— Против законов физики не попрешь!
— Ильичев, измерять температуру! Салифанов, заполнять тесты! — распорядилась Монахова.
— Васеньев, в разделочную! — в тон ей продолжил Сергей
Я послушно вытянул из медицинского чемоданчика градусник. Ртуть замерла против цифры 39.
— Опять чемодан на солнцепеке оставили! — начал ворчать я. — Сколько можно говорить Хотите, чтобы последний градусник лопнул от перегрева.
— Ильичев, займись делом, — остановила мое словоизвержение Монахова.
Я затих и сунул градусник под мышку. Во время обследований перечить Монаховой было опасно. За семь минут я остудил градусник до 37 и двух. Монахова придирчиво изучила шкалу, записала в журнале показания
— Теперь в ротовой полости! — приказала она. Я снова взял градусник, который уже нагрелся до тридцати девяти градусов, согнал ртуть вниз шкалы, обтер и, стараясь не задеть стекло зубами, сунул его в рот. Щеку подпер ладонью и приготовился ждать. Валера в это время боролся с динамометром. Зажав его в правой руке, он несколько раз шумно выдохнул воздух, будто собирался выжимать стокилограммовую штангу, и сильно сжал пальцы. Стрелка лениво скользнула вправо.
— Ну-у! — дико заорал Салифанов. — Давай, Валерка, тужься! Ломай ей пружину! — Васеньев покраснел, глаза его широко раскрылись. — Ну-у-у, — активно болел Сергей, — еще чуть-чуть. Еще. Штаны береги, а то резинка лопнет!
— Не мешай! — прохрипел Васеньев, свободной рукой попытался отодвинуть его в сторону, но Сергей быстро опустился на колени, приложил ухо к Валеркиному животу. Лицо его помрачнело.
— Все! — с ужасом сказал он. — Пупок треснул! Я слышал! Не выдержал напряжения!
Валера хрюкнул и, разом выдохнув воздух, захохотал.
— Уберите этого шута, — просмеявшись, потребовал он. — Я не могу работать в таких условиях!
— Кабы не пупок, ты бы его в лепешку смял, — пожалел Сергей
Меня тоже разбирал смех, но позволить себе проглотить градусник я не мог. Все-таки он — последний.
Васеньев, успокоившись, снова сжал динамометр, но первоначального своего результата достичь не смог. Салифанов был доволен. Теперь он становился единоличным лидером в этом оригинальном виде соревнований. Еще некоторое время Васеньев удерживал пружину динамометра в сжатом состоянии, проверяя мышечную выносливость Войцева следила за секундной стрелкой на часах.
— Все! — вздохнул Валера и разжал пальцы.
— Сорок три секунды, — продиктовала Татьяна
— Слабак! — хмыкнул Сергей. Он сидел, обложившись бланками тестов и весело чиркал одному ему ведомые цифры. — Вот сюда я поставлю плюсик, а здесь влеплю минусик, — комментировал он. — А сюда снова плюсик. Что мне, жалко, что ли.
Закончив с температурой, я тоже взял один из бланков.
«Чувствуете себя сильным или слабым?» — прочитал я первый вопрос. Как ответить? Для того чтобы работать, я слишком слаб. Для того чтобы спать, слишком силен.
Зачеркнул нейтральный нуль, что фактически обозначало «не знаю».
«Пассивный или активный?» Ну вот опять. Для того чтобы умять двойную пайку обеда, моей активности хватит с избытком, но вот, если, например, надо крутить рулем, тут я сомневаюсь. Напишу пассивный балла на два, пожалуй. Я вычеркнул цифру — 2.
Кто, интересно, умудряется придумывать такие вопросы? На любой можно ответить взаимоисключающе. Остальные вопросы касались моих надежд и разочарований, здоровья и болезней, печалей и скрытых желаний. В общем, ерунда всякая, на которую тем не менее приходилось отвечать максимально честно.
Наконец заполнил все бланки, собрал их в стопочку и сунул Монаховой.
— Андрей, готовься к пробе Штанге-Генча! — предупредила она меня.
— Наташ, помилосердствуй! — взмолился я. — Дай отдышаться!
— Ладно, перерыв пятнадцать минут, — согласилась Монахова.
Вздохнули свободно. Четверть часа можно жить! Салифанов выудил откуда-то из-под грота помятый «бычок», со вкусом раскурил его, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Совсем дурной нынче стала наука, — заявил он, выпуская через ноздри сильные струи дыма. — Раньше сидел себе какой-нибудь плюгавенький алхимик в чулане и, знай себе, лепил открытия одно за другим. Милое дело. И себе удовольствие, и другим жить не мешал. Чудненько! Если что-нибудь не то нахимичил, ему головенку оттяпают, только и всего, соседи даже ничего и не заметят. А сейчас наука нужна кому-то там, а кровушку из нас сосут здесь. Вурдалаки, а не ученые. И еще голову ломают идиотскими вопросами. «Нравятся ли мне в женщинах мужские черты?» Каково, а? Или «Появляется ли у меня желание прыгнуть вниз, когда я нахожусь на высоте?» — Сергей потряс в воздухе кипой бланков. — Я не то что с высоты сигануть, я в петлю буду готов скоро полезть от такой жизни!
