– сильно рассердившись, воскликнула Ба. – Нет, ты только скажи, за кого ты собираешься голосовать, ежели тебе дадут? За Билбо?
– Фу ты! – отмахнулась ворчливо тетушка Ли Энни.
– Тетушка Ли Энни, – сказала мама, – а ты подумала, что может произойти, если ты сделаешь попытку зарегистрироваться? Во-первых, они, скорей всего, не позволят тебе, но даже если позволят, они не дадут тебе пройти проверку и навсегда запомнят, что ты хотела голосовать, а поэтому станут хуже о тебе думать.
– А для меня разве это самое главное в жизни, что какие-то белые голодранцы будут обо мне думать!
Мама, улыбнувшись, кивнула.
– Но вот, что гораздо важнее, ты подумала, что скажет Харлан Грэйнджер?
Тетушка Ли Энни, казалось, очень удивилась.
– Харлан Грэйнджер? А какое ему до этого дело?
Мама взяла руку Ли Энни в свои.
– Ты ведь живешь на его земле, и он вправе ожидать от тебя…
– Да я все ему даю, все! Обрабатываю землю и каждый год снимаю урожай, точно как Пейдж и Леора.
– Да, мэм, я это знаю, но…
– И он тоже это знает!
– Да, мэм. Но Харлан Грэйнджер никак не ожидает, что ты захочешь пойти голосовать. Ему это не понравится. Совсем даже не понравится.
Только тут тетушка Ли Энни впервые не стала возражать.
– Его не волнуют, – продолжала мама, – ни твой отец, ни твои мечты. Единственное, что его будет волновать, это что его, именно его цветные люди собираются сделать то, на что, по его мнению, имеют право только белые. Поверь мне, тетушка Ли Энни, я хорошо знаю этого человека, уж если ему что не понравится, жди беды… Учти это… Случиться может всякое.
Тетушка Ли Энни задумалась, одной рукой теребя одеяло, и так долго не произносила ни слова, что мама наконец окликнула ее:
– Тетушка Ли Энни!
Тетушка Ли Энни посмотрела на маму.
– Мэри, детка, всю мою жизнь, когда я хотела сделать что-то, что не одобряли белые, я этого не делала. Всю мою жизнь. Сейчас мне уже шестьдесят четыре, и, думается, я заслужила сделать что-то, что лично мне хочется, понравится это белым или нет. Моей старости хочется голосовать; как я сказала, так и сделаю. Я пойду голосовать.
Мама похлопала ее по руке:
– Обещай, что ты обдумаешь мои слова.
– Обдумаю, обдумаю, но моего решения это не изменит. Я только об одном прошу тебя: помогите мне. Ты и Кэсси. Что не сумеет понять Кэсси, ты объясни нам. Ты это сделаешь, голубка?
– Тетушка Ли Энни…
– Я же сказала, что обдумаю все, разве нет? А ты, пожалуйста, помоги мне.
Мама покачала головой и засмеялась, хотя была явно расстроена.
– Постараюсь.
– Спасибо! – Тетушка Ли Энни радостно заулыбалась и снова взялась за одеяло.
Своего решения тетушка Ли Энни не изменила. Она оказалась самой прилежной ученицей, внимательно слушала объяснения мамы по разным разделам конституции и прилагала все усилия, чтобы запомнить их. Всего в конституции было 300 параграфов, и тетушка Ли Энни хотела знать их все назубок. Многие из них она уже могла повторять слово в слово, но она хотела во всем разобраться до конца, все понять. Она занималась с таким жаром, что заразила своим увлечением Ба, мистера Тома Би и даже меня.
– Голосовать я не собираюсь, но мне кажется, меня не убудет, если смогу кое в чем разбираться, – заявила Ба, сидя за обеденным столом вместе с тетушкой Ли Энни, мамой и мной. – Мэри, детка, так что ты сказала про открытый суд для всех нас?
Часто, когда мы приходили к тетушке Ли Энни, у нее бывал и мистер Том Би, но прямого интереса к занятиям он не проявлял. Он посещал их одно за другим, но оставался внешне безучастным, сидел и стругал полено, пока мама объясняла один за другим параграфы, а тетушка Ли Энни пыталась в них разобраться. Мы все думали, он никакого внимания на происходящее не обращал, пока в один прекрасный вечер, когда тетушка Ли Энни пыталась с трудом объяснить маме, что она понимает под словом «юрисдикция», он не воскликнул:
– Нет, нет, Ли Энни! Ты разве не помнишь? Ты толкуешь про присяжных, а юрисдикция означает отправление правосудия, которое зависит от судьи.
Мы в изумлении уставились на него.
– Брат Би, вы уверены, что не хотите присоединиться к нам? – пригласила его мама.
– Нет, нет, мэм, миз Логан. Мне и здесь прекрасно.
