– вспомнил Садко. – Давеча в клубе «Гусарскую балладу» крутили. Там, правда, снег был.
– Во-во. Угадали аналитики, ядри их коромыслом, – будет снег. Словом, обстановка такая: три группки вражьи из городка утекли, и нас трое. Ясно?
– Ясно, – подтвердил Сусанин. – Только как-то неловко на троих соображать, пока дело не сделано.
– Да нет, – прояснил ситуацию Садко. – Это значит, каждому по группе и – в погоню. Я верно кругозорю, товарищ Скуратов?
Скуратов недовольно кивнул.
– Мудро, – нехорошо обрадовался Сусанин, ласково поглаживая вилы. – Стало быть, поодиночке будем сено заготавливать.
– Без смертоубийств, – напомнил Скуратов. – Реальность тутошняя на переломе, никаких явных вмешательств.
– Что ищем-то? – уточнил Садко. – Кокошник?
– Кокошник, – подтвердил Скуратов. – А в нем камешек зеленый, аметист. Сам по себе безвреден, но если его в какой головной убор влепить да стишок прочесть, то камешек тот в соответствующую реальность и закинет.
– А что за стишок? – уточнил Садко.
– Любой, – неохотно пояснил Малюта. – Главное, чтобы название там было географическое.
– Понятно, – взваливая на плечо лыжи, улыбнулся Садко. – Я пошел.
– Сбор у карусели через неделю. Это крайний срок. И из образа не выходи, холоп. Если поймают, сказывай, дескать, ты князя Вельского крепостной, от эвакуационного обоза отстал, – напомнил Скуратов. – Ваня, и ты, друг мой, не увлекайся…
Сусанин обиженно развел руками, показывая, что увлекаться он ни в коем случае не будет. Но бесхитростная крестьянская душа его звенела, как зубья вил…
* * *
Шесть дней спустя ситуация с кокошником была столь же непонятной, как и в день его пропажи. Таинственный офицер был неуловим. Трижды неутомимый Малюта почти настигал его, и трижды француз уходил у него из-под красного от мороза носа.
Мокрый от пота Малюта пробирался к деревне по снежной целине, глубоко увязая в снегу и чертыхаясь. Выбравшись на большак, он отломил свисающую под носом сосульку и раздраженно втоптал ее в снег.
– Лягушатник проклятый, – отдирая ледяную корку с губ, выдохнул Скуратов. – Акклиматизировался он тут, что ли? Господи, холодно-то как! Нет, в деревню зайти надо. Отогреюсь хоть.
Глухая деревушка Накипелово встретила его прохладно. Сторожевые псы атаковали промерзшего капитана тотчас, как он миновал околицу. Отмахиваясь от своры саблей, Скуратов отступал, пока не уперся спиной в овин.
– Сюда, сюда, милок, – краем уха услышал он чей-то ласковый голос.
Дверь в овин распахнулась, Скуратов нырнул в нее, облегченно выдохнул, и тут в голове его разорвался фугас.
– Ошибочка вышла-с, ваш сиясь, – услышал Скуратов, со стоном протирая глаза чем-то мокрым, заботливо сунутым ему в руки. – Мундирчики я попутал. Не взыщите уж, ваш сиясь!
Малюта открыл глаза. На корточках перед ним сидел банник. У его ног стояла деревянная кадка с водой.
– Встать! – заревел Скуратов и болезненно сморщился – его голова раскалывалась.
Банник покорно встал и обреченно тряхнул непокорной шевелюрой:
– Повинную голову и меч, барин, не сечет.
– Сейчас проверим, – успокоил банника Скуратов, вытягивая саблю из ножен. – Докладывай, кто такой?
– Банник здешний, Прокопка. Не берите греха, Малюта Лукьяныч, все как на духу скажу!
– Откуда меня знаешь?
– Братец мой двоюродный у Задова в бане живет, много про вас сказывал, все зазывает погостить в Лукоморье.
