Он тянул волынку с отчетами, а по дипенмурскому делу выдал и вовсе не годящийся ни на что документ. Он умело разжег в госпоже Саффиан недовольство поведением нового квестора, и пресловутое дело вернулось к нему. И наконец, Проун добил своего недруга, предъявив его высочеству «Демонологию», – выбрав подходящее место и подходящий момент.
Это было ясно. Но тянутся ли от толстяка ниточки к ведьме – Лайам не мог столь же определенно сказать. Впрочем, чем дольше стенал Котенар, тем более он утверждался в своей догадке. За что убили эдила? В общем-то понятно, за что. Похоже, вислоусый охотник встал-таки на горячий след. Тот, который прямехонько вел к искательнице теней. Похоже, он обнаружил недвусмысленные улики. Какие именно – Лайам понятия не имел, но это его и не очень-то волновало. Главное – он уже вычислил, кто есть кто.
«Ладно, – подумал он. – И распрекрасно. Вот – ты это знаешь. И что ты будешь с этим знанием делать?»
Он окинул взглядом камеру, посмотрел на прочную кладку каменных стен, на толстую дубовую дверь, на решетку оконца и подавил вздох.
Он ничего не может поделать. Даже сыскав способ доказать свою невиновность, он все равно не сможет никому ничего втолковать. Никто не станет его слушать. Он чужой в ареопаге, чужой в Дипенмуре, он даже не уроженец Южного Тира, он странствует с драконом на шее и запрещенной книгой в дорожной суме. А Проун уже лет с десяток служит в суде, он старый, проверенный и надежный работник. «Дураки возвышаются, князья падают в грязь, – подумал Лайам, припомнив молитву вдовы в уоринсфордском пантеоне. – Ты, конечно, не князь, но Проун-то явный дурак».
«Можно попытаться сбежать». Он снова осмотрел потолок, покачал койку, испытывая ее прочность. Та зашаталась. Она была слабо сколочена, но ее ножки и перекладины были крепкими – из цельных брусков.
«Фануил!»
Ответ последовал тут же.
«Да, мастер?»
Лайам в свое время умудрился сбежать из двух тюрем – альекирской и фрипортской. А ведь тогда у него не было такого помощника, как Фануил.
«Ты где?»
«На крыше башни, под флагом. Демона нигде не видать. Как ты собираешься выбираться?»
«Вот об этом я и хотел бы поговорить, – отозвался он, уже составляя в уме план. – Сумеешь найти конюшню?»
«Да, мастер».
«Молодец. А потом…»
Он замолчал, соображая, что делать потом. Он хорошо представлял себе, как уносится на Даймонде в ночь, но то, что должно произойти с ним до этого, оставалось загадкой. Воображение отказывалось работать. Оно не желало подсказывать своему обладателю, как можно из этой вот камеры исчезнуть, сбежать, улететь. И вдруг до него дошло, что бежать ему вовсе не хочется.
Первый побег был огромной удачей, ставящей точку на отношениях Лайама с Альекиром. Век бы этой дыры не видеть – и горя не знать. И если в одном из вольных портов он тоже не мог теперь появиться, то к его услугам оставались еще четыре порта. Впрочем, он не горел особым желанием их посетить. Иное дело – бегство из Дипенмура. Тогда ему придется покинуть и Южный Тир. А тут у него и связи, и перспективы. Тут у него друзья, дело, дом. Он отнюдь не хотел со всем этим расстаться.
«Мастер?»
Куда бежать, если Проун останется здесь? Правда, можно с ним разобраться потом. Вернуться тайком и разобраться. Так он однажды нанес визит убийце отца.
«И что получил взамен? То, что по твоему следу пошли охотники за головами?»
Нет, надо найти способ повергнуть Проуна в прах не ударом исподтишка, а открыто и доказательно. Способ, могущий открыть всем глаза, что тот – продажная сволочь. Надо вернуть себе доброе имя или хотя бы за него постоять, а бегство… О бегстве ты начнешь думать потом, когда станет ясно, что проигрыш неминуем.
«Фануил, – послал он дракончику мысль, – забудь о конюшне. Возвращайся к комнате Грациана, к окну. Потом полетай вдоль стены и проверь остальные окна. Найди комнаты Проуна, если сумеешь».
«Хорошо, мастер».
Он будет вести дознание, сидя в тюрьме.
* * *
Под самым потолком камеры болтался фонарь. Высоко, не дотянуться. Он вовсе не освещал помещение, а едва разгонял царившую в нем темноту. Лайам рассеянно смотрел на него, ожидая весточек от Фануила.
После долгой молитвы иерарх Котенар встал с колен и сделал пару неловких шагов, чтобы размяться. Остановившись у койки, он кашлянул, привлекая внимание Лайама. Вид у жреца был совсем изможденный – молитва, похоже, отняла у него много сил.
– Квестор Ренфорд, вы не знаете, сказал ли эдил Грациан что-нибудь перед смертью?
– Нет, не знаю. – Лайам сел на край койки, его поразил не вопрос, а уныние, с каким он был задан. – А что? Он, по-вашему, должен был что-то сказать?
– Ну… – Котенар осекся, запоздало оценив ситуацию. – Нет, ничего. Вас ведь подозревают в убийстве? Не отвечайте, я вижу, что прав! – Жрец воздел над головой кулаки. Лайам чуть подобрался, готовясь к отпору. – О, негодяи! Проклятые негодяи!
– Кто? – Он все еще опасался, что Котенар набросится на него. – Кто эти негодяи?
– Ведьма, – воскликнул священнослужитель. – Ведьма и ее пес! О, Мать Милосердная, воззри же на нас и восплачь, узрев, как терзают нас эти злодеи! – Кадык иерарха снова задергался, по щекам потекли крупные слезы.
Лайам встал и тряхнул его за плечо.
– О чем вы? Что вам известно?
– О, это она, прислужница тьмы, это она его околдовала? И теперь он покорен воле ее, и не зрит добра, и клевещет на невиновных!
– Вы говорите о Проуне?
– Проун? – опешив, спросил иерарх. – Кто такой Проун? Еще один приспешник этой злодейки?
– Неважно. Поясните, о ком вы сейчас говорили?
Котенар понизил голос, опасливо глянул на зарешеченное оконце.
– Будто вы сами не знаете? О графе Райсе, о ком же еще! Разве вы арестованы не по его навету?
Лайаму не хотелось запутывать жреца объяснениями, а потому он просто кивнул.
– Да, но я хочу понять – почему? Что послужило первопричиной ужасных событий? Почему эти люди объединились? Что вы можете доказать?
На последнем вопросе священнослужитель поник и, как ребенок, стал тереть кулаками глаза.
– Ничего. Ничего я не могу доказать. Все – лишь догадки. Я не так хитер, как они, и не могу вытаскивать кроликов из пустого мешка.
– Ладно, – сказал Лайам. – Давайте так. Вы расскажете мне все, что знаете, а кроликов таскать буду я.
Ему пришлось запастись терпением. Жрец перешел от ярости к меланхолии и порывался удариться в плач. Похоже, дни, проведенные в заточении, сломили его – впрочем, как Лайам догадывался, он и по природе своей не относился к стойким натурам. И все же спокойные слова ободрения сделали свое дело. Иерарх сел на койку, нахохлился и начал рассказ.
– Я вырос в этих краях, но рано покинул их, отправившись в Торквей, чтобы служить Матери Милосердной. Столичный храм принял меня, я гордился своими успехами в постижении храмовых таинств, и, когда здесь понадобился иерарх, наша братия удостоила меня этой чести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83