Камеры были пусты.
– А когда перевезут остальных заключенных? – спросила я.
– К концу недели.
– Кто остался?
– Настоящие джентльмены Вирджинии, те, кого положено держать в изоляции. Все они за семью засовами и прикованы к койкам в блоке "С", который находится в той стороне. – Он махнул рукой на запад. – Но мы туда не пойдем, так что не волнуйтесь. Я не стану подвергать вас такому испытанию. Некоторые из этих мерзавцев уже по нескольку лет не видели женщин – «Фрау Хелен» не в счет.
Атлетически сложенный молодой человек в синей форме появился в коридоре и направился к нам. Он внимательно посмотрел на нас через решетку. У него было приятное, но суровое лицо с мощной нижней челюстью и холодными серыми глазами. Темные рыжеватые усы скрывали верхнюю губу, которая, по моим предположениям, придала бы его лицу выражение жестокости.
Марино представил нас, пояснив:
– Нам нужно осмотреть стул.
– Да, понятно. Моя фамилия Робертс, и я пришел, чтобы отвести вас на экскурсию. – Звякнув ключами о железо, он открыл тяжелые двери. – Донахью сегодня нет, он болен. – Лязг закрывшихся позади нас дверей эхом отозвался в коридоре. – Простите, но нам придется подвергнуть вас небольшому досмотру. Прошу вас пройти сюда, мэм.
Он стал водить сканером по одежде Марино, а из другой железной двери, ведущей в диспетчерскую, появилась Хелен. Эта неулыбчивая женщина напоминала своей фигурой баптистскую церковь, и ее блестящий ремень был единственным намеком на то, что у нее есть талия. Ее волосы были пострижены коротко, по-мужски и выкрашены в иссиня-черный цвет; когда я случайно встретилась с ней глазами, ее взгляд пронзил меня. На табличке с именем, приколотой к угрожающих размеров груди, значилось «Граймз».
– Вашу сумку, – скомандовала она.
Я протянула ей свой медицинский чемоданчик. Порывшись в нем, она стала поворачивать меня то в одну, то в другую сторону, подвергая бесчисленным ощупываниям и похлопываниям и сканером, и руками. Весь досмотр длился не более двадцати секунд, но за это время она ухитрилась своими толстыми пальцами прощупать каждый дюйм моего тела, напирая на меня своей мощной грудью и громко дыша ртом. Затем, резко кивнув в знак того, что досмотр завершен, она вернулась в свое логово из железа и шлакоблоков.
Мы с Марино, следуя за Робертсом через многочисленные двери, которые он отпирал и запирал, проходили одни тюремные решетки за другими. В холодном воздухе, точно унылый звон колоколов, раздавался стук металла. Он ни о чем нас не спрашивал, и в его поведении отсутствовали даже намеки на то, что я могла бы с натяжкой назвать признаками дружелюбия. Он казался целиком и полностью поглощенным отведенной ему ролью. Я не могла с уверенностью сказать, была ли это роль гида-экскурсовода или охранника-надсмотрщика.
Поворот направо – и мы оказались в первом блоке – огромном помещении из зеленых шлакоблоков, с разбитыми окнами, с четырьмя ярусами камер, поднимающихся к крыше, где болтались клубки колючей проволоки. Посреди на коричневом кафельном полу небрежными стопками лежали десятки узких покрытых полиэтиленом матрасов, а вокруг валялись веники, швабры и красные ободранные кресла из парикмахерской. Высокие подоконники были завалены старыми кроссовками, джинсами и прочим хламом, а во многих камерах оставались еще и телевизоры, книги и солдатские сундучки. Похоже, при переезде заключенным не разрешили забрать с собой свое хозяйство, словно в отместку за нарисованные и написанные на стенах непристойности.
Мы вновь и вновь проходили через отпиравшиеся двери и оказались во дворе – квадратной площадке с темнеющей травой, окруженной безобразными тюремными блоками. Здесь не было деревьев. Наблюдательные вышки поднимались над каждым углом стены, на них были люди в шинелях и с винтовками. Мы шли быстро и молча, ощущая на щеках холодные снежинки. По ступеням вниз свернули в очередной проход, который вел к железной двери, более основательной, чем все увиденные мною предыдущие.
– Восточный подвал, – сказал Робертс, вставляя в замок ключ. – Место, где никому не хотелось бы оказаться.
Мы вошли туда. Там были камеры смертников. Вдоль восточной стены находились пять камер. В каждой были железная койка, белая фарфоровая раковина и унитаз. В центре подвала стоял большой стол с несколькими стульями, на которых круглосуточно сидели охранники, если в камерах кто-то был.
