Особого дружелюбия оборотень по-прежнему не выказывал. Глазки у него были налиты кровью.
Владимиров засунул руку под пятнистую плащ-накидку, наброшенную поверх немецкой парашютно-десантной формы. Он вытащил из-под отворота маленькую тоненькую книжечку темно-красного цвета и, вздохнув, без размаха бросил оборотню под копыта. Кабан шарахнулся в сторону, заподозрив подвох, потом встал на четвереньки и осторожно обнюхал ее, с шумом втягивая воздух.
Он уткнулся в книжечку пятачком и, послюнявив копыто, аккуратно перелистал все странички, подслеповато щуря и без того маленькие глазки. После этого он задрал голову вверх и уже немного доброжелательнее похрюкал. Во всяком случае, без прежней злобы.
Обратное изменение из полукабана в человека много времени не заняло. Оборотень перекинулся быстро. Внизу стоял человек, только голый и сильно заплеванный. Прикрывая спереди ладонями стыд, он пошел к крыльцу. Красную книжечку он не оставил на земле, а бережно зажал между пальцами. Сверху это выглядело несколько двусмысленно. Поднимаясь по ступенькам, он зычно крикнул: «Слазьте! Поди, ноги уже затекли! Сразу надо было сказать, что свои, а то ишь, вырядились!..» Старик хозяйственно поправил босой ногой половичок и шагнул в дверь.
Помогая друг другу, десантники осторожно слезли с крыши. На этот раз первым в дом вошел Владимиров с автоматом на изготовку.
Хозяин дома умывался, стоя у бадьи с водой, и с шумом отфыркивался. Оглянувшись на вошедших, он стыдливо повернулся к ним спиной и быстро оделся. Затем пригладил пятерней растрепанные волосы и представился: «Митрич, лесник».
– Неласково гостей встречаете, – проворчал Задов, державшийся от хозяина на безопасном расстоянии.
– А я вас в гости не звал, – окрысился хозяин. – Тем более думал, что каратели от своих отбились. Месяц назад немцы деревеньку и летний пионерский лагерь сожгли на дальнем озере. Тех, кого догнал, всех в клочья… порвал… и снова пор-рвал… – Кабана Митрича подзаклинило, но он справился.
– …И съел? – уточнил Хохел. Он чувствовал себя особенно неуютно: в его вещмешке лежал шмат сала, и он опасался, что лесник его учует. Дальнейшее было трудно предсказать.
– Я предпочитаю желуди. А какие роскошные помои были в пионерском лагере! – пустился в воспоминания лесничий и всхрюкнул от умиления. – Мы людей не едим. Но если достанут – мало не покажется. Грибников не люблю, охотников не люблю, егерей тоже не люблю…
– Кто-нибудь поблизости живет из ваших? – вкрадчиво поинтересовался Кузнецов.
– За холмами, поближе к малинникам, живет вербер (оборотень-медведь), дальше в лесу обитает верджер (оборотень-барсук). Иногда захаживает верлис. А где его нора, знает только он, на то и лис. Хитрюга еще тот. Ви-и-и…
– Как вы стали?.. – не закончил вопрос Хохел, ему хотелось поделикатнее узнать историю лесного оборотня Митрича.
– Дела давно минувших дней, – недовольно махнул рукой хозяин и замолчал. Но не удержался, вздохнул и начал рассказ.
– Это случилось давно, очень давно… Мои друзья и я поехали осенью на охоту. У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры…
Рассказ оборотистого кабана
…У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры. Мои верные друзья – граф Н-ский, барон М-ский и виконт Б-ский – еще крепко держались в седлах, хотя шел уже третий день охоты. Держался и я. А надо сказать, что я в те годы был молод и великолепен. И вся округа дрожала, когда я выезжал за дичью: лесники прятались по оврагам, дети с ревом разбегались по домам, а девушки – ах какие в ту пору были девушки! – под страхом потери чести зарекались выходить за околицу своих деревень.
Итак, мы ехали.
Погода стояла чудесная, да и охотничья удача, казалось, была с нами – во всяком случае, мы несколько раз стреляли на подозрительные шорохи в кустах, и раздававшиеся оттуда крики свидетельствовали о том, что ни одна пуля не пропала даром. В тот день мы добыли славную дичь: одну косулю, пять коров, несколько браконьеров, двух загонщиков и какого-то несчастного королевского глашатая, заблудившегося в моем лесу. Теперь уже так не поохотишься, хоть год по лесу блуждай.
Но мы неутомимо ехали дальше. И вот в густом диком бору мои оставшиеся на ногах загонщики заметили огромного кабана. Впрочем, его трудно было не заметить: он сам нас нашел.
Мои компаньоны и я опустошили кубки и приготовились.
