Жанна лежала ничком и рыдала.
10
Голос крови
Все съехались на похороны, потом вернулись домой. Но первый из прибывших не уехал. Это был Франц Эккарт. Жанна, слишком поглощенная своим горем, не спрашивала, каким образом он так быстро узнал о случившемся. Несомненно, от своих духов. Подобные вещи выходили за пределы обычного человеческого понимания. Она сохранила в памяти образ юноши на кладбище. Одетый в черное, стоически бесстрастный под ливнем в насквозь промокшем плаще, у могилы, в которой должен был упокоиться вечным сном ее муж, некогда Йозеф Штерн перед лицом бога Авраама, а ныне Жозеф де л'Эстуаль перед лицом бога Иисуса. Жозеф был праведником: это утешение он даровал тем, чьи слезы мешались со струями дождя.
Гром подпортил латынь отца Штенгеля. Но разве Господь внимает только латыни?
Франц Эккарт, к удивлению Франсуа, явился к ужину. Где же он поселился? Наверное, на постоялом дворе.
Жанна сумела съесть только несколько ложек супа. В те редкие мгновения, когда она поднимала глаза, сидевшие за столом видели ее остекленевший взор. Франц Эккарт, занимавший место рядом с ней, наполнил ее бокал до половины вином, добавил воды и протянул ей со словами:
– В твоем теле не осталось воды. Выпей немного.
Она пригубила вино. Ей надо было подняться к себе, но она знала, что встретит там лишь безмолвное горе. Ибо ужас траура в том, что слов уже нет. Поэтому она продолжала сидеть и голос свой услышала, лишь когда сказала заплаканному малышу Жозефу, чтобы он доел то, что осталось на тарелке. Все любили старшего Жозефа, и ни у кого не было желания вести застольные разговоры.
Наконец она встала. Одиль и Фредерика пошли за ней.
На следующий день, когда Франсуа, Жак Адальберт и Деодат разошлись по своим делам, вновь появился Франц Эккарт. Он нашел Жанну в большой зале на втором этаже: она сидела у огня. Он взял ее руку и поцеловал. Ей стало немного легче от его присутствия: по образованности ему не было равных, и, хотя познания его не всякий осмелился бы назвать мудростью, он обладал даром утешения.
– Вспомни о дубах в грозу, – сказал он.
Она попыталась улыбнуться. Верно, дубам порой тоже приходится несладко.
– Как идет жизнь в Гольхейме после смерти графа? – спросила она.
– Графиня переехала в Нюрнберг, к сестре. Ее сын Вольф не хочет и слышать о замке, считая его гнездом для сов. Там никто не живет. Он сказал мне, что я могу, если захочу, оставить за собой павильон. Но мне негде будет зимой даже разогреть суп.
Жанна обдумала услышанное. Замки все больше приходили в запустение, не только во Франции, но по всей Европе.
Эти военные сооружения было трудно отапливать, и для содержания их требовалась толпа слуг, что стало бы сущим разорением для большинства владельцев. Во время поездок нередко можно было увидеть, как рыцарь из славного рода, покряхтывая, рубит дрова, чтобы сварить суп и согреться.
– Где ты живешь в Страсбурге?
– В пустом амбаре.
– Но чем же ты питаешься?
– Мне мало нужно, ты же знаешь. Твоего ужина вполне достаточно. Графиня отдала мне драгоценности матери: продав их, я смог приехать сюда и купить кое-что из одежды.
Она внезапно поняла, что у Франца Эккарта нет средств к существованию и он целиком зависит от кошелька Франсуа, а тот в последнее время не часто развязывал его ради своего младшего сына. Она подавила искушение немедля раскрыть свой – из опасения обидеть молодого человека.
– Значит, ты окончательно расстался с Гольхеймом? – спросила она.
– Главное, что я оставил там своего единственного друга, монаха. И книги.
– И лиса.
– И лиса, – согласился он, и в глазах его блеснул насмешливый огонек.
– Но что же ты собираешься делать?
– Господи, Жанна, – ответил он с улыбкой, – голод мне не грозит. Поскольку сейчас жарко, я могу мыться и спать, не страдая от холода. Полагаю, в Страсбурге найдется несколько бюргеров, которые пожелают обучить своих детей начаткам арифметики, латыни, астрономии или философии. Это обеспечит мне сносное существование. Я не в такой нужде, как ты.
– Я в нужде? – удивленно переспросила она.
– Я бы сказал, что ты лишилась почти всего.
Она ожидала объяснений.
– Жозеф покинул тебя. Франсуа и Жак Адальберт целиком поглощены печатней, а небольшой вечерний досуг посвящают женам. Деодат, если я правильно понял, пойдет по стопам Жозефа и будет много путешествовать. Тебе остается лишь общество Фредерики и маленького Жозефа.
Он не сказал «моего сына». Во всяком случае, удержался от этого, впервые заговорив о нем.