– Уоддел находился во второй камере, – показывал Робертс. – По законам штата, заключенный должен быть переведен сюда за пятнадцать дней до смертной казни. Уоддела перевезли из Мекленбурга двадцать четвертого ноября.
– Кто имел к нему доступ, пока его здесь содержали? – спросил Марино.
– Те, кто обычно имеет доступ к камерам смертников. Представители закона, священники, спецперсонал.
– Спецперсонал? – переспросила я.
– Он состоит из офицеров и надсмотрщиков, чьи имена секретны. Они занимаются перевозкой заключенного из Мекленбурга сюда. Они охраняют его и несут ответственность за все от начала до конца.
– Не совсем приятная обязанность, – заметил Марино.
– Это не обязанность, это выбор, – не моргнув глазом, браво ответил Робертс, словно тренер, у которого брали интервью после большой игры.
– И вас это никак не трогает? – поинтересовался Марино. – То есть этого, конечно, не может быть. Я видел, как Уоддел шел на стул. Это не может оставить человека равнодушным.
– Меня это нисколько не трогает. После этого я иду домой, пью пиво и ложусь спать.
Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет.
– Как мне сказал Донахью, вы хотите узнать, как все произошло. Итак, я расскажу вам по порядку. – Закурив, он сел на стол. – В тот день, тринадцатого декабря, Уодделу разрешили двухчасовое свидание с членами его семьи. В данном случае это была его мать. Мы надели на него поясную цепь, кандалы, наручники и отвели в посетительскую около часа дня.
В пять часов вечера он принимал последнюю пищу. Он попросил филейный бифштекс, салат, печеный картофель и пирог с орехом-пеканом – все это было приготовлено по нашему заказу в ресторане «Бонанца стейк-хаус». Ресторан он не выбирал. Это заключенным не разрешается. И, как обычно, все было заказано на двоих. Одну порцию ест заключенный, другую – кто-то из спецперсонала. Это делается для того, чтобы какой-нибудь сверхинициативный повар не решил устроить отправку заключенного в мир иной, сдобрив его еду чем-то вроде мышьяка.
– Уоддел принимал пищу? – спросила я, вспомнив про его пустой желудок.
– Он не особо проголодался – попросил нас оставить еду «на завтра».
– Он, должно быть, думал, что губернатор Норринг помилует его, – сказал Марино.
– Не знаю, что он там думал. Я лишь передаю вам то, что сказал Уоддел, когда ему предложили поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– А когда перевезут остальных заключенных? – спросила я.
– К концу недели.
– Кто остался?
– Настоящие джентльмены Вирджинии, те, кого положено держать в изоляции. Все они за семью засовами и прикованы к койкам в блоке "С", который находится в той стороне. – Он махнул рукой на запад. – Но мы туда не пойдем, так что не волнуйтесь. Я не стану подвергать вас такому испытанию. Некоторые из этих мерзавцев уже по нескольку лет не видели женщин – «Фрау Хелен» не в счет.
Атлетически сложенный молодой человек в синей форме появился в коридоре и направился к нам. Он внимательно посмотрел на нас через решетку. У него было приятное, но суровое лицо с мощной нижней челюстью и холодными серыми глазами. Темные рыжеватые усы скрывали верхнюю губу, которая, по моим предположениям, придала бы его лицу выражение жестокости.
Марино представил нас, пояснив:
– Нам нужно осмотреть стул.
– Да, понятно. Моя фамилия Робертс, и я пришел, чтобы отвести вас на экскурсию. – Звякнув ключами о железо, он открыл тяжелые двери. – Донахью сегодня нет, он болен. – Лязг закрывшихся позади нас дверей эхом отозвался в коридоре. – Простите, но нам придется подвергнуть вас небольшому досмотру. Прошу вас пройти сюда, мэм.
Он стал водить сканером по одежде Марино, а из другой железной двери, ведущей в диспетчерскую, появилась Хелен. Эта неулыбчивая женщина напоминала своей фигурой баптистскую церковь, и ее блестящий ремень был единственным намеком на то, что у нее есть талия. Ее волосы были пострижены коротко, по-мужски и выкрашены в иссиня-черный цвет; когда я случайно встретилась с ней глазами, ее взгляд пронзил меня. На табличке с именем, приколотой к угрожающих размеров груди, значилось «Граймз».
– Вашу сумку, – скомандовала она.
Я протянула ей свой медицинский чемоданчик. Порывшись в нем, она стала поворачивать меня то в одну, то в другую сторону, подвергая бесчисленным ощупываниям и похлопываниям и сканером, и руками. Весь досмотр длился не более двадцати секунд, но за это время она ухитрилась своими толстыми пальцами прощупать каждый дюйм моего тела, напирая на меня своей мощной грудью и громко дыша ртом. Затем, резко кивнув в знак того, что досмотр завершен, она вернулась в свое логово из железа и шлакоблоков.