Сергей сделал последнюю затяжку, затушил окурок, который теперь был еле виден в его пальцах, и запрятал вновь в складки паруса.
— Теперь можно продолжать. Берите меня тепленького. Я — ваш! — мрачно сказал он.
Монахова не заставила себя просить дважды. Споро замерила у него пульс, давление и уложила на спальник.
— Вот этот тест мне нравится больше всего, — заметил Салифанов, устраиваясь поудобнее. — Хоть полежать можно.
Монахова вытащила из чемоданчика два небольших матерчатых мешочка, набитых песком.
— Готов? — спросила она.
— Всегда готов! — бодрым пионерским приветствием ответил Сергей. — Валяй, издевайся! — И он зажмурил глаза, смиренно сложив руки на груди.
Наташа аккуратно уложила мешочки ему на закрытые веки. Нащупала пульс.
— Если усну — не будите, — притворно слабым голосом попросил Сергей.
— Не разговаривай! — оборвала его Наташа. Сергей чуть шевельнулся, и один из мешочков упал. Монахова снова водрузила его на место.
— Ильичев, придержи сбоку, — попросила она.
— Может, сверху надавить? — злорадно предложил я. Салифанов забеспокоился:
— Отгоните этого олуха, а то мне до конца жизни придется плакать мокрым песком!
— Замри, наконец! — взревела Монахова. Ее терпению пришел конец.
От неожиданности я чуть не проглотил градусник, закашлялся. Столь мощный рык на некоторое время возымел действие, все затихли. Работали молча, с опаской поглядывая на разбушевавшуюся Наташу. Как бы не зашибла ненароком.
Сергей безропотно подставлял руку для замера пульса и давления, вставал, когда надо было вставать, лежал не шелохнувшись, когда требовалась неподвижность. Пай-мальчик! Любо-дорого смотреть!
Уже через полтора часа с наукой покончили. Завершали обследования, как всегда, корректурными пробами. Единственный тест, который можно было проводить оптом, всем вместе. Монахова раздала бланки, на которых ровными строчками были напечатаны буквы. Бессмысленный, беспрерывный текст. Ни промежутков, ни знаков препинания. Одно сплошное ПРГЮДЩГЕ… Приготовили карандаши, уселись поудобнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Ильичев, измерять температуру! Салифанов, заполнять тесты! — распорядилась Монахова.
— Васеньев, в разделочную! — в тон ей продолжил Сергей
Я послушно вытянул из медицинского чемоданчика градусник. Ртуть замерла против цифры 39.
— Опять чемодан на солнцепеке оставили! — начал ворчать я. — Сколько можно говорить Хотите, чтобы последний градусник лопнул от перегрева.
— Ильичев, займись делом, — остановила мое словоизвержение Монахова.
Я затих и сунул градусник под мышку. Во время обследований перечить Монаховой было опасно. За семь минут я остудил градусник до 37 и двух. Монахова придирчиво изучила шкалу, записала в журнале показания
— Теперь в ротовой полости! — приказала она. Я снова взял градусник, который уже нагрелся до тридцати девяти градусов, согнал ртуть вниз шкалы, обтер и, стараясь не задеть стекло зубами, сунул его в рот. Щеку подпер ладонью и приготовился ждать. Валера в это время боролся с динамометром. Зажав его в правой руке, он несколько раз шумно выдохнул воздух, будто собирался выжимать стокилограммовую штангу, и сильно сжал пальцы. Стрелка лениво скользнула вправо.
— Ну-у! — дико заорал Салифанов. — Давай, Валерка, тужься! Ломай ей пружину! — Васеньев покраснел, глаза его широко раскрылись. — Ну-у-у, — активно болел Сергей, — еще чуть-чуть. Еще. Штаны береги, а то резинка лопнет!
— Не мешай! — прохрипел Васеньев, свободной рукой попытался отодвинуть его в сторону, но Сергей быстро опустился на колени, приложил ухо к Валеркиному животу. Лицо его помрачнело.
— Все! — с ужасом сказал он. — Пупок треснул! Я слышал! Не выдержал напряжения!
Валера хрюкнул и, разом выдохнув воздух, захохотал.
— Уберите этого шута, — просмеявшись, потребовал он. — Я не могу работать в таких условиях!
— Кабы не пупок, ты бы его в лепешку смял, — пожалел Сергей
Меня тоже разбирал смех, но позволить себе проглотить градусник я не мог. Все-таки он — последний.
Васеньев, успокоившись, снова сжал динамометр, но первоначального своего результата достичь не смог. Салифанов был доволен. Теперь он становился единоличным лидером в этом оригинальном виде соревнований. Еще некоторое время Васеньев удерживал пружину динамометра в сжатом состоянии, проверяя мышечную выносливость Войцева следила за секундной стрелкой на часах.