– И печаль, – добавил он.
Она была поражена ясностью его выводов. Фактически она теперь одна, хотя всю жизнь без устали трудилась во имя процветания большой семьи. Действительно, она нуждалась в моральной поддержке.
– Я об этом не думала, – призналась она. – И ты приехал, чтобы скрасить мне одиночество, так?
– Я приехал, потому что мне захотелось приехать, – ответил он, поднявшись.
Юноша стал расхаживать по комнате и остановился перед портретами Об и Деодата, написанными некогда покровителем Жоашена, Местралем, в Анжере: они висели по обе стороны роскошного испанского сундука на ножках, открывавшегося спереди и сверху. Некоторое время он молча смотрел на них.
– Франц Эккарт, – сказала она, – у меня большой дом. В нем несколько этажей. Моя спальня на этом, кормилица с Жозефом спят на верхнем. Два остаются незанятыми. Глупо ночевать в амбаре, когда здесь полно места.
Жанна тут же осознала необычность ситуации: она будет жить с отцом и сыном, каждый из которых носит не свое имя. Но поступить иначе не могла. Прежде всего, по доброте, но также из гордости, поскольку не подобало юноше, считавшемуся ее внуком, спать в амбаре. Франц Эккарт был членом клана несмотря ни на что. Наконец, существовала и третья причина, но настолько неясная, что ей пока не хотелось копаться в этом. Просто она нуждалась в том, чтобы кто-то был рядом, точнее говоря, чтобы рядом был Франц Эккарт.
– Ты мог бы научить кое-чему из своих познаний Жозефа. Твоего сына.
Он задержал на ней взгляд.
– Я счастлив, что ты мне это предлагаешь, – ответил он, наконец. – Но не хочу у тебя жить из милости.
– Милость тут ни при чем, – возразила она.
– Я не уверен, что Франсуа будет счастлив.
С присущей ему проницательностью он чувствовал сдержанность, чтобы не сказать холодность того, кто считался его отцом. После смерти Об Франсуа не доверял Францу Эккарту.
– Я не обязана давать отчет Франсуа, – ответила она. – Ступай за своими вещами и возвращайся.
Франсуа быстро понял, что произошло. В тот же вечер он спросил Жанну, можно ли ему прийти на ужин, поскольку Одиль нездоровится.
Увидев Франца Эккарта за столом, он спросил:
– Ты, значит, не вернешься в Гольхейм?
– В Гольхейме больше никого нет, – ответила Жанна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
10
Голос крови
Все съехались на похороны, потом вернулись домой. Но первый из прибывших не уехал. Это был Франц Эккарт. Жанна, слишком поглощенная своим горем, не спрашивала, каким образом он так быстро узнал о случившемся. Несомненно, от своих духов. Подобные вещи выходили за пределы обычного человеческого понимания. Она сохранила в памяти образ юноши на кладбище. Одетый в черное, стоически бесстрастный под ливнем в насквозь промокшем плаще, у могилы, в которой должен был упокоиться вечным сном ее муж, некогда Йозеф Штерн перед лицом бога Авраама, а ныне Жозеф де л'Эстуаль перед лицом бога Иисуса. Жозеф был праведником: это утешение он даровал тем, чьи слезы мешались со струями дождя.
Гром подпортил латынь отца Штенгеля. Но разве Господь внимает только латыни?
Франц Эккарт, к удивлению Франсуа, явился к ужину. Где же он поселился? Наверное, на постоялом дворе.
Жанна сумела съесть только несколько ложек супа. В те редкие мгновения, когда она поднимала глаза, сидевшие за столом видели ее остекленевший взор. Франц Эккарт, занимавший место рядом с ней, наполнил ее бокал до половины вином, добавил воды и протянул ей со словами:
– В твоем теле не осталось воды. Выпей немного.
Она пригубила вино. Ей надо было подняться к себе, но она знала, что встретит там лишь безмолвное горе. Ибо ужас траура в том, что слов уже нет. Поэтому она продолжала сидеть и голос свой услышала, лишь когда сказала заплаканному малышу Жозефу, чтобы он доел то, что осталось на тарелке. Все любили старшего Жозефа, и ни у кого не было желания вести застольные разговоры.
Наконец она встала. Одиль и Фредерика пошли за ней.
На следующий день, когда Франсуа, Жак Адальберт и Деодат разошлись по своим делам, вновь появился Франц Эккарт. Он нашел Жанну в большой зале на втором этаже: она сидела у огня. Он взял ее руку и поцеловал. Ей стало немного легче от его присутствия: по образованности ему не было равных, и, хотя познания его не всякий осмелился бы назвать мудростью, он обладал даром утешения.
– Вспомни о дубах в грозу, – сказал он.
Она попыталась улыбнуться. Верно, дубам порой тоже приходится несладко.
– Как идет жизнь в Гольхейме после смерти графа? – спросила она.
