Они недооценили материальный вес знаний и на третьем этаже – том самом, где Франц Эккарт втолковывал азбуку малышу, – поставили сундук на пол, чтобы перевести дух. Точнее сказать, выронили его с таким грохотом, что Франц Эккарт отворил дверь, желая узнать причину шума.
Увидев двух обессилевших женщин, он воскликнул:
– Надо было позвать меня!
Одна из служанок кликнула снизу Фредерику.
– Оставь, я один справлюсь, – сказал Франц Эккарт Жанне.
– Я тебе помогу.
Они добрались, наконец, до пятого этажа и, когда, запыхавшись, придвинули сундук к стене, оказались совсем близко друг от друга.
Такого еще не было никогда. Их взгляды встретились, оба: пришли в изумление, потом смутились.
Франц Эккарт обхватил лицо Жанны ладонями. Мгновение всматривался в него, потом привлек к себе и впился в ее губы.
Ее покорила нежность этого движения. Она закрыла глаза. Потом вернула ему поцелуй.
Так долго никто не целовал ее! По любви, а не в знак благодарности. Словно ей снова было двадцать лет. Глаза их вели разговор, они спрашивали:
«Это правда?»
«Правда».
«Почему?»
«Потому что это так».
Затем губы Жанны произнесли:
– Зачем тебе старуха?
– Ты не старуха.
– В шестьдесят два года!
– Разве в шестьдесят два года чувств больше нет?
– Твой урок не закончен, – сказала она. – Тебя ждет Жозеф.
И пошла к двери.
– Хозяйка, я дала кучеру пятнадцать денье на чай, – крикнула снизу Фредерика.
Пятнадцать денье! Некогда это означало сорить деньгами, и трех денье кучеру хватило бы за глаза, хотя почтовых дилижансов тогда не было. Но сегодня он швырнул бы три денье вам в лицо.
– Хорошо. Сейчас я спущусь и верну их вам.
Она обнаружила кучера, крепкого детину с обветренным лицом, на кухне: он сидел за столом, а Пульхерия, вторая служанка, наливала ему вина. Жанна отдала пятнадцать денье Фредерике и вышла вместе с ней. Дойдя до большой залы, откуда их голосов на кухне не было слышно, они обменялись понимающим взглядом. Фредерика рассмеялась.
– В жизни должно быть немножко перчика, хозяйка! Это бодрит кровь!
Жанна не удержалась от улыбки.
– В молодости, – сказала она.
– Ах, хозяйка, кровь можно взбодрить в любом возрасте! С лестницы послышался смех Жозефа.
– Мальчуган стал совсем другим с тех пор, как мэтр Франц взялся за его воспитание, – заметила Фредерика. – Он полон жизни!
Это была правда.
– Каждый раз, когда он уводит Жозефа в лес, тот возвращается с горящими глазами. И рассказывает, будто говорил с волками! – Фредерика коротко рассмеялась. – Похоже, есть люди, которые умеют это делать. Но если бы я увидела волка, умерла бы на месте от страха!
Во входную дверь позвонили, и Фредерика пошла открывать. Жан и Франсуаза, каждый со своей кормилицей, шумно ворвались в дом. Это происходило каждый день в один и тот же час: дети приходили к Жозефу поиграть. Естественно, все они были бесконечно далеки от соображений старшинства, хотя трехлетняя Франсуаза приходилась обоим мальчикам теткой. Заводилой выступал Жозеф, затевавший то жмурки, то салки по всему дому.
В семь часов Франсуа, вернувшись из печатни в сопровождении Жака Адальберта, объявил, что Феррандо и Бехайм завтра приедут в Страсбург. Изгнанный из Неаполя бурным развитием событий и гражданской войной, географ возвращался в Нюрнберг, почти не пострадавший от чумы. Франсуа попросил мать устроить для гостей обед.
Жанна и Франц Эккарт поужинали запеченной форелью с жареными стеблями пастернака.
Он вынул из кармана странный предмет, походивший на маленькие вилы с тремя зубцами и деревянной ручкой. Держа его в левой руке, а нож в правой, он порезал рыбу на кусочки, а затем стал накалывать их зубцами и отправлять в рот.
– Что это? – спросила удивленная Жанна, пытаясь пальцами подпихнуть кусочек филе в ложку.
– Вилка.
Она откинулась на спинку кресла: подобный инструмент гораздо больших размеров ей приходилось видеть, когда на ее глазах из огня доставали куски жаркого. Франц Эккарт орудовал своей вилкой с поразительной ловкостью.
– Это один из подарков графини Гольхейм, – объяснил он. – Моя мать купила эту вилку в Нюрнберге, но графиня запретила пользоваться ею.
– Почему же?
– Потому что наш святейший папа считает, что это кощунственный инструмент, ибо пищу следует отправлять в рот пальцами. Кроме того, во времена Иисуса вилок не было, следовательно, христианину пользоваться ими не подобает.
