Когда остальные удалились, он схватил руку покойного и проговорил:
– Старый враг, мы постоянно соперничали с тобою: и в Витане, и на поле брани; но мало есть друзей у Леофрика, которых он оплакивал бы так искренно, как тебя! Англия снисходительно будет судить твои грехи, как бы велики они не были, потому что сердце твое билось только для Англии и голова твоя только заботилась о ее благосостоянии.
Гарольд приблизился к Леофрику, обнял его и прижал к себе. Это растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда и благословил его.
– Гарольд, – сказал он, – ты наследник славы и могущества отца; пусть же его враги будут твоими друзьями. Победи свое горе, этого требуют отечество, честь твоего дома и память покойного. Я знаю, что многие уже строят козни против тебя и твоего рода; ходатайствуй перед королем, чтобы он признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.
Молодой человек стал с благодарностью жать руку Леофрика и сказал, поднеся ее к губам:
– Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!
Самонадеянный Тости ошибался, предполагая, что некоторая часть партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше ошибались и священники, воображавшие, что со смертью Годвина прекратится могущество его дома. Не один Витан был расположен в пользу Гарольда; вся Англия сознавала, что Гарольд – единственный человек, которому смело можно вверить государство. Сам король не относился к Гарольду враждебно, а, напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.
Вскоре Гарольд был провозглашен графом Эссекским и немедленно стал выбирать человека, которому мог бы передать свое прежнее графство. Преодолев свою ненависть к Альгару, он решил избрать его на свое место; несмотря на серьезные недостатки Альгара, он все-таки был самым подходящим преемником Гарольда. К тому же его избрание избавило государство от большой опасности, так как он в пылу гнева соединился было с королем Гриффитом Валлийским, самым грозным врагом Англии.
В сущности дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерсией и страной Восточных Англов, стал важнее дома Годвина, потому что в нем только Гарольд владел значительным графством, братья же его получили прежние небольшие графства; но не имей даже графства, Гарольд все-таки был бы первым в Англии по своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько велик, что не нуждался ни в каком пьедестале.
Наследник основателя дома всегда имеет в свете больше значения, чем его предшественник, если он только сумеет подкреплять это значение и использовать его. Продолжая начатое до него, он не рискует ежеминутно сталкиваться с врагами или подвергаться несправедливым упрекам. Так и Гарольд был избавлен от всех врагов, стоявших на пути отца, и не имел на своем имени ни малейшего пятна. Даже Тости должен был вскоре сознаться, что у Гарольда есть громадное преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без его помощи ему, Тости, никогда не придется удовлетворить свое честолюбие.
– Отправляйся в свое графство, Тости, – сказал ему Гарольд, – и не сетуй, что Альгара предпочли тебе. Ведь было бы очень неприлично, если бы мы забрали в наши руки все владения в Англии. Старайся всеми силами заслужить любовь твоих вассалов. Как сын Годвина ты со временем можешь добиться много, если будешь поступать благоразумно и умеренно. Надейся на Гарольда, но и на себя рассчитывай; тебе недостает лишь терпения и настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед трупом отца я дружески обнял его врага; так не отдадим ли мы его памяти лучшую дань уважения, если и мы с тобой будем любить друг друга?
– Я не подам больше повода к вражде, – ответил Тости покорно и спокойно уехал в свое графство.
ГЛАВА 5
Хильда стояла на холме, любуясь прекрасным заходом солнца. Невдалеке от нее сидела Эдит и лениво чертила по воздуху какие-то знаки. Молодая девушка стала еще бледнее с тех пор, как видела в последний раз Гарольда, а взгляд ее выражал ту же апатию и безысходную грусть.
– Видишь, милая, – обратилась к ней Хильда, – солнце опускается в бездны, где царствуют Ран и Эгир, но на следующее утро оно снова явится к нам из золотых ворот востока. А ты, едва вступившая на жизненный путь, воображаешь, что солнце, скрывшись за горизонтом, никогда больше не обрадует нас своим сиянием. Но в ту минуту, когда мы разговариваем, твое утро приближается и мрачные тучи проясняются.