– Ну, раз меня знаешь, то что ж не трепещешь, нечисть?
– Ой, трепещу, Малюта Лукьяныч, и не поверите даже, как трепещу! Да все одно – от судьбы не уйдешь.
Скуратов умиротворенно кивнул:
– Это верно. Ладно, живи пока. Некогда мне нынче тебя изводить. Сказывай, немцы в деревне есть?
– Кто?
– Тьфу ты, леший! Французы есть в деревне?
– Были, Малюта Лукьяныч, как есть были. Только бабы их извели. Зашло тут пятеро, а бабенки молодые их покормили и по сеновалам растащили.
– Срам!
– И не говорите, Малюта Лукьяныч, – чистый срам. Хранцузы, они на женское дело падкие: за бабами шасть, а их на сеновале уже и встретили.
– Бабы?
– Да не, мужья ихние. С кольями. Так всех пятерых и порешили.
– И никто не сбег?
– Один только. Добег аж до дверей. А на пороге и его кончили. Срам! И это называется традиционное русское хлебосольство…
– Ясно. Ладно, ступай себе. Пойду я с мужиками потолкую.
Банник махнул рукой:
– И не думайте. Нет мужиков – в леса ушли. Вчерась тут один пришел в деревню и разагитировал общество. Говорит, раз такое дело – будем всех подряд палить. Мы, дескать, не холопы нынче, а вольные. И пошли наши мужики петуха пускать красного по усадебкам барским. Вчера за рекой такой дым стоял – ужасть! Три усадьбы спалили. Дела-а…
– И что, – поинтересовался Скуратов, – все как один за ним пошли?
– Не-э, – замахал руками банник, – как можно! Половина только. А вторая половина уже нонче с утра в леса ушла. Другой мужик приходил, с вилами. Вставай, говорит, страна огромная. Вставай, дескать, на смертный бой. И увел оставшихся по французские души. Только я думаю, все к лучшему.
– Что «к лучшему»? – оцепенел Скуратов. – Что мужичье усадьбы палит да французов без приказа мутузит?
– Лучше так, чем эдак, – разъяснил банник.
– Чем как «эдак»? – затряс бородой возмущенный Скуратов.
– Я так думаю, – важно поднял палец банник. – Покуда господ иноземных и наших доморощенных накипеловцы порознь изводят – шансов у них нет. А вот ежели гуртом набросятся – пиши пропало. Народ на площадь попрет – конституцию потребует. Революция будет. Это как пить дать… Кстати, кваску не откушаете?
Ошарашенный Скуратов хлебнул перебродившего кваса и чуть не подавился:
– Ты где слов-то таких нахватался?
– В ссылке я тут, – печально пояснил Прокопка. – Раньше в Петербурге жил. Знатный город. Авантажный. А баньку мою один очкарик держал, все книжки почитывал. В баньке и читал, чтобы, значит, от чужого глаза подалее. Ну и оставлял там же книжки свои. А я, дурак, втянулся.
– Декабрист, наверное, – поразмыслил Скуратов. – Будущий.
– Ась? – заинтересовался банник. – То есть, пардон?..
– Проехали, – встал на ноги Скуратов. – Бывай. Будешь в Лукоморье – зайдешь ко мне лично. А здесь пока за народишком местным приглядывай. Ежели что – отпиши. Понял ли?
– Как не понять, – вздохнул банник. – Чай, и в Питере с местным полицмейстером дружбу водил-с. Они меня Азефом кликали. Для коншпирации.
– Во-во, – усмехнулся Малюта, – просекаешь. А, кстати, нечисть местная как себя ведет? Народишко русский не прижимает?
– И-и-и! – заверещал Прокопка. – Какая нечисть, батюшка? Церковники под корень извели. На десять верст в округе, почитай, нас трое и осталось. Я, водяной на Озерне да леший – свояк мой.
