«Граф Гарольд шлет свой искренний привет Гриффиту сыну Левелина и вместе с тем посылает в знак своего дружелюбия богатейшую добычу изо всех своих добыч – сокола из Аландудно, причем просит помнить, что вожди всегда посылают друг другу таких соколов. Кроме этого, он просит Гриффита выслушать его посла, во имя блага его подданных.
Раздались восклицания радости, а сыновья короля обменивались боязливыми взглядами.
Гриффит с каким-то особенным восхищением схватил обруч, потеря которого была ему тягостнее поражения. Несмотря на свои недостатки, у него было великодушное сердце, и он был способен судить беспристрастно, поэтому был тронут деликатностью Гарольда, который не отказывал в уважении и побежденному противнику.
– Что вы посоветуете мне, мудрые предводители? – обратился он после продолжительного молчания к стоявшим в стороне валлийцам.
– Мы советуем тебе выслушать друида, государь! – воскликнули все, кроме принцев.
– Не следует ли нам заявить и свое мнение? – шепотом спросил Модред своих сообщников.
– Нет, потому что мы этим восстановили бы всех против себя, а этого делать нельзя, – ответили ему.
Бард снова подошел к королю, причем все смолкли, ожидая, что скажет поэт.
– Я тоже советую выслушать посла, – проговорил он коротко и почти повелительным тоном, так как обращался не к королю, а к предводителям. – Но вы должны не допускать его сюда: врагу не следует знать, сильны мы или слабы; наше могущество только и основано на том, что о нас ничего точно не известно. Пусть король сам пойдет к послу, сопровождаемый своими предводителями и придворными. На всех уступах скалы за королем должны стоять ратники; таким образом число их покажется громадным.
– Твой совет хорош, и мы принимаем его, – сказал король.
В это время Эван и де-Гравиль дожидались у входа в ужасное ущелье, под которым зияла бездонная пропасть.
– В этом месте сто человек смело могут защищаться от тысячи неприятелей, – пробормотал де-Гравиль. Он обратился с учтивой любезностью к воинам, охранявшим проход, рослым и сильным; но они не ответили ему, а бросали на него яростные взгляды и скалили зубы.
– Эти несчастные дикари не понимают меня, – сказал рыцарь Эвану, который стоял рядом с ним, – поговори с ними на их языке.
– Они и мне не ответят, пока король не прикажет пропустить нас к нему... Может быть, он и не захочет выслушать нас.
– Не захочет?! – повторил рыцарь с негодованием. – Мне кажется, что даже этот варварский король не может быть таким неучем, чтобы таким образом унизить Вильгельма Малье де-Гравиля... Я, впрочем, и забыл, – продолжал рыцарь, покраснев, – что он и не знает меня... Не могу понять, как это Гарольд решился подвергнуть меня, нормандского рыцаря, подобным оскорблениям, когда мне даже и говорить-то с королем не придется, потому что роль посла играешь ты, а не я.
– Может быть, тебе поручено шепнуть несколько слов королю; так как ты чужеземец, то никто не осмелится пристать к тебе, а мои тайные разговоры с Гриффитом возбудили бы подозрительность окружающих и могли бы дорого обойтись мне.
– Понимаю! – сказал де-Гравиль. – А вот идут к нам валлийцы... Per peeles Domini! Этот, что закутан плащом и носит на голове золотой обруч, и есть тот самый кошачий король, который ночью во время сражения так бешено кусался и царапался?
– Держи язык за зубами, – проговорил монах серьезно.
– Разве ты, добрый отец, не знаешь, что один благородный римлянин когда-то сказал, что нет ничего приятнее шутки? Но теперь придется добавить, что над кошачьими когтями не следует шутить.
С этими словами рыцарь выпрямил свою тоненькую, но довольно высокую фигуру и стал отправлять платье, чтобы как можно приличнее принять короля.
Сверху шли один за другим предводители, высокое происхождение которых давало им право сопровождать Гриффита. За ними показался знаменосец с грязным изорванным знаменем, на котором был изображен лев, а дальше следовал сам король, окруженный остатками своего двора. Не доходя нескольких шагов до послов, король остановился, и Малье де-Гравиль с невольным удивлением залюбовался им.
