Усталые, долго шли молча, прислушиваясь к шороху песка под ногами. Местами он шуршал сухо и звучно, а местами, где только что был намыт, шипел. Там, где они проходили, следы сразу же заполнялись водой.
Автономов первый нарушил молчание.
– К нам приезжает из Москвы не кто-нибудь, а сам Доброхотов и едет, конечно, не ради экскурсии, а затем, чтобы написать очерк о великой стройке для «Правды», – и встречает в лице партийного руководства такой прием. Но литературные знаменитости, как тебе должно быть известно, народ тонко-шкурый…
Умел Автономов, как по лезвию, вести разговор. Конечно, это от Гамзина он уже успел узнать, что произошло в доме у Лилии Андреевны, но пока так и нельзя было понять, к чему теперь клонит. То ли не прочь поиронизировать над столичной знаменитостью, то ли действительно недоволен.
– Всего-навсего застольный обмен мнениями.
Автономов подхватил:
– После которого он сел в свой лимузин и обратным курсом…
Вот теперь можно было твердо сказать, что Автономов недоволен и делает Грекову выговор за то, что так обошлись с знаменитым гостем.
– Оставив хозяев, – подхватил и Греков, – под угрозой очутиться в его очерке в «Правде» совсем в ином фокусе, чем им бы хотелось.
Автономов остановился, закуривая. Трепещущим пламенем озарились его небольшие бурые усы.
– А ты как же хотел? – спокойно спросил он, снова шагая рядом с Грековым по плотине. Ночь была душной, но намытый земснарядами песок дышал свежестью. – Назови мне хоть одного человека, который хотел бы, чтобы узнали его не с лучшей стороны. Если мы с тобой патриоты своей стройки…
– Это, Юрий Александрович, смотря что понимать под словом «патриот»…
– Здесь двух ответов быть не может. Самая плохая хозяйка спешит показать гостям не сор по углам; а пироги на столе!
– Не знаю, как плохая, а хорошая,. по-моему, сперва спешит вымести сор.
– И на этом основании ты решил вдохновить столичного гостя своей идеей фикс, да? А он теперь вернется в Москву и начнет всем рассказывать, как его хотели сориентировать.
– Если всего бояться…
Автономов мотнул головой так, что с его папиросы посыпались искры.
– Я, как ты знаешь, ничего не боюсь. Но и забывать не рекомендовал бы, что и в застольном разговоре каждый из нас остается тем, кто он есть. Эта Цымлова всего-навсего женщина, ей позволительно все что угодно лепетать, а твое слово имеет резонанс. И да позволь мне теперь несколько по-иному воспринимать кое-какие другие факты, к которым ты как начальник политотдела имеешь прямое отношение.
– Например?
– Например, не далее как сегодня утром ко мне прямо в управление заявляется эта красавица Чернова и требует – не просит, а требует, – чтобы я дал ей в помощницы… Кого бы ты думал?
– Кого же?
Греков замедлил шаги.
– Шаповалову. С распространением на нее льготного режима.
– Что за Шаповалова?
Недоверие просквозило в голосе у Автономова, когда он, приостанавливаясь, заглянул в лицо Грекову.
– Ты ее не знаешь?
– Откуда мне всех знать. Кто она такая?
– Соучастница по делу твоего подшефного Молчанова. Да-да, сначала ты лично ходатайствовал передо мной о самом Молчанове, а теперь одна из твоих комсомолок – о его соучастнице. И знаешь, чем она надеялась меня сразить?
– Не знаю.
– Тем, что Шаповалова, оказывается, всего-навсего невеста Молчанова, а стало быть, они должны постоянно чувствовать друг друга. Иначе может произойти трагедия. И поэтому Чернова берется перевоспитать эту наводчицу. У себя в диспетчерской будке.
– Что же ты ей ответил?
– То же, что тебе и Цымлову, когда вы ходатайствовали о Коптеве. Конечно, с соответствующей моменту приправой. Эта королева красоты вспыхнула у меня в кабинете, как лазоревый цветок, и хлопнула дверью так, что мой порученец еще больше стал заикаться. А как же ты думал, Греков? Этак каждый, кому не лень, начнет у меня ключи к зоне подбирать. Или после случая с Коптевым на проране ты думал, что я свое мнение на этот счет изменил?
– Этого я не думал.
– И правильно делаешь, а ирония здесь совсем неуместна. Случай с Коптевым говорит скорее всего о том, что бросился он на выручку к шоферу маза только из чувства профессиональной солидарности, не больше. Вы с Цымловым вообще склонны разводить философию вокруг самых рядовых фактов.
– А ты, Юрий Александрович, полагаешь, что можно и не считаться с фактами, раз это заведено не нами, – вдруг неожиданно для самого себя ответил Греков.
Автономов рассмеялся:
– Оказывается, ты не прочь мне за Коптева мстить!
– Нет, просто у меня хорошая память. И. не за Коптева, хотя, вообще-то говоря, мщу. Я уже убедился, что в деле с ним ты, к сожалению, прав.
– Почему же.к сожалению?
– Потому что иногда бывает для человека лучше узнать, что он ошибся.
– Что-то слишком мудро.
– Проще пареной репы. Невелика радость сперва заподозрить, а потом торжествовать свою проницательность. И мщу я тебе, если твоими же словами говорить, как раз за то, что в деле с Коптевым не ты, а я ошибся.
30
После этого Автономов долго шел, не проронив ни слова. Вспышками папиросы освещало его лицо. Наконец он дотронулся до плеча Грекова:
– Сядем.
И первый опустился на песчаную бровку плотины, протянув ноги под откос. С громадной высоты открывались им огни, бороздившие пойму. По всем ее дорогам и по бездорожью двигались бульдозеры и автомашины, а на опушках лесов и на лугах горели костры лесорубов и чабанов. С порывами ветра доносило оттуда дымную горечь.
– Хорошо, будем философствовать, – снова дотрагиваясь до плеча Грекова, сказал Автономов. – Есть два человека, беседующих на тему о времени и о себе. Ты готов?
Другой удивился бы столь быстрой смене настроений у него, но Греков только спросил:
– Не поздно?
– Об этом поздно только на кладбище говорить. Вот ты мне скажи, моя партийная совесть, как ты думаешь, поймут нас и оправдают ли наши ближайшие потомки?
От него можно было самого неожиданного поворота ожидать, но теперь и Греков ответил не сразу:
– Об этом, пожалуй, лучше всего будет спросить у самих потомков.
– Ты знаешь, что остроты я люблю только умные. На серьезный вопрос серьезно и отвечай. Оценят ли они все то, что мы для них сделали, поймут или бесповоротно осудят?
– Прежде следует выяснить, в чем они могут нас понять или не понять.
– Хорошо, зайдем с другой стороны. Как ты считаешь, в чем состоит трагедия нашего поколения? Да-да, не смотри на меня так, я это слово выговариваю твердо. – И, не дождавшись от Грекова ответа, сам же ответил: – По-моему, в том, что ему приходилось быть и жестоким. И не только потому, что оно этого хотело. Но трагедия даже не столько в этом, сколько в том, что наши дети и внуки, пожалуй, и не поймут, во имя чего это делалось. Не оценят, Греков, а скорее осудят, посчитают нас черствыми и, может быть, даже бесчеловечными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81