Если я кому-то стану рассказывать о том, что застывшая рябь барханного песка при лунном свете меня волновала больше, чем лишняя кружка чая, не верьте мне, я вру самым наглым образом! Если можно обвинить в прагматизме, нежелании замечать отвлеченную красоту, то в том же надо обвинять всякого, кто отправляясь, лежа на каталке, на серьезную операцию, не интересуется колером больничных потолков; и всех, кто на похоронах близких родственников не умиляется красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.
Я могу забыть, как выглядел остров на четвертый день волока, но я никогда не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.
А лепешки тогда удались на славу. Они были чуть толще тетрадного листа и насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось, воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем, подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу эпитетов.
А потом мы снова зашагали, складывая тысячи мелких шажков в километры.
Вечером, далеко впереди, на береговой корме, мы заметили черный предмет. Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным — вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера, метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит, невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без связи с Большой землей.
Мы убыстрили шаг. Уже мнился горячий чай в изобилии, тарелки, наполненные до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев. Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.
Приблизившись, мы разобрались в происхождении неизвестного предмета. Это была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины «ГАЗ-51». Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.
— Камера наша, — заявил он, — вот обрывки веревок.
Я сомневался, слишком это было невероятно. Камера оторвавшаяся еще до острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс. Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?
— Кормовая, запасная камера. Уж я свою вязку всегда распознаю, — уверил Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же месте, где она находилась две недели назад.
— Погуляла и будет, — звонко хлопнул ее по резиновому боку, — земля там, точно, — указал он на восток. — Все, что плывет, попадает как в воронку и стягивается в самое узкое место — в горловину. Поэтому камера к нам вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.
Объяснение выглядело убедительно.
— Ну что? Двинулись? — спросил Сергей, взявшись за корму. Случайный отдых закончился.
Глава 17
Пятые сутки волока…
Я бреду, раздирая коленями плотную, как ртуть, воду, и с трудом удерживаю напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.
Какого дьявола я здесь? Да, да, именно так я и думаю, к чему лукавить, подыскивая более мягкие выражения. Что заставило меня забраться в такую даль? Что вынесу я из этого плавания, кроме хронической дистрофии, или того хуже — развившейся от непомерных нагрузок гипертонии. Вместо плюс сто процентов (а кое-где и выше) пустынного коэффициента вкупе с безводными, которые получают нормальные люди, работающие в условиях, минус сто восемьдесят кровных рублей, уплаченных за питание и дорогу, и опять-таки минус двадцать четыре дня честно заработанного отпуска. Кто и какими коврижками меня сюда заманил? Романтикой? Так она кончалась в первый же день плавания. Романтика — создание нежное, утонченное, бытовизма не любит. Ей пустые болтанки на морской воде да боль от ожогов по всему телу противопоказана. Она хороша дома, возле телевизора, когда грелка под ногами и форточка на запоре. Тогда после второго ужина хоть на Эверест… А здесь жара да мокрота, и только. Что ж, каждого, кто неделю в мокрых штанах просидел, романтиком называть? Так тогда, извините, до двух лет мы все романтики. Какая прелесть в том, что я надрываюсь дни напролет и не могу быть уверенным, что завтра не будет хуже? Хотя, если честно, я сомневаюсь, что хуже бывает.
На что замахнулся? На стихию! Что могу противопоставить я, маленький человечек, состоящий из тонких мышц и четырех литров теплой крови, ее бесконечной силе и могуществу! Прихлопнет, как разозлившийся конь слепня, и фамилии не спросит.
Что мною двигало, когда я покупал билет до Аральского моря? Глупость? Нет! Вернее, не только, в противном случае я бы сошел с дистанции на острове Барса-Кельмес. Ничто бы меня не удержало. Тогда что? Я не ищу землю обетованную. Меня не ждет впереди неоткрытый материк, а этот вынырнувший из глубин остров никого не заинтересует, в любой момент он может вновь погрузиться в пучину. Меня не увековечат в географических названиях. Я не разбогатею в конце пути. Я рискую просто исчезнуть из жизни. Кроме нескольких самых близких мне людей, этого никто не заметит. Во имя чего я рискую? Я задаю себе этот вопрос и не знаю на него ответа. Может быть, его просто нет здесь, на острове?
— Смена! — командует Сергей.
Я отхожу назад, вцепляюсь в корму. У меня болят мышцы ног, рук, шеи, живота. Я смутно знаю, что такое грыжа, но в том, что она скоро вылезет — уверен! Задыхаясь, подволакиваю ноги по донному ракушечнику.
— Никогда больше я не отойду от дома дальше чем на две трамвайные остановки, — даю я себе внутренний зарок.