– Графиня переехала в Нюрнберг, к сестре. Ее сын Вольф не хочет и слышать о замке, считая его гнездом для сов. Там никто не живет. Он сказал мне, что я могу, если захочу, оставить за собой павильон. Но мне негде будет зимой даже разогреть суп.
Жанна обдумала услышанное. Замки все больше приходили в запустение, не только во Франции, но по всей Европе.
Эти военные сооружения было трудно отапливать, и для содержания их требовалась толпа слуг, что стало бы сущим разорением для большинства владельцев. Во время поездок нередко можно было увидеть, как рыцарь из славного рода, покряхтывая, рубит дрова, чтобы сварить суп и согреться.
– Где ты живешь в Страсбурге?
– В пустом амбаре.
– Но чем же ты питаешься?
– Мне мало нужно, ты же знаешь. Твоего ужина вполне достаточно. Графиня отдала мне драгоценности матери: продав их, я смог приехать сюда и купить кое-что из одежды.
Она внезапно поняла, что у Франца Эккарта нет средств к существованию и он целиком зависит от кошелька Франсуа, а тот в последнее время не часто развязывал его ради своего младшего сына. Она подавила искушение немедля раскрыть свой – из опасения обидеть молодого человека.
– Значит, ты окончательно расстался с Гольхеймом? – спросила она.
– Главное, что я оставил там своего единственного друга, монаха. И книги.
– И лиса.
– И лиса, – согласился он, и в глазах его блеснул насмешливый огонек.
– Но что же ты собираешься делать?
– Господи, Жанна, – ответил он с улыбкой, – голод мне не грозит. Поскольку сейчас жарко, я могу мыться и спать, не страдая от холода. Полагаю, в Страсбурге найдется несколько бюргеров, которые пожелают обучить своих детей начаткам арифметики, латыни, астрономии или философии. Это обеспечит мне сносное существование. Я не в такой нужде, как ты.
– Я в нужде? – удивленно переспросила она.
– Я бы сказал, что ты лишилась почти всего.
Она ожидала объяснений.
– Жозеф покинул тебя. Франсуа и Жак Адальберт целиком поглощены печатней, а небольшой вечерний досуг посвящают женам. Деодат, если я правильно понял, пойдет по стопам Жозефа и будет много путешествовать. Тебе остается лишь общество Фредерики и маленького Жозефа.
Он не сказал «моего сына». Во всяком случае, удержался от этого, впервые заговорив о нем.
– И печаль, – добавил он.
Она была поражена ясностью его выводов. Фактически она теперь одна, хотя всю жизнь без устали трудилась во имя процветания большой семьи. Действительно, она нуждалась в моральной поддержке.
– Я об этом не думала, – призналась она. – И ты приехал, чтобы скрасить мне одиночество, так?
– Я приехал, потому что мне захотелось приехать, – ответил он, поднявшись.
Юноша стал расхаживать по комнате и остановился перед портретами Об и Деодата, написанными некогда покровителем Жоашена, Местралем, в Анжере: они висели по обе стороны роскошного испанского сундука на ножках, открывавшегося спереди и сверху. Некоторое время он молча смотрел на них.
– Франц Эккарт, – сказала она, – у меня большой дом. В нем несколько этажей. Моя спальня на этом, кормилица с Жозефом спят на верхнем. Два остаются незанятыми. Глупо ночевать в амбаре, когда здесь полно места.
Жанна тут же осознала необычность ситуации: она будет жить с отцом и сыном, каждый из которых носит не свое имя. Но поступить иначе не могла. Прежде всего, по доброте, но также из гордости, поскольку не подобало юноше, считавшемуся ее внуком, спать в амбаре. Франц Эккарт был членом клана несмотря ни на что. Наконец, существовала и третья причина, но настолько неясная, что ей пока не хотелось копаться в этом. Просто она нуждалась в том, чтобы кто-то был рядом, точнее говоря, чтобы рядом был Франц Эккарт.
– Ты мог бы научить кое-чему из своих познаний Жозефа. Твоего сына.
Он задержал на ней взгляд.
– Я счастлив, что ты мне это предлагаешь, – ответил он, наконец. – Но не хочу у тебя жить из милости.
– Милость тут ни при чем, – возразила она.
– Я не уверен, что Франсуа будет счастлив.
С присущей ему проницательностью он чувствовал сдержанность, чтобы не сказать холодность того, кто считался его отцом. После смерти Об Франсуа не доверял Францу Эккарту.
– Я не обязана давать отчет Франсуа, – ответила она. – Ступай за своими вещами и возвращайся.
Франсуа быстро понял, что произошло. В тот же вечер он спросил Жанну, можно ли ему прийти на ужин, поскольку Одиль нездоровится.
Увидев Франца Эккарта за столом, он спросил:
– Ты, значит, не вернешься в Гольхейм?
– В Гольхейме больше никого нет, – ответила Жанна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87