Глаза его искрились лукавством. Жанна рассмеялась.
– Папа отлучил от церкви некую знатную венецианку, которая ела мясо вилкой, чтобы не пачкать пальцы. Хочешь попробовать?
– Охотно.
Он вынул из кармана еще одну вилку, похожую на первую.
– Их было две?
– Нет, я заказал здешнему ножовщику вторую, специально для тебя.
Вооружившись вилкой, она после нескольких неудачных попыток вполне освоилась с ней и пришла в полный восторг.
– Да это просто чудо! – сказала она. – Подумать только, можно есть мясо, не пачкая пальцы соусом!
В этот момент вошла Фредерика с миской салата и, увидев в руках хозяйки странный инструмент, вытянула шею и нахмурилась.
– Что это? – изумленно спросила она.
– Столовая вилка, Фредерика, – ответила Жанна. – Посмотрите, как удобно.
Она наколола кусочек жареного пастернака и отправила в рот. Фредерика восхищенно следила за ней.
– Я уверена, что эту штуку принес мэтр Франц! – воскликнула она.
– Так гораздо удобнее есть кислую капусту, – провозгласил Франц Эккарт.
Фредерика заколыхалась от смеха.
Жанна решила, что завтра же закажет шесть вилок для ужина.
– Вот мы все и отлучены от церкви! – со смехом объявил Франц Эккарт.
– Посмотрим, что скажет отец Штенгель.
Предначертанное свершилось.
Жанна удалилась с бесстрастным лицом. Она поставила подсвечник у изголовья и задернула полог.
Через несколько минут он был раздвинут вновь.
– Не хватит ли тебе спать одной? – сказал Франц Эккарт, поставив колено на кровать.
Он был обнажен, и от него пахло винным спиртом с гвоздикой. Она смотрела на это двадцатилетнее тело, крепкое и гладкое. Черная шевелюра и черный треугольник в паху делали его кожу еще более белой.
– Что ты понимаешь, – прошептала она, смущенная и одновременно польщенная.
Он уже скользнул в постель и задернул полог. Вытянулся на простынях и повернулся к ней. В тусклом свете она увидела серьезное и вместе с тем естественное выражение его лица.
Он положил ей на грудь руку – легким и вместе с тем властным движением. Потом прикоснулся губами к соску. Поцеловал его и начал сосать.
Она не умела притворяться. И стала ласково перебирать ему волосы. Он поднял голову. Обнял ее, и они слились в долгом поцелуе. Из груди Жанны вырвался глубокий вздох, превратившийся в сдавленный крик при первой же ласке внизу живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Увидев двух обессилевших женщин, он воскликнул:
– Надо было позвать меня!
Одна из служанок кликнула снизу Фредерику.
– Оставь, я один справлюсь, – сказал Франц Эккарт Жанне.
– Я тебе помогу.
Они добрались, наконец, до пятого этажа и, когда, запыхавшись, придвинули сундук к стене, оказались совсем близко друг от друга.
Такого еще не было никогда. Их взгляды встретились, оба: пришли в изумление, потом смутились.
Франц Эккарт обхватил лицо Жанны ладонями. Мгновение всматривался в него, потом привлек к себе и впился в ее губы.
Ее покорила нежность этого движения. Она закрыла глаза. Потом вернула ему поцелуй.
Так долго никто не целовал ее! По любви, а не в знак благодарности. Словно ей снова было двадцать лет. Глаза их вели разговор, они спрашивали:
«Это правда?»
«Правда».
«Почему?»
«Потому что это так».
Затем губы Жанны произнесли:
– Зачем тебе старуха?
– Ты не старуха.
– В шестьдесят два года!
– Разве в шестьдесят два года чувств больше нет?
– Твой урок не закончен, – сказала она. – Тебя ждет Жозеф.
И пошла к двери.
– Хозяйка, я дала кучеру пятнадцать денье на чай, – крикнула снизу Фредерика.
Пятнадцать денье! Некогда это означало сорить деньгами, и трех денье кучеру хватило бы за глаза, хотя почтовых дилижансов тогда не было. Но сегодня он швырнул бы три денье вам в лицо.
– Хорошо. Сейчас я спущусь и верну их вам.
Она обнаружила кучера, крепкого детину с обветренным лицом, на кухне: он сидел за столом, а Пульхерия, вторая служанка, наливала ему вина. Жанна отдала пятнадцать денье Фредерике и вышла вместе с ней. Дойдя до большой залы, откуда их голосов на кухне не было слышно, они обменялись понимающим взглядом. Фредерика рассмеялась.
– В жизни должно быть немножко перчика, хозяйка! Это бодрит кровь!
Жанна не удержалась от улыбки.
– В молодости, – сказала она.
– Ах, хозяйка, кровь можно взбодрить в любом возрасте! С лестницы послышался смех Жозефа.