– Ладно, служи, – подытожил удачную вербовку Скуратов. – Глядишь, премиальных тебе подброшу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Во-во. Угадали аналитики, ядри их коромыслом, – будет снег. Словом, обстановка такая: три группки вражьи из городка утекли, и нас трое. Ясно?
– Ясно, – подтвердил Сусанин. – Только как-то неловко на троих соображать, пока дело не сделано.
– Да нет, – прояснил ситуацию Садко. – Это значит, каждому по группе и – в погоню. Я верно кругозорю, товарищ Скуратов?
Скуратов недовольно кивнул.
– Мудро, – нехорошо обрадовался Сусанин, ласково поглаживая вилы. – Стало быть, поодиночке будем сено заготавливать.
– Без смертоубийств, – напомнил Скуратов. – Реальность тутошняя на переломе, никаких явных вмешательств.
– Что ищем-то? – уточнил Садко. – Кокошник?
– Кокошник, – подтвердил Скуратов. – А в нем камешек зеленый, аметист. Сам по себе безвреден, но если его в какой головной убор влепить да стишок прочесть, то камешек тот в соответствующую реальность и закинет.
– А что за стишок? – уточнил Садко.
– Любой, – неохотно пояснил Малюта. – Главное, чтобы название там было географическое.
– Понятно, – взваливая на плечо лыжи, улыбнулся Садко. – Я пошел.
– Сбор у карусели через неделю. Это крайний срок. И из образа не выходи, холоп. Если поймают, сказывай, дескать, ты князя Вельского крепостной, от эвакуационного обоза отстал, – напомнил Скуратов. – Ваня, и ты, друг мой, не увлекайся…
Сусанин обиженно развел руками, показывая, что увлекаться он ни в коем случае не будет. Но бесхитростная крестьянская душа его звенела, как зубья вил…
* * *
Шесть дней спустя ситуация с кокошником была столь же непонятной, как и в день его пропажи. Таинственный офицер был неуловим. Трижды неутомимый Малюта почти настигал его, и трижды француз уходил у него из-под красного от мороза носа.
Мокрый от пота Малюта пробирался к деревне по снежной целине, глубоко увязая в снегу и чертыхаясь. Выбравшись на большак, он отломил свисающую под носом сосульку и раздраженно втоптал ее в снег.
– Лягушатник проклятый, – отдирая ледяную корку с губ, выдохнул Скуратов. – Акклиматизировался он тут, что ли? Господи, холодно-то как! Нет, в деревню зайти надо. Отогреюсь хоть.
Глухая деревушка Накипелово встретила его прохладно. Сторожевые псы атаковали промерзшего капитана тотчас, как он миновал околицу. Отмахиваясь от своры саблей, Скуратов отступал, пока не уперся спиной в овин.
– Сюда, сюда, милок, – краем уха услышал он чей-то ласковый голос.
Дверь в овин распахнулась, Скуратов нырнул в нее, облегченно выдохнул, и тут в голове его разорвался фугас.
– Ошибочка вышла-с, ваш сиясь, – услышал Скуратов, со стоном протирая глаза чем-то мокрым, заботливо сунутым ему в руки. – Мундирчики я попутал. Не взыщите уж, ваш сиясь!
Малюта открыл глаза. На корточках перед ним сидел банник. У его ног стояла деревянная кадка с водой.
– Встать! – заревел Скуратов и болезненно сморщился – его голова раскалывалась.
Банник покорно встал и обреченно тряхнул непокорной шевелюрой:
– Повинную голову и меч, барин, не сечет.
– Сейчас проверим, – успокоил банника Скуратов, вытягивая саблю из ножен. – Докладывай, кто такой?
– Банник здешний, Прокопка. Не берите греха, Малюта Лукьяныч, все как на духу скажу!
– Откуда меня знаешь?
– Братец мой двоюродный у Задова в бане живет, много про вас сказывал, все зазывает погостить в Лукоморье.
– Ну, раз меня знаешь, то что ж не трепещешь, нечисть?