Внезапно мы услышали треск кустов. Лохматый неукротимый вепрь влетел прямо на поляну, где мы разбили бивак. Это был прекрасный мускулистый зверь, много больше, чем я когда-либо видел. Он опустил голову, злобно взрыл копытом землю и помчался прямо под брюхо моей лошади. Я взял копье на изготовку.
Это был прекрасный удар, я это чувствовал.
Острие должно было вонзиться в тело зверя чуть позади лопатки – действительно смертельный удар. Но копье только скользнуло по шкуре вепря и вылетело из моих рук, а матерый (если бы вы только слышали, как я его обматерил!) секач одним ударом распорол брюхо моей несчастной лошади и разорвал мне мышцы на бедре. А потом, прорвав кольцо охотников и загонщиков, он скрылся в чаще.
Меня перебинтовали, и мы опять вернулись под дерево, где расположились на привал.
А вечером мы вернулись в замок, у стен которого мои верные друзья меня и оставили, страшась встречи с моей женой. Я пролежал в лихорадке неделю. Рана на ноге зажила, но я… Я уже был не тот. Я стал… Ну, словом, я стал тем, кем стал… Редкостной свиньей. Я третировал жену, лупил, впрочем исключительно по делу, своих детей, тех еще, между нами, поросят; я разорял деревни своих вассалов. Затем развелся и долго жил один, пропивая деньги. Потом я заложил замок. Когда кончились и эти деньги, мне пришлось жить в долг. А потом я ушел от людей подальше и с тех пор обосновался в этих местах. Поначалу меня даже искали мои друзья и кредиторы. Кредиторов я подкарауливал в полнолуние, а друзей… Друзья тоже были кредиторами.
А потом я поумнел и стал терпимее к людям. Устроился в лесничество, завел хозяйство. Вот так и живу. Оборачиваюсь, как могу…
* * *
– Как вервольф? – уточнил Владимиров. Автомат он уже не держал на изготовку, а положил на широкую дубовую столешницу.
– Не-э-эт, шалишь! – затряс головой лесник. – Мы – люди, которые могут превращаться в зверей, а вервольфы – это звери, которые маскируются под людей. Один тут приходил ко мне в черной форме, еще до приезда карателей. Тоже все про наших оборотней выспрашивал. Назвался Нагелем. Ну, в смысле, имя у него такое – Нагель.
– Может, про партизан выспрашивал? – спросил Кузнецов.
– Да нет, что-то другое он здесь искал. А ко мне так заскочил, когда мимо проходил. Мы же друг друга издалека чувствуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Владимиров засунул руку под пятнистую плащ-накидку, наброшенную поверх немецкой парашютно-десантной формы. Он вытащил из-под отворота маленькую тоненькую книжечку темно-красного цвета и, вздохнув, без размаха бросил оборотню под копыта. Кабан шарахнулся в сторону, заподозрив подвох, потом встал на четвереньки и осторожно обнюхал ее, с шумом втягивая воздух.
Он уткнулся в книжечку пятачком и, послюнявив копыто, аккуратно перелистал все странички, подслеповато щуря и без того маленькие глазки. После этого он задрал голову вверх и уже немного доброжелательнее похрюкал. Во всяком случае, без прежней злобы.
Обратное изменение из полукабана в человека много времени не заняло. Оборотень перекинулся быстро. Внизу стоял человек, только голый и сильно заплеванный. Прикрывая спереди ладонями стыд, он пошел к крыльцу. Красную книжечку он не оставил на земле, а бережно зажал между пальцами. Сверху это выглядело несколько двусмысленно. Поднимаясь по ступенькам, он зычно крикнул: «Слазьте! Поди, ноги уже затекли! Сразу надо было сказать, что свои, а то ишь, вырядились!..» Старик хозяйственно поправил босой ногой половичок и шагнул в дверь.
Помогая друг другу, десантники осторожно слезли с крыши. На этот раз первым в дом вошел Владимиров с автоматом на изготовку.
Хозяин дома умывался, стоя у бадьи с водой, и с шумом отфыркивался. Оглянувшись на вошедших, он стыдливо повернулся к ним спиной и быстро оделся. Затем пригладил пятерней растрепанные волосы и представился: «Митрич, лесник».
– Неласково гостей встречаете, – проворчал Задов, державшийся от хозяина на безопасном расстоянии.
– А я вас в гости не звал, – окрысился хозяин. – Тем более думал, что каратели от своих отбились. Месяц назад немцы деревеньку и летний пионерский лагерь сожгли на дальнем озере. Тех, кого догнал, всех в клочья… порвал… и снова пор-рвал… – Кабана Митрича подзаклинило, но он справился.
– …И съел? – уточнил Хохел. Он чувствовал себя особенно неуютно: в его вещмешке лежал шмат сала, и он опасался, что лесник его учует. Дальнейшее было трудно предсказать.
