сделается вассалом Карла...
Иди, церковный пастырь, свершай святое дело,
потом златой парчею покрой ты пяту Ру».

С священными песнями монах приближается к Ру,
стоящему, подобно крепкому дубу, посреди своих воинов,
и говорит мудрый архиепископ франков:
«К чему война, когда тебе предлагают мир и богатые дары?
К чему опустошать прекраснейшую землю подлунной?
Она ведь может быть твоею,
говорит король Карл тебе, Ру.

Он говорит, что твоим будет весь берег морской,
и Жизла, прелестная дочь его, станет невестой твоей,
если примешь христианство, вложишь в ножны свой меч
и сделаешься вассалом Карла».
Нормандец смотрит на воинов, совета от них ждет...
Смилосердился над франками Бог:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111