Ты угрожаешь устойчивости ее конструкции. Она, наверно, тебя ищет.
– Тень.
– Думаю, тень отбрасываешь ты сам, пока испаряется то, что засело в тебе.
Адамберг встретился глазами с умным взглядом Арианы, и в памяти его всплыла ночная тропинка в Квебеке. Он намочил палец и обвел им край бокала.
– Кладбищенский сторож в Монруже тоже ее видел. Тень прошла по кладбищу за несколько дней до того, как сдвинули плиту. И передвигалась она как-то странно.
– Зачем ты скрипишь бокалом?
– Чтобы самому не заорать.
– Лучше уж заори. Ты считаешь, это медсестра? Я имею в виду Диалу и Пайку.
– Ты описываешь мне убийцу в возрасте, вооруженную шприцем и медицинскими знаниями, которая, возможно, страдает раздвоением личности. Слишком много совпадений.
– Или слишком мало. Помнишь, какого роста была медсестра?
– Не очень.
– Какую обувь она носила?
– Не помню.
– Так проверь, а потом скрипи бокалами. То, что она на свободе, еще не значит, что она везде. Не забывай, ее конек – убивать лежачих больных стариков. Она не раскапывает могил и не режет глотки отморозкам с Порт-де-ла-Шапель. Это ну совсем на нее не похоже.
Адамберг кивнул – устойчивая рациональность коллеги вернула его из туманных далей. Тень не могла быть повсюду – во Фрейбурге, на Порт-де-ла-Шапель, в Монруже и у него дома. В основном она сидела у него в голове.
– Ты права, – сказал он.
– Лучше продвигайся шаг за шагом, с упорством идиота. Воск, туфли, составленное мной приблизительное описание, свидетели, возможно, видевшие ее с Пайкой и Диалой…
– В сущности, ты советуешь мне работать, сообразуясь с логикой.
– Да. А у тебя есть другие предложения?
– У меня только другие предложения и есть.
Ариана вызвалась подвезти его, и комиссар не отказался. Поездка на машине позволит ему наконец разрешить повисший в воздухе эротический вопрос. Но когда они подъехали к его дому, он уже спал, начисто забыв про Тень, доктора Лагард и могилу Элизабет. Ариана, стоя на тротуаре, открыла дверцу и мягко потрясла его за плечо. Она не выключила мотор, из чего следовало, что вопрос разрешился сам собой. Войдя в дом, он прошел через кухню, чтобы проверить, висят ли ключи на стене. Их там не было.
Мужчина, заключил он. С погрешностью 12 процентов, уточнила бы Ариана.
XX
Вейренк уехал из Монружа в три часа дня и, добравшись до дома, тут же заснул, едва дойдя до кровати. Таким образом, в девять часов вечера он был свеж и бодр, но скверные ночные мысли, от которых бы он с удовольствием сбежал, не отпускали его. Только куда бежать и как? Вейренк понимал, что не найдет лазейки, пока не наступит финал трагедии двух долин. Только в этом случае откроется проход.
«Теперь не торопясь приближу цель свою:
Скоропалительность вредит в любом бою».
Лучше не скажешь, заверил себя Вейренк, расслабившись. Он снял меблированную квартирку на полгода, и торопиться было некуда. Он включил маленький телевизор и мирно устроился перед ним. Документальный фильм из жизни животных. Отлично, то, что надо. Вейренк вспомнил пальцы Адамберга, сжавшие ручку двери. Парни пришли из долины Гава. Вейренк улыбнулся.
«И вдруг от этих слов – я вижу, господин, –
Вы стали так бледны! Вы, гордый властелин
Своей империи, вы, прежде даже взглядом
Не удостаивавший шедших с вами рядом!»
Он зажег сигарету, поставил пепельницу на подлокотник кресла. По экрану протопало стадо носорогов.
«Не поздно ли, когда трещат основы власти,
В ребенке прежних дней сочувствие искать?
Ребенок вырос, и мужчина – вам под стать».
Вейренк раздраженно поднялся. Какие еще основы власти? Что за гордый властелин, при чем тут шедшие рядом? Почему сочувствие? И к кому? И кто там побледнел?
Целый час он ходил взад-вперед по комнате и наконец решился.