– Ой, трепещу, Малюта Лукьяныч, и не поверите даже, как трепещу! Да все одно – от судьбы не уйдешь.
Скуратов умиротворенно кивнул:
– Это верно. Ладно, живи пока. Некогда мне нынче тебя изводить. Сказывай, немцы в деревне есть?
– Кто?
– Тьфу ты, леший! Французы есть в деревне?
– Были, Малюта Лукьяныч, как есть были. Только бабы их извели. Зашло тут пятеро, а бабенки молодые их покормили и по сеновалам растащили.
– Срам!
– И не говорите, Малюта Лукьяныч, – чистый срам. Хранцузы, они на женское дело падкие: за бабами шасть, а их на сеновале уже и встретили.
– Бабы?
– Да не, мужья ихние. С кольями. Так всех пятерых и порешили.
– И никто не сбег?
– Один только. Добег аж до дверей. А на пороге и его кончили. Срам! И это называется традиционное русское хлебосольство…
– Ясно. Ладно, ступай себе. Пойду я с мужиками потолкую.
Банник махнул рукой:
– И не думайте. Нет мужиков – в леса ушли. Вчерась тут один пришел в деревню и разагитировал общество. Говорит, раз такое дело – будем всех подряд палить. Мы, дескать, не холопы нынче, а вольные. И пошли наши мужики петуха пускать красного по усадебкам барским. Вчера за рекой такой дым стоял – ужасть! Три усадьбы спалили. Дела-а…
– И что, – поинтересовался Скуратов, – все как один за ним пошли?
– Не-э, – замахал руками банник, – как можно! Половина только. А вторая половина уже нонче с утра в леса ушла. Другой мужик приходил, с вилами. Вставай, говорит, страна огромная. Вставай, дескать, на смертный бой. И увел оставшихся по французские души. Только я думаю, все к лучшему.
– Что «к лучшему»? – оцепенел Скуратов. – Что мужичье усадьбы палит да французов без приказа мутузит?
– Лучше так, чем эдак, – разъяснил банник.
– Чем как «эдак»? – затряс бородой возмущенный Скуратов.
– Я так думаю, – важно поднял палец банник. – Покуда господ иноземных и наших доморощенных накипеловцы порознь изводят – шансов у них нет. А вот ежели гуртом набросятся – пиши пропало. Народ на площадь попрет – конституцию потребует. Революция будет. Это как пить дать… Кстати, кваску не откушаете?
Ошарашенный Скуратов хлебнул перебродившего кваса и чуть не подавился:
– Ты где слов-то таких нахватался?
– В ссылке я тут, – печально пояснил Прокопка. – Раньше в Петербурге жил. Знатный город. Авантажный. А баньку мою один очкарик держал, все книжки почитывал. В баньке и читал, чтобы, значит, от чужого глаза подалее. Ну и оставлял там же книжки свои. А я, дурак, втянулся.
– Декабрист, наверное, – поразмыслил Скуратов. – Будущий.
– Ась? – заинтересовался банник. – То есть, пардон?..
– Проехали, – встал на ноги Скуратов. – Бывай. Будешь в Лукоморье – зайдешь ко мне лично. А здесь пока за народишком местным приглядывай. Ежели что – отпиши. Понял ли?
– Как не понять, – вздохнул банник. – Чай, и в Питере с местным полицмейстером дружбу водил-с. Они меня Азефом кликали. Для коншпирации.
– Во-во, – усмехнулся Малюта, – просекаешь. А, кстати, нечисть местная как себя ведет? Народишко русский не прижимает?
– И-и-и! – заверещал Прокопка. – Какая нечисть, батюшка? Церковники под корень извели. На десять верст в округе, почитай, нас трое и осталось. Я, водяной на Озерне да леший – свояк мой.
– Ладно, служи, – подытожил удачную вербовку Скуратов. – Глядишь, премиальных тебе подброшу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89