Как ни был мал и тщедушен Гриффит, как ни была изорвана и испачкана его мантия, он все же сохранил свою величественную осанку, и взгляд его выражал, что он не потерял авторитет и достоинство. Нужно заметить, что он был образован и имел способности, которые при более благоприятных обстоятельствах сделали бы из него человека великого во всех отношениях. Страстно любя родину, он изменил римским классикам ради валлийских хроник, сказаний и песен и так основательно изучил все это, как и кембрийский язык, что мог потягаться хоть с первым ученым. Если судить о нем беспристрастно, то смело можно сказать, что он был одним из величайших воинов со времени смерти великого Родериха.
– Пусть говорит кто-нибудь из вас, – обратился он к послам, – что нужно графу Гарольду от короля Гриффита?
– Граф Гарольд говорит следующее, – начал Эван, – слава Гриффиту сыну Левелина, его предводителям и всему его народу! Мы окружили вас со всех сторон, а беспощадный голод все быстрее и быстрее приближается к вам. Не лучше ли вам решиться сдаться нам, чем умереть голодной смертью? Всем вам, исключая одного Гриффита, будет дарована жизнь и будет дано позволение вернуться на родину. Пусть Гриффит идет к Гарольду, который примет его со всеми почестями, подобающими королю. Пусть Гриффит согласится стать вассалом короля Эдуарда: Гарольд тогда повезет его ко двору, поручившись за его жизнь, и испросит ему помилование. Хотя любовь и обязанность перед родиной запрещают Гарольду оставить тебя, Гриффит, самовластным королем, он все-таки обещает тебе, что твоя корона перейдет к кому-нибудь из твоего рода.
Монах замолк. На лицах предводителей выразилась радость, а двое, все время с непримиримой ненавистью смотревшие на короля, побежали наверх, чтобы передать стоящим там воинам слова Эвана. Модред же подкрался ближе к королю, желая лучше видеть выражение его лица, которое было сурово и сумрачно, как туча во время бури.
Эван снова заговорил, высоко подняв жезл.
– И хотя я рожден в Гвентленде, который был опустошен Гриффитом и князь которого был убит Гриффитом, я тоже, в качестве служителя Божьего, брата всех стоящих предо мною и сына этой земли, который искренно сочувствует угнетенным ее защитникам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого святого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою суетную земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!
Де-Гравиль, заметив, что условный знак подан, приблизился к королю, украдкой передал ему перстень и шепнул, что велел Гарольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Раздались восклицания радости, а сыновья короля обменивались боязливыми взглядами.
Гриффит с каким-то особенным восхищением схватил обруч, потеря которого была ему тягостнее поражения. Несмотря на свои недостатки, у него было великодушное сердце, и он был способен судить беспристрастно, поэтому был тронут деликатностью Гарольда, который не отказывал в уважении и побежденному противнику.
– Что вы посоветуете мне, мудрые предводители? – обратился он после продолжительного молчания к стоявшим в стороне валлийцам.
– Мы советуем тебе выслушать друида, государь! – воскликнули все, кроме принцев.
– Не следует ли нам заявить и свое мнение? – шепотом спросил Модред своих сообщников.
– Нет, потому что мы этим восстановили бы всех против себя, а этого делать нельзя, – ответили ему.
Бард снова подошел к королю, причем все смолкли, ожидая, что скажет поэт.
– Я тоже советую выслушать посла, – проговорил он коротко и почти повелительным тоном, так как обращался не к королю, а к предводителям. – Но вы должны не допускать его сюда: врагу не следует знать, сильны мы или слабы; наше могущество только и основано на том, что о нас ничего точно не известно. Пусть король сам пойдет к послу, сопровождаемый своими предводителями и придворными. На всех уступах скалы за королем должны стоять ратники; таким образом число их покажется громадным.
– Твой совет хорош, и мы принимаем его, – сказал король.
В это время Эван и де-Гравиль дожидались у входа в ужасное ущелье, под которым зияла бездонная пропасть.
– В этом месте сто человек смело могут защищаться от тысячи неприятелей, – пробормотал де-Гравиль. Он обратился с учтивой любезностью к воинам, охранявшим проход, рослым и сильным; но они не ответили ему, а бросали на него яростные взгляды и скалили зубы.
– Эти несчастные дикари не понимают меня, – сказал рыцарь Эвану, который стоял рядом с ним, – поговори с ними на их языке.