Без подготовки, объяснений и предлога. Поэтому, когда Камилла открыла дверь, ему не пришлось ничего говорить. Как он с трудом вспоминал потом, она, хоть и знала, что он больше не охраняет ее, не удивилась его приходу, а наоборот, словно испытала облегчение, сознавая, что чему быть, того не миновать. Она встретила его с некоторым смущением, но очень естественно. То, что последовало далее, он помнил лучше. Он вошел и встал перед ней. Обхватил руками ее лицо и сказал – это наверняка были его первые слова, – что он может немедленно уйти. Но оба чувствовали, что назад пути нет и они непременно должны преодолеть этот перевал. Что они все решили и обо всем условились в самый первый день, на лестничной площадке. И что избежать этого не было никакой возможности. Кто кого первый поцеловал? Конечно, он, потому что Камилла, может, и готова была пуститься в авантюру, но все-таки волновалась. Ему не удалось в точности восстановить первые минуты их свидания, он мог только вновь ощутить простое и ясное понимание того, что он у цели. И опять же он сделал десять шагов, отделявшие их от кровати, увлекая ее за собой. Он ушел в четыре утра, обняв ее более сдержанно. Ни ему, ни ей не хотелось комментировать поутру это воссоединение – преднамеренное, желанное, но почти безмолвное.
Когда он вернулся домой, телевизор по-прежнему что-то бурчал. Он выключил его, и серость экрана разом поглотила его стон и горечь.
«Достаточно ль, солдат,
Всего лишь пленницы страстей твоих и пыла,
Чтобы твоя душа о горестях забыла?»
На этом Вейренк уснул.
Камилла же, не гася свет, размышляла, было ли свершение неизбежного ошибкой или правильным решением. В любви лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Только византийцы и их пословицы способны порой чудно уладить все проблемы.
XXI
Наркотделу пришлось разжать мертвую хватку, но Адамберг и сам был готов уже все послать подальше. Дело стопорилось, двери захлопывались перед его носом – куда ни кинь, всё клин.
И чем ему не угодили шведские табуреты – сидишь верхом, как на лошади, свесив ноги. Вполне сносно устроившись, Адамберг смотрел в окно на печальную весну, увязшую в беспросветном небе, совсем как он в своем расследовании. Не любил комиссар сидеть. Проведя час в неподвижности, он испытывал непреодолимую потребность избавиться от мурашек, встать и пойти, хоть по кругу, если идти больше некуда. Высокий табурет и полустоячее состояние открывали перед ним новые горизонты. Болтая ногами, он словно бежал по воздуху, укачивая себя в пустоте, – для витателя в облаках самое то. За его спиной на пенопластовой лежанке дремал Меркаде.
Перегной, скопившийся под ногтями убитых, попал туда, конечно, из могилы. И что с того? Они по-прежнему не знали, кто послал парней в Монруж, что они там выкапывали, на свою беду, за что поплатились жизнью два дня спустя. Адамберг начал день с того, что навел справки о росте медсестры – 1,65. Ни слишком маленькая, ни чересчур высокая, чтобы ее можно было вынести за скобки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Тень.
– Думаю, тень отбрасываешь ты сам, пока испаряется то, что засело в тебе.
Адамберг встретился глазами с умным взглядом Арианы, и в памяти его всплыла ночная тропинка в Квебеке. Он намочил палец и обвел им край бокала.
– Кладбищенский сторож в Монруже тоже ее видел. Тень прошла по кладбищу за несколько дней до того, как сдвинули плиту. И передвигалась она как-то странно.
– Зачем ты скрипишь бокалом?
– Чтобы самому не заорать.
– Лучше уж заори. Ты считаешь, это медсестра? Я имею в виду Диалу и Пайку.
– Ты описываешь мне убийцу в возрасте, вооруженную шприцем и медицинскими знаниями, которая, возможно, страдает раздвоением личности. Слишком много совпадений.
– Или слишком мало. Помнишь, какого роста была медсестра?
– Не очень.
– Какую обувь она носила?
– Не помню.
– Так проверь, а потом скрипи бокалами. То, что она на свободе, еще не значит, что она везде. Не забывай, ее конек – убивать лежачих больных стариков. Она не раскапывает могил и не режет глотки отморозкам с Порт-де-ла-Шапель. Это ну совсем на нее не похоже.
Адамберг кивнул – устойчивая рациональность коллеги вернула его из туманных далей. Тень не могла быть повсюду – во Фрейбурге, на Порт-де-ла-Шапель, в Монруже и у него дома. В основном она сидела у него в голове.
– Ты права, – сказал он.
– Лучше продвигайся шаг за шагом, с упорством идиота. Воск, туфли, составленное мной приблизительное описание, свидетели, возможно, видевшие ее с Пайкой и Диалой…
– В сущности, ты советуешь мне работать, сообразуясь с логикой.
– Да. А у тебя есть другие предложения?
– У меня только другие предложения и есть.
Ариана вызвалась подвезти его, и комиссар не отказался. Поездка на машине позволит ему наконец разрешить повисший в воздухе эротический вопрос. Но когда они подъехали к его дому, он уже спал, начисто забыв про Тень, доктора Лагард и могилу Элизабет. Ариана, стоя на тротуаре, открыла дверцу и мягко потрясла его за плечо. Она не выключила мотор, из чего следовало, что вопрос разрешился сам собой. Войдя в дом, он прошел через кухню, чтобы проверить, висят ли ключи на стене. Их там не было.
