Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи, и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей. Торжественно неслась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с их холмов не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они через равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склону холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в группах англодатчан, более оживленных, звучали огненные песни королей морей о тех временах, когда война была отрадой людей, а Валгалла их небом.
– Полюбуйтесь, – сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом, – вот звуки и зрелище, от которых кровь струится свободней после унылых песен и постных лиц нормандцев. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось в лесу... Эй, Сексвульф, добрый молодец! Подай нам меда, но знай меру веселью, нам завтра будут нужны крепкие ноги и разумные головы.
Услышав приветствие молодого графа, Сексвульф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с искренней преданностью на Леофвайна.
– Заруби себе на память слова брата, Сексвульф, – сказал строго Гарольд, – руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не задрожат от ночного веселья.
– Не задрожат и наши, король, – ответил смело Сексвульф, – головы наши выдержат и мед, и удары, а в войске идет такая молва, что нам несдобровать, так что я не решился бы вести в бой наших ратников, не нагрузив их на ночь!
Гарольд не ответил, а отправился далее; когда он поравнялся с отважными кентскими дружинниками, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное приветствие, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он с откровенностью, характеризующей любимого вождя, сказал твердо, но ласково:
– Через час пиршество должно совсем закончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые воины, и встаньте завтра бодрыми и готовыми к бою!
– Это будет исполнено, возлюбленный король! – воскликнул громко Вебба от имени всех. – Не тревожься за нас; каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!
– За тебя и за родину! – подхватила с восторгом вся дружина.
У королевского шатра было больше порядка и меньше разгула, так как тут находились телохранители короля и лондонские и мидльсекские охотники – знавшие, что с нормандским оружием рискованно шутить.
Возвратись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и погрузился в думу; его братья и Хакон стояли перед ним, не сводя с него глаз. Наконец, Гурт приблизился к королевскому ложу, встал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.
– О, Гарольд! – сказал он. – Я еще никогда не просил ни о чем, в исполнении чего ты отказал бы мне! Не откажи же мне и в настоящей просьбе! Она труднее и настойчивее всех! Не думай, мой король, что я необдуманно коснулся незажившей твоей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты во всяком случае присягал Вильгельму на рыцарском мече... Не выходи на битву! Эта же мысль таится и в твоей голове; она тебя терзала, когда ты смотрел на грозный лагерь; избегай этой битвы! Не иди сам с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!
– Гурт, Гурт! – воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.
– Вот мы, – продолжал Гурт, – мы не давали клятвы; никто не обвинит нас, мы только встали на защиту отечества. Предоставь нам сражаться! Сам же вернись в Лондон и набирай войска. Если мы победим, ты обойдешь опасность; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.
– Гурт, Гурт! – воскликнул растроганный король с выражением упрека.
– Совет Гурта благоразумен, – сказал Хакон отрывисто, – пусть родня короля ведет войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая на своем пути все, чтобы Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия; тогда и победа его ни чему не послужит, потому что к тому времени, когда он двинется к Лондону, у тебя будут свежие силы числом не менее его силы.
– В самом деле, Хакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром же он прожил столько лет в Руане, – заметил Леофвайн. – Послушайся его и дай нам сразиться с нормандскими войсками.
– Вы справедливо караете меня, братья, за мысль, которая некоторое время таилась в моем сердце! – сказал мрачно король.
– Ты думал отступить со всем войском к Лондону, – перебил его Гурт, – и избежать сражения, пока силы наши не будут равны силам нормандцев?
– Да, я думал об этом, – ответил Гарольд.
– Так полагал и я, – сказал печально Гурт, – но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна побегу. Молва разнесет приговор французского двора; народ упадет духом, начнутся притязания на английский престол, и королевство распадется на враждебные партии... Нет, все это немыслимо!
– Да, – повторил Гарольд. – И если наше войско не может отступить, то кому стоять тверже, как не вождю его и его королю? Мне, Гурт, послать других бороться с неприятелем, а самому бежать от него? Мне утвердить ту клятву, от которой освободили меня и совесть, и закон? Бросить обязанность по защите моего государства, обрекая других на смерть или на славу победы? Гурт, ты жесток ко мне! Мне ли опустошать родную землю, истреблять ее нивы, которые я не могу защитить от врага? О, Хакон! Так поступают одни только предатели! Преступна моя клятва, но я не допускаю, чтобы небо за проступок одного человека карало весь народ! Нам нечего бояться грозных нормандских сил и молвы! Будем крепко стоят; создадим железную преграду – и волна врагов разобьется о нас, как о скалу... Не зайдет завтра солнце, как мы это увидим! Итак, до завтра, братья! Обнимите меня! Идите и усните! Вы проснетесь завтра от громкого звука труб, зовущих на бой за родину!
Графы медленно удалились. Когда все уже вышли, Гарольд окинул быстрым спокойным взглядом походную палатку и преклонил колени. Он тяжело дышал, его душила страшная, глубокая тоска! Он поднял кверху бледные, дрожащие руки и произнес со стоном и горячей мольбой:
– Справедливое небо! Если проступок мой не подлежит прощению, да обратится гнев Твой на одного меня. Не карай мой народ! Спаси мое отечество!
ГЛАВА 5

Четырнадцатого октября 1066 года войско Вильгельма построилось в боевой порядок. Он принял от воинов обет – всю жизнь свою не есть мясной пищи в годовщину этого дня. Он сел на белоснежного скакуна и встал во главе конницы. Войско было разделено на три большие рати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111