Рука Эдит медленно опустилась; она тревожно взглянула на пророчицу.
– Хильда, ты жестока! – проговорила она почти гневно, а щеки ее вспыхнули ярким румянцем.
– Не я жестока, а судьба, – ответила пророчица. – Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?
– Для меня не существует радости! – возразила Эдит жалобно. Она помолчала немного и продолжила, изменив тон: – Я должна высказать все, что у меня скопилось на душе, Хильда, слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, потому что вскружила мне голову своими суеверными бреднями...
– Продолжай! – произнесла Хильда спокойно.
– Разве ты не убеждала меня постоянно в том, будто моя жизнь и судьба тесно связаны с существованием... с судьбой Гарольда? Если бы ты не уверяла меня в этом, то я никогда не допустила бы наблюдать за выражением его лица и не старалась дорожить каждым его словом, будто сокровищем каким... Я не смотрела бы на него, как на часть самой себя, с радостью ушла бы в монастырь... а потом мирно сошла бы в могилу... Но теперь, теперь, Хильда...
Молодая девушка замолкла.
– Ты ведь хорошо знала, – начала она снова, – что обольщаешь мое сердце несбыточными надеждами, что закон навечно разлучает нас, что любить его было преступлением.
– Что против вас будет закон, это мне было известно, – ответила Хильда, – но закон безумцев для мудрого это то же, что паутина, растянутая на кустарнике, для крыльев птицы. Ты действительно родня Гарольду, но родство это очень дальнее и, что бы ни говорили священники, союз ваш должен осуществиться, как только для него настанет день, определенный для союза. Не печалься же, Эдит, любовь твоя к Гарольду не преступление, и препятствие к вашему счастью будут устранены.
– Хильда, Хильда, да я готова сойти с ума от радости! – воскликнула Эдит в каком-то упоении, причем восторг, испытываемый ею, так преобразил ее лицо, что Хильда невольно отступила от нее, как перед каким-нибудь небесным видением.
– Но эти препятствия устранятся не скоро, – заметила она.
– Что ж за беда? – воскликнула Эдит. – Я ничего не прошу, кроме надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Старый враг, мы постоянно соперничали с тобою: и в Витане, и на поле брани; но мало есть друзей у Леофрика, которых он оплакивал бы так искренно, как тебя! Англия снисходительно будет судить твои грехи, как бы велики они не были, потому что сердце твое билось только для Англии и голова твоя только заботилась о ее благосостоянии.
Гарольд приблизился к Леофрику, обнял его и прижал к себе. Это растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда и благословил его.
– Гарольд, – сказал он, – ты наследник славы и могущества отца; пусть же его враги будут твоими друзьями. Победи свое горе, этого требуют отечество, честь твоего дома и память покойного. Я знаю, что многие уже строят козни против тебя и твоего рода; ходатайствуй перед королем, чтобы он признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.
Молодой человек стал с благодарностью жать руку Леофрика и сказал, поднеся ее к губам:
– Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!
Самонадеянный Тости ошибался, предполагая, что некоторая часть партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше ошибались и священники, воображавшие, что со смертью Годвина прекратится могущество его дома. Не один Витан был расположен в пользу Гарольда; вся Англия сознавала, что Гарольд – единственный человек, которому смело можно вверить государство. Сам король не относился к Гарольду враждебно, а, напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.
Вскоре Гарольд был провозглашен графом Эссекским и немедленно стал выбирать человека, которому мог бы передать свое прежнее графство. Преодолев свою ненависть к Альгару, он решил избрать его на свое место; несмотря на серьезные недостатки Альгара, он все-таки был самым подходящим преемником Гарольда. К тому же его избрание избавило государство от большой опасности, так как он в пылу гнева соединился было с королем Гриффитом Валлийским, самым грозным врагом Англии.
В сущности дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерсией и страной Восточных Англов, стал важнее дома Годвина, потому что в нем только Гарольд владел значительным графством, братья же его получили прежние небольшие графства; но не имей даже графства, Гарольд все-таки был бы первым в Англии по своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько велик, что не нуждался ни в каком пьедестале.
