Известий от Алексея Петровича давно не было. А в Москве упорно распространялись тревожные слухи, будто Ермолов отказался присягать Николаю Павловичу и собирается двинуть против него войска Кавказского корпуса. Говорили, будто австрийский посол, встретив во дворце великого князя Михаила Павловича, спросил открыто:
– Какие новости из Грузии? Правда ли, что генерал Ермолов со всей армией находится на марше к Петербургу?
А приезжавший в Москву близкий к дворцовым кругам генерал, не стесняясь в выражениях, поносил Ермолова как изменника и говорил, будто его в скором времени привезут с Кавказа в кандалах.
Денис Васильевич хотя и опровергал подобные разноречивые слухи как вздорные, но в глубине души понимал, что нет дыма без огня: на Кавказе явно было неблагополучно.
В памяти оживало последнее свидание с Базилем, утверждавшим, якобы Ермолов возглавляет кавказское тайное общество. Кто знает, кто знает! Якубович схвачен и, возможно, не выдержав пыток, выдал Алексея Петровича, а попутно рассказал и о московских распашных беседах с Бестужевым и Давыдовым. Всякое может быть. Надо готовиться к худшему.
Денис Васильевич чувствовал на себе холодный, неподвижный взгляд царя. Гроза собиралась над головой.
* * *
Как-то в начале февраля, рано утром, к Давыдову заехал Дмитрий Никитич Бегичев. Он был чем-то обеспокоен. Войдя в кабинет, тщательно прикрыл дверь, вытер платком шею, красное от мороза лицо и сказал:
– Сообщаю тебе за тайное… Вчера проездом останавливался у меня арестованный на Кавказе… кто бы ты думал! Александр Сергеевич Грибоедов!
Денис Васильевич задохнулся от волнения.
– Как… останавливался… арестованный? – спросил он, стараясь взять себя в руки.
– Упросил своего телохранителя Уклонского, за деньги, я думаю, сделать в Москве остановку, – ответил Бегичев. – Впрочем, оказался лысый Уклонский этот малым покладистым. Даже возражать не подумал, когда Грибоедов попросил меня за братом Степаном дослать. А когда Степан приехал и несколько опешил, застав нас в обществе безволосой фигуры в курьерском мундире, Александр Сергеевич, не стесняясь, в самом шутливом тоне изволил представить брату сего Уклонского, как испанского гранда Дон-Лыско-Плешивос-ди-Пари-ченца…
– Не понимаю, зачем Грибоедову понадобился глупый этот фарс? – пожал плечами Давыдов.
– А затем, чтоб нас ободрить, показать, в каких отношениях он к своему телохранителю, – пояснил Бегичев. – Ну, а после обеда Александр Сергеевич совершенно его отпустил.
– То есть… как это… отпустил?
– Очень просто. Обратился к нему и говорит: «Что, братец, ведь у тебя здесь есть родные, ты бы съездил повидаться с ними». Уклонский откланялся и уехал. Мы остались одни, так-то, конечно, нам свободней было обо всем беседовать… Ну, и мы, сам понимаешь, воспользовались случаем…
– Не томи, ради бога! – не выдержал Давыдов. – За что Грибоедов арестован?
– Причина нынче одна. Подозревается в связях с бунтовщиками. Но держится молодцом, спокоен. И надежду питает оправдаться вскоре…
– А что с братом Алексеем Петровичем?
– Пока, слава богу, жив-здоров, на прежнем месте… Слухи эти всякие насчет ермоловских замыслов Александр Сергеевич отвергает.
– Но что же все-таки там произошло?
– Ну, всего-то Грибоедов не скажет… Дипломат! Но кое-что поведал… В корпусе на самом деле задержка с присягой произошла, несколько дней священника не могли найти…
– Помилуй, что за причина! Да ведь в каждом полку священник есть и в каждом селении! – удивился Денис Васильевич.
– Алексей Петрович с отрядом в какой-то, видишь ли, станице дальней находился, там будто одни раскольники беспоповского толка проживают, – с легкой усмешкой сказал Дмитрий Никитич. И неожиданно тяжело вздохнул: – Дело-то, как Александр Сергеевич ни скрывает, по-моему, скверное. Вот на раскольников-беспоповцев и сваливают грех, следы заметают.
– Да, похоже на го… Но не будем гадать! Еще о чем с Грибоедовым говорили?
– Интересовался Александр Сергеевич всякими подробностями бунта, осведомлялся, кого взяли и кого еще не взяли, чтобы на допросах не проболтаться… Картина ясная!
– Мне-то Ермолов ничего с Грибоедовым не передавал?