Мужчина, заключил он. С погрешностью 12 процентов, уточнила бы Ариана.
XX
Вейренк уехал из Монружа в три часа дня и, добравшись до дома, тут же заснул, едва дойдя до кровати. Таким образом, в девять часов вечера он был свеж и бодр, но скверные ночные мысли, от которых бы он с удовольствием сбежал, не отпускали его. Только куда бежать и как? Вейренк понимал, что не найдет лазейки, пока не наступит финал трагедии двух долин. Только в этом случае откроется проход.
«Теперь не торопясь приближу цель свою:
Скоропалительность вредит в любом бою».
Лучше не скажешь, заверил себя Вейренк, расслабившись. Он снял меблированную квартирку на полгода, и торопиться было некуда. Он включил маленький телевизор и мирно устроился перед ним. Документальный фильм из жизни животных. Отлично, то, что надо. Вейренк вспомнил пальцы Адамберга, сжавшие ручку двери. Парни пришли из долины Гава. Вейренк улыбнулся.
«И вдруг от этих слов – я вижу, господин, –
Вы стали так бледны! Вы, гордый властелин
Своей империи, вы, прежде даже взглядом
Не удостаивавший шедших с вами рядом!»
Он зажег сигарету, поставил пепельницу на подлокотник кресла. По экрану протопало стадо носорогов.
«Не поздно ли, когда трещат основы власти,
В ребенке прежних дней сочувствие искать?
Ребенок вырос, и мужчина – вам под стать».
Вейренк раздраженно поднялся. Какие еще основы власти? Что за гордый властелин, при чем тут шедшие рядом? Почему сочувствие? И к кому? И кто там побледнел?
Целый час он ходил взад-вперед по комнате и наконец решился.
Без подготовки, объяснений и предлога. Поэтому, когда Камилла открыла дверь, ему не пришлось ничего говорить. Как он с трудом вспоминал потом, она, хоть и знала, что он больше не охраняет ее, не удивилась его приходу, а наоборот, словно испытала облегчение, сознавая, что чему быть, того не миновать. Она встретила его с некоторым смущением, но очень естественно. То, что последовало далее, он помнил лучше. Он вошел и встал перед ней. Обхватил руками ее лицо и сказал – это наверняка были его первые слова, – что он может немедленно уйти. Но оба чувствовали, что назад пути нет и они непременно должны преодолеть этот перевал. Что они все решили и обо всем условились в самый первый день, на лестничной площадке. И что избежать этого не было никакой возможности. Кто кого первый поцеловал? Конечно, он, потому что Камилла, может, и готова была пуститься в авантюру, но все-таки волновалась. Ему не удалось в точности восстановить первые минуты их свидания, он мог только вновь ощутить простое и ясное понимание того, что он у цели. И опять же он сделал десять шагов, отделявшие их от кровати, увлекая ее за собой. Он ушел в четыре утра, обняв ее более сдержанно. Ни ему, ни ей не хотелось комментировать поутру это воссоединение – преднамеренное, желанное, но почти безмолвное.
Когда он вернулся домой, телевизор по-прежнему что-то бурчал. Он выключил его, и серость экрана разом поглотила его стон и горечь.
«Достаточно ль, солдат,
Всего лишь пленницы страстей твоих и пыла,
Чтобы твоя душа о горестях забыла?»
На этом Вейренк уснул.
Камилла же, не гася свет, размышляла, было ли свершение неизбежного ошибкой или правильным решением. В любви лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Только византийцы и их пословицы способны порой чудно уладить все проблемы.
XXI
Наркотделу пришлось разжать мертвую хватку, но Адамберг и сам был готов уже все послать подальше. Дело стопорилось, двери захлопывались перед его носом – куда ни кинь, всё клин.
И чем ему не угодили шведские табуреты – сидишь верхом, как на лошади, свесив ноги. Вполне сносно устроившись, Адамберг смотрел в окно на печальную весну, увязшую в беспросветном небе, совсем как он в своем расследовании. Не любил комиссар сидеть. Проведя час в неподвижности, он испытывал непреодолимую потребность избавиться от мурашек, встать и пойти, хоть по кругу, если идти больше некуда. Высокий табурет и полустоячее состояние открывали перед ним новые горизонты. Болтая ногами, он словно бежал по воздуху, укачивая себя в пустоте, – для витателя в облаках самое то. За его спиной на пенопластовой лежанке дремал Меркаде.
Перегной, скопившийся под ногтями убитых, попал туда, конечно, из могилы. И что с того? Они по-прежнему не знали, кто послал парней в Монруж, что они там выкапывали, на свою беду, за что поплатились жизнью два дня спустя. Адамберг начал день с того, что навел справки о росте медсестры – 1,65. Ни слишком маленькая, ни чересчур высокая, чтобы ее можно было вынести за скобки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83