— Все! — вздохнул Валера и разжал пальцы.
— Сорок три секунды, — продиктовала Татьяна
— Слабак! — хмыкнул Сергей. Он сидел, обложившись бланками тестов и весело чиркал одному ему ведомые цифры. — Вот сюда я поставлю плюсик, а здесь влеплю минусик, — комментировал он. — А сюда снова плюсик. Что мне, жалко, что ли.
Закончив с температурой, я тоже взял один из бланков.
«Чувствуете себя сильным или слабым?» — прочитал я первый вопрос. Как ответить? Для того чтобы работать, я слишком слаб. Для того чтобы спать, слишком силен.
Зачеркнул нейтральный нуль, что фактически обозначало «не знаю».
«Пассивный или активный?» Ну вот опять. Для того чтобы умять двойную пайку обеда, моей активности хватит с избытком, но вот, если, например, надо крутить рулем, тут я сомневаюсь. Напишу пассивный балла на два, пожалуй. Я вычеркнул цифру — 2.
Кто, интересно, умудряется придумывать такие вопросы? На любой можно ответить взаимоисключающе. Остальные вопросы касались моих надежд и разочарований, здоровья и болезней, печалей и скрытых желаний. В общем, ерунда всякая, на которую тем не менее приходилось отвечать максимально честно.
Наконец заполнил все бланки, собрал их в стопочку и сунул Монаховой.
— Андрей, готовься к пробе Штанге-Генча! — предупредила она меня.
— Наташ, помилосердствуй! — взмолился я. — Дай отдышаться!
— Ладно, перерыв пятнадцать минут, — согласилась Монахова.
Вздохнули свободно. Четверть часа можно жить! Салифанов выудил откуда-то из-под грота помятый «бычок», со вкусом раскурил его, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Совсем дурной нынче стала наука, — заявил он, выпуская через ноздри сильные струи дыма. — Раньше сидел себе какой-нибудь плюгавенький алхимик в чулане и, знай себе, лепил открытия одно за другим. Милое дело. И себе удовольствие, и другим жить не мешал. Чудненько! Если что-нибудь не то нахимичил, ему головенку оттяпают, только и всего, соседи даже ничего и не заметят. А сейчас наука нужна кому-то там, а кровушку из нас сосут здесь. Вурдалаки, а не ученые. И еще голову ломают идиотскими вопросами. «Нравятся ли мне в женщинах мужские черты?» Каково, а? Или «Появляется ли у меня желание прыгнуть вниз, когда я нахожусь на высоте?» — Сергей потряс в воздухе кипой бланков. — Я не то что с высоты сигануть, я в петлю буду готов скоро полезть от такой жизни!
Сергей сделал последнюю затяжку, затушил окурок, который теперь был еле виден в его пальцах, и запрятал вновь в складки паруса.
— Теперь можно продолжать. Берите меня тепленького. Я — ваш! — мрачно сказал он.
Монахова не заставила себя просить дважды. Споро замерила у него пульс, давление и уложила на спальник.
— Вот этот тест мне нравится больше всего, — заметил Салифанов, устраиваясь поудобнее. — Хоть полежать можно.
Монахова вытащила из чемоданчика два небольших матерчатых мешочка, набитых песком.
— Готов? — спросила она.
— Всегда готов! — бодрым пионерским приветствием ответил Сергей. — Валяй, издевайся! — И он зажмурил глаза, смиренно сложив руки на груди.
Наташа аккуратно уложила мешочки ему на закрытые веки. Нащупала пульс.
— Если усну — не будите, — притворно слабым голосом попросил Сергей.
— Не разговаривай! — оборвала его Наташа. Сергей чуть шевельнулся, и один из мешочков упал. Монахова снова водрузила его на место.
— Ильичев, придержи сбоку, — попросила она.
— Может, сверху надавить? — злорадно предложил я. Салифанов забеспокоился:
— Отгоните этого олуха, а то мне до конца жизни придется плакать мокрым песком!
— Замри, наконец! — взревела Монахова. Ее терпению пришел конец.
От неожиданности я чуть не проглотил градусник, закашлялся. Столь мощный рык на некоторое время возымел действие, все затихли. Работали молча, с опаской поглядывая на разбушевавшуюся Наташу. Как бы не зашибла ненароком.
Сергей безропотно подставлял руку для замера пульса и давления, вставал, когда надо было вставать, лежал не шелохнувшись, когда требовалась неподвижность. Пай-мальчик! Любо-дорого смотреть!
Уже через полтора часа с наукой покончили. Завершали обследования, как всегда, корректурными пробами. Единственный тест, который можно было проводить оптом, всем вместе. Монахова раздала бланки, на которых ровными строчками были напечатаны буквы. Бессмысленный, беспрерывный текст. Ни промежутков, ни знаков препинания. Одно сплошное ПРГЮДЩГЕ… Приготовили карандаши, уселись поудобнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68