– Передавал. Я знтем и заехал, чтоб сообщить… Советует тебе Алексей Петрович снова на военную службу определиться. И доводы приводит веские! Новый царь, наверное, не очень-то хорошего о тебе мнения… А время смутное! Своим же прошением о службе ты угодишь царю и мнение его изменишь. А там, как заваруха эта кончится, причины, чтобы снять мундир, найдутся… По-моему, маневр не плох!
Денис Васильевич, выслушав зятя, самодовольно улыбнулся:
– Вполне с тобой согласен. Именно посему, рассудив совершенно таким же образом, я уже подал рапорт…
– Да что ты! – удивился Бегичев. – А ведь я, признаться, полагал, тебя уговаривать придется… Скажешь, что о войне слуху-духу нет, а для мирных экзерциций не годен…
– Так-то оно так, – вздохнул Давыдов, – да не приходится церемониться, когда только о том думаешь, как бы в каземат не попасть… Вопрос: примут ли на службу-то? Не разгадают ли маневра?
– Примут, не сомневайся, – попробовал ободрить Бегичев. – Мне сказывали, что к подобным прошениям о возвращении на военную службу государь относится с особой благосклонностью.
– Причина-то для моего возвращения больно шаткая, – поморщился Давыдов. – Слишком известна неприязнь моя к фрунтомании и парадирству. А Николай Павлович, кроме развития этой отрасли военного искусства, как будто ничего и не обещает! На одной явной лести выезжаю… Называю педанта чрезвычайно сведущим в военном искусстве, выражаю готовность поддержать душой и саблей будущие его военные предприятия… Белыми нитками все шито!
– А я бы на твоем месте еще несколько письмишек с изъявлением верноподданнических чувств послал в разные места друзьям и знакомым, – подсказал Бегичев. – Письма-то наверняка в тайной полиции окажутся. Ежели запросят – они тебе там самую наилучшую рекомендацию дадут!
Денис Васильевич заметил с усмешкой:
– Метода не новая, Митенька. Пользуемся помаленьку. Риска, конечно, нет. Только неизвестно, кого более в заблуждение введешь: то ли тайную полицию и царя, то ли собственных друзей и потомков?
II
Переданное императору Николаю Павловичу из тюрьмы письмо мятежника Владимира Штейнгеля было обстоятельно и достаточно достоверно.
«Сколько бы ни оказалось членов тайного общества или ведавших про оное, сколь бы многих по сему преследованию ни лишили свободы, все еще остается гораздо множайшее число людей, разделяющих те же идеи и чувствования. Россия, которую я имел возможность видеть от Камчатки до Польши, от Петербурга до Астрахани, так уже просвещена, что лавочные сидельцы читают уже газеты, а в газетах пишут, что говорят в Париже в палате депутатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
– Какие новости из Грузии? Правда ли, что генерал Ермолов со всей армией находится на марше к Петербургу?
А приезжавший в Москву близкий к дворцовым кругам генерал, не стесняясь в выражениях, поносил Ермолова как изменника и говорил, будто его в скором времени привезут с Кавказа в кандалах.
Денис Васильевич хотя и опровергал подобные разноречивые слухи как вздорные, но в глубине души понимал, что нет дыма без огня: на Кавказе явно было неблагополучно.
В памяти оживало последнее свидание с Базилем, утверждавшим, якобы Ермолов возглавляет кавказское тайное общество. Кто знает, кто знает! Якубович схвачен и, возможно, не выдержав пыток, выдал Алексея Петровича, а попутно рассказал и о московских распашных беседах с Бестужевым и Давыдовым. Всякое может быть. Надо готовиться к худшему.
Денис Васильевич чувствовал на себе холодный, неподвижный взгляд царя. Гроза собиралась над головой.
* * *
Как-то в начале февраля, рано утром, к Давыдову заехал Дмитрий Никитич Бегичев. Он был чем-то обеспокоен. Войдя в кабинет, тщательно прикрыл дверь, вытер платком шею, красное от мороза лицо и сказал:
– Сообщаю тебе за тайное… Вчера проездом останавливался у меня арестованный на Кавказе… кто бы ты думал! Александр Сергеевич Грибоедов!
Денис Васильевич задохнулся от волнения.
– Как… останавливался… арестованный? – спросил он, стараясь взять себя в руки.
– Упросил своего телохранителя Уклонского, за деньги, я думаю, сделать в Москве остановку, – ответил Бегичев. – Впрочем, оказался лысый Уклонский этот малым покладистым. Даже возражать не подумал, когда Грибоедов попросил меня за братом Степаном дослать. А когда Степан приехал и несколько опешил, застав нас в обществе безволосой фигуры в курьерском мундире, Александр Сергеевич, не стесняясь, в самом шутливом тоне изволил представить брату сего Уклонского, как испанского гранда Дон-Лыско-Плешивос-ди-Пари-ченца…
– Не понимаю, зачем Грибоедову понадобился глупый этот фарс? – пожал плечами Давыдов.