– Они и мне не ответят, пока король не прикажет пропустить нас к нему... Может быть, он и не захочет выслушать нас.
– Не захочет?! – повторил рыцарь с негодованием. – Мне кажется, что даже этот варварский король не может быть таким неучем, чтобы таким образом унизить Вильгельма Малье де-Гравиля... Я, впрочем, и забыл, – продолжал рыцарь, покраснев, – что он и не знает меня... Не могу понять, как это Гарольд решился подвергнуть меня, нормандского рыцаря, подобным оскорблениям, когда мне даже и говорить-то с королем не придется, потому что роль посла играешь ты, а не я.
– Может быть, тебе поручено шепнуть несколько слов королю; так как ты чужеземец, то никто не осмелится пристать к тебе, а мои тайные разговоры с Гриффитом возбудили бы подозрительность окружающих и могли бы дорого обойтись мне.
– Понимаю! – сказал де-Гравиль. – А вот идут к нам валлийцы... Per peeles Domini! Этот, что закутан плащом и носит на голове золотой обруч, и есть тот самый кошачий король, который ночью во время сражения так бешено кусался и царапался?
– Держи язык за зубами, – проговорил монах серьезно.
– Разве ты, добрый отец, не знаешь, что один благородный римлянин когда-то сказал, что нет ничего приятнее шутки? Но теперь придется добавить, что над кошачьими когтями не следует шутить.
С этими словами рыцарь выпрямил свою тоненькую, но довольно высокую фигуру и стал отправлять платье, чтобы как можно приличнее принять короля.
Сверху шли один за другим предводители, высокое происхождение которых давало им право сопровождать Гриффита. За ними показался знаменосец с грязным изорванным знаменем, на котором был изображен лев, а дальше следовал сам король, окруженный остатками своего двора. Не доходя нескольких шагов до послов, король остановился, и Малье де-Гравиль с невольным удивлением залюбовался им.
Как ни был мал и тщедушен Гриффит, как ни была изорвана и испачкана его мантия, он все же сохранил свою величественную осанку, и взгляд его выражал, что он не потерял авторитет и достоинство. Нужно заметить, что он был образован и имел способности, которые при более благоприятных обстоятельствах сделали бы из него человека великого во всех отношениях. Страстно любя родину, он изменил римским классикам ради валлийских хроник, сказаний и песен и так основательно изучил все это, как и кембрийский язык, что мог потягаться хоть с первым ученым. Если судить о нем беспристрастно, то смело можно сказать, что он был одним из величайших воинов со времени смерти великого Родериха.
– Пусть говорит кто-нибудь из вас, – обратился он к послам, – что нужно графу Гарольду от короля Гриффита?
– Граф Гарольд говорит следующее, – начал Эван, – слава Гриффиту сыну Левелина, его предводителям и всему его народу! Мы окружили вас со всех сторон, а беспощадный голод все быстрее и быстрее приближается к вам. Не лучше ли вам решиться сдаться нам, чем умереть голодной смертью? Всем вам, исключая одного Гриффита, будет дарована жизнь и будет дано позволение вернуться на родину. Пусть Гриффит идет к Гарольду, который примет его со всеми почестями, подобающими королю. Пусть Гриффит согласится стать вассалом короля Эдуарда: Гарольд тогда повезет его ко двору, поручившись за его жизнь, и испросит ему помилование. Хотя любовь и обязанность перед родиной запрещают Гарольду оставить тебя, Гриффит, самовластным королем, он все-таки обещает тебе, что твоя корона перейдет к кому-нибудь из твоего рода.
Монах замолк. На лицах предводителей выразилась радость, а двое, все время с непримиримой ненавистью смотревшие на короля, побежали наверх, чтобы передать стоящим там воинам слова Эвана. Модред же подкрался ближе к королю, желая лучше видеть выражение его лица, которое было сурово и сумрачно, как туча во время бури.
Эван снова заговорил, высоко подняв жезл.
– И хотя я рожден в Гвентленде, который был опустошен Гриффитом и князь которого был убит Гриффитом, я тоже, в качестве служителя Божьего, брата всех стоящих предо мною и сына этой земли, который искренно сочувствует угнетенным ее защитникам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого святого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою суетную земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!
Де-Гравиль, заметив, что условный знак подан, приблизился к королю, украдкой передал ему перстень и шепнул, что велел Гарольд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111