Наследник основателя дома всегда имеет в свете больше значения, чем его предшественник, если он только сумеет подкреплять это значение и использовать его. Продолжая начатое до него, он не рискует ежеминутно сталкиваться с врагами или подвергаться несправедливым упрекам. Так и Гарольд был избавлен от всех врагов, стоявших на пути отца, и не имел на своем имени ни малейшего пятна. Даже Тости должен был вскоре сознаться, что у Гарольда есть громадное преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без его помощи ему, Тости, никогда не придется удовлетворить свое честолюбие.
– Отправляйся в свое графство, Тости, – сказал ему Гарольд, – и не сетуй, что Альгара предпочли тебе. Ведь было бы очень неприлично, если бы мы забрали в наши руки все владения в Англии. Старайся всеми силами заслужить любовь твоих вассалов. Как сын Годвина ты со временем можешь добиться много, если будешь поступать благоразумно и умеренно. Надейся на Гарольда, но и на себя рассчитывай; тебе недостает лишь терпения и настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед трупом отца я дружески обнял его врага; так не отдадим ли мы его памяти лучшую дань уважения, если и мы с тобой будем любить друг друга?
– Я не подам больше повода к вражде, – ответил Тости покорно и спокойно уехал в свое графство.
ГЛАВА 5
Хильда стояла на холме, любуясь прекрасным заходом солнца. Невдалеке от нее сидела Эдит и лениво чертила по воздуху какие-то знаки. Молодая девушка стала еще бледнее с тех пор, как видела в последний раз Гарольда, а взгляд ее выражал ту же апатию и безысходную грусть.
– Видишь, милая, – обратилась к ней Хильда, – солнце опускается в бездны, где царствуют Ран и Эгир, но на следующее утро оно снова явится к нам из золотых ворот востока. А ты, едва вступившая на жизненный путь, воображаешь, что солнце, скрывшись за горизонтом, никогда больше не обрадует нас своим сиянием. Но в ту минуту, когда мы разговариваем, твое утро приближается и мрачные тучи проясняются.
Рука Эдит медленно опустилась; она тревожно взглянула на пророчицу.
– Хильда, ты жестока! – проговорила она почти гневно, а щеки ее вспыхнули ярким румянцем.
– Не я жестока, а судьба, – ответила пророчица. – Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?
– Для меня не существует радости! – возразила Эдит жалобно. Она помолчала немного и продолжила, изменив тон: – Я должна высказать все, что у меня скопилось на душе, Хильда, слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, потому что вскружила мне голову своими суеверными бреднями...
– Продолжай! – произнесла Хильда спокойно.
– Разве ты не убеждала меня постоянно в том, будто моя жизнь и судьба тесно связаны с существованием... с судьбой Гарольда? Если бы ты не уверяла меня в этом, то я никогда не допустила бы наблюдать за выражением его лица и не старалась дорожить каждым его словом, будто сокровищем каким... Я не смотрела бы на него, как на часть самой себя, с радостью ушла бы в монастырь... а потом мирно сошла бы в могилу... Но теперь, теперь, Хильда...
Молодая девушка замолкла.
– Ты ведь хорошо знала, – начала она снова, – что обольщаешь мое сердце несбыточными надеждами, что закон навечно разлучает нас, что любить его было преступлением.
– Что против вас будет закон, это мне было известно, – ответила Хильда, – но закон безумцев для мудрого это то же, что паутина, растянутая на кустарнике, для крыльев птицы. Ты действительно родня Гарольду, но родство это очень дальнее и, что бы ни говорили священники, союз ваш должен осуществиться, как только для него настанет день, определенный для союза. Не печалься же, Эдит, любовь твоя к Гарольду не преступление, и препятствие к вашему счастью будут устранены.
– Хильда, Хильда, да я готова сойти с ума от радости! – воскликнула Эдит в каком-то упоении, причем восторг, испытываемый ею, так преобразил ее лицо, что Хильда невольно отступила от нее, как перед каким-нибудь небесным видением.
– Но эти препятствия устранятся не скоро, – заметила она.
– Что ж за беда? – воскликнула Эдит. – Я ничего не прошу, кроме надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111