– Я предпочитаю желуди. А какие роскошные помои были в пионерском лагере! – пустился в воспоминания лесничий и всхрюкнул от умиления. – Мы людей не едим. Но если достанут – мало не покажется. Грибников не люблю, охотников не люблю, егерей тоже не люблю…
– Кто-нибудь поблизости живет из ваших? – вкрадчиво поинтересовался Кузнецов.
– За холмами, поближе к малинникам, живет вербер (оборотень-медведь), дальше в лесу обитает верджер (оборотень-барсук). Иногда захаживает верлис. А где его нора, знает только он, на то и лис. Хитрюга еще тот. Ви-и-и…
– Как вы стали?.. – не закончил вопрос Хохел, ему хотелось поделикатнее узнать историю лесного оборотня Митрича.
– Дела давно минувших дней, – недовольно махнул рукой хозяин и замолчал. Но не удержался, вздохнул и начал рассказ.
– Это случилось давно, очень давно… Мои друзья и я поехали осенью на охоту. У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры…
Рассказ оборотистого кабана
…У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры. Мои верные друзья – граф Н-ский, барон М-ский и виконт Б-ский – еще крепко держались в седлах, хотя шел уже третий день охоты. Держался и я. А надо сказать, что я в те годы был молод и великолепен. И вся округа дрожала, когда я выезжал за дичью: лесники прятались по оврагам, дети с ревом разбегались по домам, а девушки – ах какие в ту пору были девушки! – под страхом потери чести зарекались выходить за околицу своих деревень.
Итак, мы ехали.
Погода стояла чудесная, да и охотничья удача, казалось, была с нами – во всяком случае, мы несколько раз стреляли на подозрительные шорохи в кустах, и раздававшиеся оттуда крики свидетельствовали о том, что ни одна пуля не пропала даром. В тот день мы добыли славную дичь: одну косулю, пять коров, несколько браконьеров, двух загонщиков и какого-то несчастного королевского глашатая, заблудившегося в моем лесу. Теперь уже так не поохотишься, хоть год по лесу блуждай.
Но мы неутомимо ехали дальше. И вот в густом диком бору мои оставшиеся на ногах загонщики заметили огромного кабана. Впрочем, его трудно было не заметить: он сам нас нашел.
Мои компаньоны и я опустошили кубки и приготовились.
Внезапно мы услышали треск кустов. Лохматый неукротимый вепрь влетел прямо на поляну, где мы разбили бивак. Это был прекрасный мускулистый зверь, много больше, чем я когда-либо видел. Он опустил голову, злобно взрыл копытом землю и помчался прямо под брюхо моей лошади. Я взял копье на изготовку.
Это был прекрасный удар, я это чувствовал.
Острие должно было вонзиться в тело зверя чуть позади лопатки – действительно смертельный удар. Но копье только скользнуло по шкуре вепря и вылетело из моих рук, а матерый (если бы вы только слышали, как я его обматерил!) секач одним ударом распорол брюхо моей несчастной лошади и разорвал мне мышцы на бедре. А потом, прорвав кольцо охотников и загонщиков, он скрылся в чаще.
Меня перебинтовали, и мы опять вернулись под дерево, где расположились на привал.
А вечером мы вернулись в замок, у стен которого мои верные друзья меня и оставили, страшась встречи с моей женой. Я пролежал в лихорадке неделю. Рана на ноге зажила, но я… Я уже был не тот. Я стал… Ну, словом, я стал тем, кем стал… Редкостной свиньей. Я третировал жену, лупил, впрочем исключительно по делу, своих детей, тех еще, между нами, поросят; я разорял деревни своих вассалов. Затем развелся и долго жил один, пропивая деньги. Потом я заложил замок. Когда кончились и эти деньги, мне пришлось жить в долг. А потом я ушел от людей подальше и с тех пор обосновался в этих местах. Поначалу меня даже искали мои друзья и кредиторы. Кредиторов я подкарауливал в полнолуние, а друзей… Друзья тоже были кредиторами.
А потом я поумнел и стал терпимее к людям. Устроился в лесничество, завел хозяйство. Вот так и живу. Оборачиваюсь, как могу…
* * *
– Как вервольф? – уточнил Владимиров. Автомат он уже не держал на изготовку, а положил на широкую дубовую столешницу.
– Не-э-эт, шалишь! – затряс головой лесник. – Мы – люди, которые могут превращаться в зверей, а вервольфы – это звери, которые маскируются под людей. Один тут приходил ко мне в черной форме, еще до приезда карателей. Тоже все про наших оборотней выспрашивал. Назвался Нагелем. Ну, в смысле, имя у него такое – Нагель.
– Может, про партизан выспрашивал? – спросил Кузнецов.
– Да нет, что-то другое он здесь искал. А ко мне так заскочил, когда мимо проходил. Мы же друг друга издалека чувствуем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89