Но, несмотря на внешнюю притворную безучастность, и мама, и я заметили, что он все чаще появляется у тетушки Ли Энни, когда мы к ней приходим, а несколько раз даже провожал тетушку Ли Энни к нам, когда занятия проходили в нашем доме.
– Тебя не раздражает этот Том Би? Сидит себе в стороне, строгает стружку, пока ты ведешь занятия, – спросила однажды после урока с некоторой досадой Ба. – Меня очень раздражает. Притворяется, будто ничего его не интересует, а сам готов поправить любого, кто неправильно ответит.
Мама улыбнулась, подметив, что Ба не очень-то поправилось, когда мистер Том Би ее три раза за вечер поправлял.
– Да нет, нисколько. Мне это даже нравится.
Что касается меня, то занятия с мамой вдруг помогли мне за сухими словами конституции различить настоящий смысл. Мама объяснила, что многие законы в теории вполне справедливы и хороши. Беда в том, как их применяют на деле. Если бы судьи и суд действительно считали всех равными, а не делили на черных и белых, жизнь бы стала намного легче и приятней. Мама сказала, что, возможно, и придет день, когда у всех будут равные права, но, судя по тому, что она видит сейчас, это произойдет очень нескоро. Про себя я надеялась, что все-таки скорей, чем она предполагает. Я мечтала, что еще при жизни успею насладиться хоть чуть-чуть этой свободой и справедливостью, которые обещает конституция. До шестидесяти четырех лет мне ждать не хотелось.
В первую неделю мая появились первые молодые ростки хлопка, и нам предстояла изнурительная работа – подрезка и первая прополка его. Вот уж что я ненавидела, так это прополку. Семь потов сойдет, устанешь, как черт, а конца не видать: не успеем мы вырвать сорняки в последней борозде нашего третьего поля, как уже в первой появляются новые. Каждое утро, пока еще предрассветный серый цвет земли не окрасился в сверкающий изумрудно-весенний, завтрак был уже съеден, все домашние дела переделаны, и к тому моменту, когда из-за горизонта выглядывало солнце, мы уже были в поле, уже гнули спину, вырывая сорняки.
В конце мая, перед самым июнем, когда полевые работы еще продолжались, в нашей общине распространился слух, что скоро на отведенном участке начнется строительство госпиталя. Как только появилось официальное объявление о предстоящем строительстве, на бывшую хантингтонскую ферму, где отвели участок под госпиталь, стали стекаться люди – и белые, и черные. Много ночей они спали прямо на голой земле, чтобы быть первыми, когда начнут наем на работу.
– А ты сам никогда не думал разведать, как там насчет работы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Фу ты! – отмахнулась ворчливо тетушка Ли Энни.
– Тетушка Ли Энни, – сказала мама, – а ты подумала, что может произойти, если ты сделаешь попытку зарегистрироваться? Во-первых, они, скорей всего, не позволят тебе, но даже если позволят, они не дадут тебе пройти проверку и навсегда запомнят, что ты хотела голосовать, а поэтому станут хуже о тебе думать.
– А для меня разве это самое главное в жизни, что какие-то белые голодранцы будут обо мне думать!
Мама, улыбнувшись, кивнула.
– Но вот, что гораздо важнее, ты подумала, что скажет Харлан Грэйнджер?
Тетушка Ли Энни, казалось, очень удивилась.
– Харлан Грэйнджер? А какое ему до этого дело?
Мама взяла руку Ли Энни в свои.
– Ты ведь живешь на его земле, и он вправе ожидать от тебя…
– Да я все ему даю, все! Обрабатываю землю и каждый год снимаю урожай, точно как Пейдж и Леора.
– Да, мэм, я это знаю, но…
– И он тоже это знает!
– Да, мэм. Но Харлан Грэйнджер никак не ожидает, что ты захочешь пойти голосовать. Ему это не понравится. Совсем даже не понравится.
Только тут тетушка Ли Энни впервые не стала возражать.
– Его не волнуют, – продолжала мама, – ни твой отец, ни твои мечты. Единственное, что его будет волновать, это что его, именно его цветные люди собираются сделать то, на что, по его мнению, имеют право только белые. Поверь мне, тетушка Ли Энни, я хорошо знаю этого человека, уж если ему что не понравится, жди беды… Учти это… Случиться может всякое.
Тетушка Ли Энни задумалась, одной рукой теребя одеяло, и так долго не произносила ни слова, что мама наконец окликнула ее:
– Тетушка Ли Энни!
Тетушка Ли Энни посмотрела на маму.
– Мэри, детка, всю мою жизнь, когда я хотела сделать что-то, что не одобряли белые, я этого не делала. Всю мою жизнь. Сейчас мне уже шестьдесят четыре, и, думается, я заслужила сделать что-то, что лично мне хочется, понравится это белым или нет. Моей старости хочется голосовать; как я сказала, так и сделаю. Я пойду голосовать.
Мама похлопала ее по руке:
– Обещай, что ты обдумаешь мои слова.