С детскими фантазиями покончено! Мальчишка! Начитался приключенческих книжек, потянуло на остренькое. Только ведь об это остренькое и порезаться можно. Не подумал об этом. Ума не хватило! Теперь хлебай эту самую романтику ложками и не жалуйся! Никто тебя сюда за уши не тянул! Чего бы я ни дал сейчас, лишь бы оказаться дома, в своем, не таком обширном, как этот, но зато надежном, понятном до мелочей мирке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Я могу забыть, как выглядел остров на четвертый день волока, но я никогда не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.
А лепешки тогда удались на славу. Они были чуть толще тетрадного листа и насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось, воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем, подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу эпитетов.
А потом мы снова зашагали, складывая тысячи мелких шажков в километры.
Вечером, далеко впереди, на береговой корме, мы заметили черный предмет. Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным — вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера, метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит, невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без связи с Большой землей.
Мы убыстрили шаг. Уже мнился горячий чай в изобилии, тарелки, наполненные до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев. Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.
Приблизившись, мы разобрались в происхождении неизвестного предмета. Это была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины «ГАЗ-51». Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.
— Камера наша, — заявил он, — вот обрывки веревок.
Я сомневался, слишком это было невероятно. Камера оторвавшаяся еще до острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс. Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?
— Кормовая, запасная камера. Уж я свою вязку всегда распознаю, — уверил Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же месте, где она находилась две недели назад.
— Погуляла и будет, — звонко хлопнул ее по резиновому боку, — земля там, точно, — указал он на восток. — Все, что плывет, попадает как в воронку и стягивается в самое узкое место — в горловину. Поэтому камера к нам вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.
Объяснение выглядело убедительно.
— Ну что? Двинулись? — спросил Сергей, взявшись за корму. Случайный отдых закончился.
Глава 17
Пятые сутки волока…
Я бреду, раздирая коленями плотную, как ртуть, воду, и с трудом удерживаю напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.
Какого дьявола я здесь? Да, да, именно так я и думаю, к чему лукавить, подыскивая более мягкие выражения. Что заставило меня забраться в такую даль? Что вынесу я из этого плавания, кроме хронической дистрофии, или того хуже — развившейся от непомерных нагрузок гипертонии. Вместо плюс сто процентов (а кое-где и выше) пустынного коэффициента вкупе с безводными, которые получают нормальные люди, работающие в условиях, минус сто восемьдесят кровных рублей, уплаченных за питание и дорогу, и опять-таки минус двадцать четыре дня честно заработанного отпуска. Кто и какими коврижками меня сюда заманил? Романтикой? Так она кончалась в первый же день плавания. Романтика — создание нежное, утонченное, бытовизма не любит. Ей пустые болтанки на морской воде да боль от ожогов по всему телу противопоказана. Она хороша дома, возле телевизора, когда грелка под ногами и форточка на запоре. Тогда после второго ужина хоть на Эверест… А здесь жара да мокрота, и только. Что ж, каждого, кто неделю в мокрых штанах просидел, романтиком называть? Так тогда, извините, до двух лет мы все романтики. Какая прелесть в том, что я надрываюсь дни напролет и не могу быть уверенным, что завтра не будет хуже? Хотя, если честно, я сомневаюсь, что хуже бывает.
На что замахнулся? На стихию! Что могу противопоставить я, маленький человечек, состоящий из тонких мышц и четырех литров теплой крови, ее бесконечной силе и могуществу! Прихлопнет, как разозлившийся конь слепня, и фамилии не спросит.
Что мною двигало, когда я покупал билет до Аральского моря? Глупость? Нет! Вернее, не только, в противном случае я бы сошел с дистанции на острове Барса-Кельмес. Ничто бы меня не удержало. Тогда что? Я не ищу землю обетованную. Меня не ждет впереди неоткрытый материк, а этот вынырнувший из глубин остров никого не заинтересует, в любой момент он может вновь погрузиться в пучину. Меня не увековечат в географических названиях. Я не разбогатею в конце пути. Я рискую просто исчезнуть из жизни. Кроме нескольких самых близких мне людей, этого никто не заметит. Во имя чего я рискую? Я задаю себе этот вопрос и не знаю на него ответа. Может быть, его просто нет здесь, на острове?
— Смена! — командует Сергей.
Я отхожу назад, вцепляюсь в корму. У меня болят мышцы ног, рук, шеи, живота. Я смутно знаю, что такое грыжа, но в том, что она скоро вылезет — уверен! Задыхаясь, подволакиваю ноги по донному ракушечнику.
— Никогда больше я не отойду от дома дальше чем на две трамвайные остановки, — даю я себе внутренний зарок.
С детскими фантазиями покончено! Мальчишка! Начитался приключенческих книжек, потянуло на остренькое. Только ведь об это остренькое и порезаться можно. Не подумал об этом. Ума не хватило! Теперь хлебай эту самую романтику ложками и не жалуйся! Никто тебя сюда за уши не тянул! Чего бы я ни дал сейчас, лишь бы оказаться дома, в своем, не таком обширном, как этот, но зато надежном, понятном до мелочей мирке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68