– А затем, чтоб нас ободрить, показать, в каких отношениях он к своему телохранителю, – пояснил Бегичев. – Ну, а после обеда Александр Сергеевич совершенно его отпустил.
– То есть… как это… отпустил?
– Очень просто. Обратился к нему и говорит: «Что, братец, ведь у тебя здесь есть родные, ты бы съездил повидаться с ними». Уклонский откланялся и уехал. Мы остались одни, так-то, конечно, нам свободней было обо всем беседовать… Ну, и мы, сам понимаешь, воспользовались случаем…
– Не томи, ради бога! – не выдержал Давыдов. – За что Грибоедов арестован?
– Причина нынче одна. Подозревается в связях с бунтовщиками. Но держится молодцом, спокоен. И надежду питает оправдаться вскоре…
– А что с братом Алексеем Петровичем?
– Пока, слава богу, жив-здоров, на прежнем месте… Слухи эти всякие насчет ермоловских замыслов Александр Сергеевич отвергает.
– Но что же все-таки там произошло?
– Ну, всего-то Грибоедов не скажет… Дипломат! Но кое-что поведал… В корпусе на самом деле задержка с присягой произошла, несколько дней священника не могли найти…
– Помилуй, что за причина! Да ведь в каждом полку священник есть и в каждом селении! – удивился Денис Васильевич.
– Алексей Петрович с отрядом в какой-то, видишь ли, станице дальней находился, там будто одни раскольники беспоповского толка проживают, – с легкой усмешкой сказал Дмитрий Никитич. И неожиданно тяжело вздохнул: – Дело-то, как Александр Сергеевич ни скрывает, по-моему, скверное. Вот на раскольников-беспоповцев и сваливают грех, следы заметают.
– Да, похоже на го… Но не будем гадать! Еще о чем с Грибоедовым говорили?
– Интересовался Александр Сергеевич всякими подробностями бунта, осведомлялся, кого взяли и кого еще не взяли, чтобы на допросах не проболтаться… Картина ясная!
– Мне-то Ермолов ничего с Грибоедовым не передавал?
– Передавал. Я знтем и заехал, чтоб сообщить… Советует тебе Алексей Петрович снова на военную службу определиться. И доводы приводит веские! Новый царь, наверное, не очень-то хорошего о тебе мнения… А время смутное! Своим же прошением о службе ты угодишь царю и мнение его изменишь. А там, как заваруха эта кончится, причины, чтобы снять мундир, найдутся… По-моему, маневр не плох!
Денис Васильевич, выслушав зятя, самодовольно улыбнулся:
– Вполне с тобой согласен. Именно посему, рассудив совершенно таким же образом, я уже подал рапорт…
– Да что ты! – удивился Бегичев. – А ведь я, признаться, полагал, тебя уговаривать придется… Скажешь, что о войне слуху-духу нет, а для мирных экзерциций не годен…
– Так-то оно так, – вздохнул Давыдов, – да не приходится церемониться, когда только о том думаешь, как бы в каземат не попасть… Вопрос: примут ли на службу-то? Не разгадают ли маневра?
– Примут, не сомневайся, – попробовал ободрить Бегичев. – Мне сказывали, что к подобным прошениям о возвращении на военную службу государь относится с особой благосклонностью.
– Причина-то для моего возвращения больно шаткая, – поморщился Давыдов. – Слишком известна неприязнь моя к фрунтомании и парадирству. А Николай Павлович, кроме развития этой отрасли военного искусства, как будто ничего и не обещает! На одной явной лести выезжаю… Называю педанта чрезвычайно сведущим в военном искусстве, выражаю готовность поддержать душой и саблей будущие его военные предприятия… Белыми нитками все шито!
– А я бы на твоем месте еще несколько письмишек с изъявлением верноподданнических чувств послал в разные места друзьям и знакомым, – подсказал Бегичев. – Письма-то наверняка в тайной полиции окажутся. Ежели запросят – они тебе там самую наилучшую рекомендацию дадут!
Денис Васильевич заметил с усмешкой:
– Метода не новая, Митенька. Пользуемся помаленьку. Риска, конечно, нет. Только неизвестно, кого более в заблуждение введешь: то ли тайную полицию и царя, то ли собственных друзей и потомков?
II
Переданное императору Николаю Павловичу из тюрьмы письмо мятежника Владимира Штейнгеля было обстоятельно и достаточно достоверно.
«Сколько бы ни оказалось членов тайного общества или ведавших про оное, сколь бы многих по сему преследованию ни лишили свободы, все еще остается гораздо множайшее число людей, разделяющих те же идеи и чувствования. Россия, которую я имел возможность видеть от Камчатки до Польши, от Петербурга до Астрахани, так уже просвещена, что лавочные сидельцы читают уже газеты, а в газетах пишут, что говорят в Париже в палате депутатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204