Мы с Марино, следуя за Робертсом через многочисленные двери, которые он отпирал и запирал, проходили одни тюремные решетки за другими. В холодном воздухе, точно унылый звон колоколов, раздавался стук металла. Он ни о чем нас не спрашивал, и в его поведении отсутствовали даже намеки на то, что я могла бы с натяжкой назвать признаками дружелюбия. Он казался целиком и полностью поглощенным отведенной ему ролью. Я не могла с уверенностью сказать, была ли это роль гида-экскурсовода или охранника-надсмотрщика.
Поворот направо – и мы оказались в первом блоке – огромном помещении из зеленых шлакоблоков, с разбитыми окнами, с четырьмя ярусами камер, поднимающихся к крыше, где болтались клубки колючей проволоки. Посреди на коричневом кафельном полу небрежными стопками лежали десятки узких покрытых полиэтиленом матрасов, а вокруг валялись веники, швабры и красные ободранные кресла из парикмахерской. Высокие подоконники были завалены старыми кроссовками, джинсами и прочим хламом, а во многих камерах оставались еще и телевизоры, книги и солдатские сундучки. Похоже, при переезде заключенным не разрешили забрать с собой свое хозяйство, словно в отместку за нарисованные и написанные на стенах непристойности.
Мы вновь и вновь проходили через отпиравшиеся двери и оказались во дворе – квадратной площадке с темнеющей травой, окруженной безобразными тюремными блоками. Здесь не было деревьев. Наблюдательные вышки поднимались над каждым углом стены, на них были люди в шинелях и с винтовками. Мы шли быстро и молча, ощущая на щеках холодные снежинки. По ступеням вниз свернули в очередной проход, который вел к железной двери, более основательной, чем все увиденные мною предыдущие.
– Восточный подвал, – сказал Робертс, вставляя в замок ключ. – Место, где никому не хотелось бы оказаться.
Мы вошли туда. Там были камеры смертников. Вдоль восточной стены находились пять камер. В каждой были железная койка, белая фарфоровая раковина и унитаз. В центре подвала стоял большой стол с несколькими стульями, на которых круглосуточно сидели охранники, если в камерах кто-то был.
– Уоддел находился во второй камере, – показывал Робертс. – По законам штата, заключенный должен быть переведен сюда за пятнадцать дней до смертной казни. Уоддела перевезли из Мекленбурга двадцать четвертого ноября.
– Кто имел к нему доступ, пока его здесь содержали? – спросил Марино.
– Те, кто обычно имеет доступ к камерам смертников. Представители закона, священники, спецперсонал.
– Спецперсонал? – переспросила я.
– Он состоит из офицеров и надсмотрщиков, чьи имена секретны. Они занимаются перевозкой заключенного из Мекленбурга сюда. Они охраняют его и несут ответственность за все от начала до конца.
– Не совсем приятная обязанность, – заметил Марино.
– Это не обязанность, это выбор, – не моргнув глазом, браво ответил Робертс, словно тренер, у которого брали интервью после большой игры.
– И вас это никак не трогает? – поинтересовался Марино. – То есть этого, конечно, не может быть. Я видел, как Уоддел шел на стул. Это не может оставить человека равнодушным.
– Меня это нисколько не трогает. После этого я иду домой, пью пиво и ложусь спать.
Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет.
– Как мне сказал Донахью, вы хотите узнать, как все произошло. Итак, я расскажу вам по порядку. – Закурив, он сел на стол. – В тот день, тринадцатого декабря, Уодделу разрешили двухчасовое свидание с членами его семьи. В данном случае это была его мать. Мы надели на него поясную цепь, кандалы, наручники и отвели в посетительскую около часа дня.
В пять часов вечера он принимал последнюю пищу. Он попросил филейный бифштекс, салат, печеный картофель и пирог с орехом-пеканом – все это было приготовлено по нашему заказу в ресторане «Бонанца стейк-хаус». Ресторан он не выбирал. Это заключенным не разрешается. И, как обычно, все было заказано на двоих. Одну порцию ест заключенный, другую – кто-то из спецперсонала. Это делается для того, чтобы какой-нибудь сверхинициативный повар не решил устроить отправку заключенного в мир иной, сдобрив его еду чем-то вроде мышьяка.
– Уоддел принимал пищу? – спросила я, вспомнив про его пустой желудок.
– Он не особо проголодался – попросил нас оставить еду «на завтра».
– Он, должно быть, думал, что губернатор Норринг помилует его, – сказал Марино.
– Не знаю, что он там думал. Я лишь передаю вам то, что сказал Уоддел, когда ему предложили поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88