– Обдумаю, обдумаю, но моего решения это не изменит. Я только об одном прошу тебя: помогите мне. Ты и Кэсси. Что не сумеет понять Кэсси, ты объясни нам. Ты это сделаешь, голубка?
– Тетушка Ли Энни…
– Я же сказала, что обдумаю все, разве нет? А ты, пожалуйста, помоги мне.
Мама покачала головой и засмеялась, хотя была явно расстроена.
– Постараюсь.
– Спасибо! – Тетушка Ли Энни радостно заулыбалась и снова взялась за одеяло.
Своего решения тетушка Ли Энни не изменила. Она оказалась самой прилежной ученицей, внимательно слушала объяснения мамы по разным разделам конституции и прилагала все усилия, чтобы запомнить их. Всего в конституции было 300 параграфов, и тетушка Ли Энни хотела знать их все назубок. Многие из них она уже могла повторять слово в слово, но она хотела во всем разобраться до конца, все понять. Она занималась с таким жаром, что заразила своим увлечением Ба, мистера Тома Би и даже меня.
– Голосовать я не собираюсь, но мне кажется, меня не убудет, если смогу кое в чем разбираться, – заявила Ба, сидя за обеденным столом вместе с тетушкой Ли Энни, мамой и мной. – Мэри, детка, так что ты сказала про открытый суд для всех нас?
Часто, когда мы приходили к тетушке Ли Энни, у нее бывал и мистер Том Би, но прямого интереса к занятиям он не проявлял. Он посещал их одно за другим, но оставался внешне безучастным, сидел и стругал полено, пока мама объясняла один за другим параграфы, а тетушка Ли Энни пыталась в них разобраться. Мы все думали, он никакого внимания на происходящее не обращал, пока в один прекрасный вечер, когда тетушка Ли Энни пыталась с трудом объяснить маме, что она понимает под словом «юрисдикция», он не воскликнул:
– Нет, нет, Ли Энни! Ты разве не помнишь? Ты толкуешь про присяжных, а юрисдикция означает отправление правосудия, которое зависит от судьи.
Мы в изумлении уставились на него.
– Брат Би, вы уверены, что не хотите присоединиться к нам? – пригласила его мама.
– Нет, нет, мэм, миз Логан. Мне и здесь прекрасно.
Но, несмотря на внешнюю притворную безучастность, и мама, и я заметили, что он все чаще появляется у тетушки Ли Энни, когда мы к ней приходим, а несколько раз даже провожал тетушку Ли Энни к нам, когда занятия проходили в нашем доме.
– Тебя не раздражает этот Том Би? Сидит себе в стороне, строгает стружку, пока ты ведешь занятия, – спросила однажды после урока с некоторой досадой Ба. – Меня очень раздражает. Притворяется, будто ничего его не интересует, а сам готов поправить любого, кто неправильно ответит.
Мама улыбнулась, подметив, что Ба не очень-то поправилось, когда мистер Том Би ее три раза за вечер поправлял.
– Да нет, нисколько. Мне это даже нравится.
Что касается меня, то занятия с мамой вдруг помогли мне за сухими словами конституции различить настоящий смысл. Мама объяснила, что многие законы в теории вполне справедливы и хороши. Беда в том, как их применяют на деле. Если бы судьи и суд действительно считали всех равными, а не делили на черных и белых, жизнь бы стала намного легче и приятней. Мама сказала, что, возможно, и придет день, когда у всех будут равные права, но, судя по тому, что она видит сейчас, это произойдет очень нескоро. Про себя я надеялась, что все-таки скорей, чем она предполагает. Я мечтала, что еще при жизни успею насладиться хоть чуть-чуть этой свободой и справедливостью, которые обещает конституция. До шестидесяти четырех лет мне ждать не хотелось.
В первую неделю мая появились первые молодые ростки хлопка, и нам предстояла изнурительная работа – подрезка и первая прополка его. Вот уж что я ненавидела, так это прополку. Семь потов сойдет, устанешь, как черт, а конца не видать: не успеем мы вырвать сорняки в последней борозде нашего третьего поля, как уже в первой появляются новые. Каждое утро, пока еще предрассветный серый цвет земли не окрасился в сверкающий изумрудно-весенний, завтрак был уже съеден, все домашние дела переделаны, и к тому моменту, когда из-за горизонта выглядывало солнце, мы уже были в поле, уже гнули спину, вырывая сорняки.
В конце мая, перед самым июнем, когда полевые работы еще продолжались, в нашей общине распространился слух, что скоро на отведенном участке начнется строительство госпиталя. Как только появилось официальное объявление о предстоящем строительстве, на бывшую хантингтонскую ферму, где отвели участок под госпиталь, стали стекаться люди – и белые, и черные. Много ночей они спали прямо на голой земле, чтобы быть первыми, когда начнут наем на работу.
– А ты сам никогда не думал разведать, как там насчет работы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83