– Мальчуган стал совсем другим с тех пор, как мэтр Франц взялся за его воспитание, – заметила Фредерика. – Он полон жизни!
Это была правда.
– Каждый раз, когда он уводит Жозефа в лес, тот возвращается с горящими глазами. И рассказывает, будто говорил с волками! – Фредерика коротко рассмеялась. – Похоже, есть люди, которые умеют это делать. Но если бы я увидела волка, умерла бы на месте от страха!
Во входную дверь позвонили, и Фредерика пошла открывать. Жан и Франсуаза, каждый со своей кормилицей, шумно ворвались в дом. Это происходило каждый день в один и тот же час: дети приходили к Жозефу поиграть. Естественно, все они были бесконечно далеки от соображений старшинства, хотя трехлетняя Франсуаза приходилась обоим мальчикам теткой. Заводилой выступал Жозеф, затевавший то жмурки, то салки по всему дому.
В семь часов Франсуа, вернувшись из печатни в сопровождении Жака Адальберта, объявил, что Феррандо и Бехайм завтра приедут в Страсбург. Изгнанный из Неаполя бурным развитием событий и гражданской войной, географ возвращался в Нюрнберг, почти не пострадавший от чумы. Франсуа попросил мать устроить для гостей обед.
Жанна и Франц Эккарт поужинали запеченной форелью с жареными стеблями пастернака.
Он вынул из кармана странный предмет, походивший на маленькие вилы с тремя зубцами и деревянной ручкой. Держа его в левой руке, а нож в правой, он порезал рыбу на кусочки, а затем стал накалывать их зубцами и отправлять в рот.
– Что это? – спросила удивленная Жанна, пытаясь пальцами подпихнуть кусочек филе в ложку.
– Вилка.
Она откинулась на спинку кресла: подобный инструмент гораздо больших размеров ей приходилось видеть, когда на ее глазах из огня доставали куски жаркого. Франц Эккарт орудовал своей вилкой с поразительной ловкостью.
– Это один из подарков графини Гольхейм, – объяснил он. – Моя мать купила эту вилку в Нюрнберге, но графиня запретила пользоваться ею.
– Почему же?
– Потому что наш святейший папа считает, что это кощунственный инструмент, ибо пищу следует отправлять в рот пальцами. Кроме того, во времена Иисуса вилок не было, следовательно, христианину пользоваться ими не подобает.
Глаза его искрились лукавством. Жанна рассмеялась.
– Папа отлучил от церкви некую знатную венецианку, которая ела мясо вилкой, чтобы не пачкать пальцы. Хочешь попробовать?
– Охотно.
Он вынул из кармана еще одну вилку, похожую на первую.
– Их было две?
– Нет, я заказал здешнему ножовщику вторую, специально для тебя.
Вооружившись вилкой, она после нескольких неудачных попыток вполне освоилась с ней и пришла в полный восторг.
– Да это просто чудо! – сказала она. – Подумать только, можно есть мясо, не пачкая пальцы соусом!
В этот момент вошла Фредерика с миской салата и, увидев в руках хозяйки странный инструмент, вытянула шею и нахмурилась.
– Что это? – изумленно спросила она.
– Столовая вилка, Фредерика, – ответила Жанна. – Посмотрите, как удобно.
Она наколола кусочек жареного пастернака и отправила в рот. Фредерика восхищенно следила за ней.
– Я уверена, что эту штуку принес мэтр Франц! – воскликнула она.
– Так гораздо удобнее есть кислую капусту, – провозгласил Франц Эккарт.
Фредерика заколыхалась от смеха.
Жанна решила, что завтра же закажет шесть вилок для ужина.
– Вот мы все и отлучены от церкви! – со смехом объявил Франц Эккарт.
– Посмотрим, что скажет отец Штенгель.
Предначертанное свершилось.
Жанна удалилась с бесстрастным лицом. Она поставила подсвечник у изголовья и задернула полог.
Через несколько минут он был раздвинут вновь.
– Не хватит ли тебе спать одной? – сказал Франц Эккарт, поставив колено на кровать.
Он был обнажен, и от него пахло винным спиртом с гвоздикой. Она смотрела на это двадцатилетнее тело, крепкое и гладкое. Черная шевелюра и черный треугольник в паху делали его кожу еще более белой.
– Что ты понимаешь, – прошептала она, смущенная и одновременно польщенная.
Он уже скользнул в постель и задернул полог. Вытянулся на простынях и повернулся к ней. В тусклом свете она увидела серьезное и вместе с тем естественное выражение его лица.
Он положил ей на грудь руку – легким и вместе с тем властным движением. Потом прикоснулся губами к соску. Поцеловал его и начал сосать.
Она не умела притворяться. И стала ласково перебирать ему волосы. Он поднял голову. Обнял ее, и они слились в долгом поцелуе. Из груди Жанны вырвался глубокий вздох, превратившийся в сдавленный крик при первой же ласке внизу живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87