Он опять склонился над папкой… То есть, чтобы осуществить убийство… Так эксперты и написали: «Осуществить убийство», как обычно пишется в протоколах или резолюциях: «осуществить мероприятие», «осуществить задачу». А та размалеванная красавица была ни больше ни меньше как наводчица, хотя и жила с девушками в одном институтском общежитии, правда, на разных этажах. Это она и высмотрела у них деньги и подстроила им в тамбуре встречу с Молчановым, с которым «состояла в интимной связи». Вдруг Автономов вздрогнул от внезапно уколовшей его мысли. А что, если бы на месте одной из этих студенток оказалась Оля? Все бы завершилось именно так, как и записали эксперты. Зная, чей характер унаследовала его дочь, он с такой отчетливой реальностью представил себе, как это могло бы «осуществиться», что тут же и хотел позвонить порученцу, чтобы тот немедленно взял у него и вернул в архив это явно бесспорное дело. Достаточно, что на нем имелась единственно возможная резолюция, которую оно заслуживало, и никакие Греков или Цымлов не смогут его поколебать. Закон для всех один.
Но неужели этой черноглазой красавице всего двадцать? В первый момент она тоже показалась ему почти девчонкой, и что-то было в ее лице такое жалко-невинное, что это-то и обмануло его, когда он ее затронул. И вдруг эти еще полудетские ярко накрашенные губы бросили ему в лицо такое, чего не всег-ды услышишь и от самых многоопытных женщин.
Так и есть, 1932 года рождения, ровесница Оле. Вполне возможно, что могли бы они и жить в одном городе, даже учиться в одном классе.
Нет, Олю, сразу после того как ее мать так нелепо погибла, он отвез к своей младшей сестре в Ростов, где она и воспитывалась, пока он кочевал со стройки на стройку. Там пошла в десятилетку и в музыкальную школу, оттуда и поехала потом уже к его старшей сестре в Москву учиться дальше музыке. С отцом она виделась совсем редко и даже свою младшую тетку привыкла называть мамой. А у этой наводчицы, Надежды Шаповаловой, мать жива, но отец погиб под Таганрогом в сорок первом году на высоте 101. Ей было тогда девять лет, и жили они не в городе, а где-то на границах Черных земель в каком-то селе Дивном, о существовании которого Автономов впервые узнал теперь, перелистывая страницы следствия, суда и приговора. Кажется, это на Ставрополье. Когда-то ему нравилось имя «Надежда», и он не назвал так родившуюся дочь только потому, что Шуре больше нравилось имя «Оля». Но с какой же стати ему теперь все эти воспоминания, только отвлекающие его от совсем не сентиментального дела о групповом грабеже с угрозой холодным оружием?
Несмотря на открытую фрамугу, в кабинете было душно. Он расстегнул китель, встал и отдернул штору на застекленной стене, обращенной к эстакаде. В раме большого окна отпечатался весь контур центральной части плотины и гидроэлектростанции, подсвеченных из котлована половодьем красно-голубого электрического света. Башенные краны двигались, как на экране, сдвигая и раздвигая стрелы. В открытую фрамугу с потоком влажного воздуха ворвались металлический лязг, скрежет и все покрывающая, заглушающая музыка из динамиков, установленных на эстакаде и на всех других строительных объектах. Из четырех башенных кранов двигались с бадьями только три. Четвертый стоял, опустив вниз клюв, как птица. Автономов снял трубку, чтобы справиться у диспетчера центрального района, в чем дело.
– Четвертый еще на ремонте, – ответил ему голос Тамары Черновой.
– Кран Матвеева?
– Да, – кратко ответила Чернова.
– А сам Матвеев где?
– В станице.
– Что еще за новости?
– Он там с товарищем Грековым.
«Да, да, – вспомнил Автономов. – Один из кранов был остановлен на ремонт, и Греков поставил его в известность, что возьмет Матвеева с собой в Приваловскую. Зачем он ему там понадобился?»
– Управляетесь? – спросил у диспетчера Автономов.
– Конечно, с четырьмя кранами значительно лучше, – помолчав, ответила Чернова.
– Смотря для кого лучше, – загадочно сказал Автономов и, положив трубку, опять вернулся к столу с разложенной на нем папкой. Влажный воздух, струей вливаясь в фрамугу, все больше наполнял комнату прохладой, а смешанная с лязгом и скрежетом музыка глухо волновала, на чем-то, казалось, настаивая и о чем-то напоминая… В детстве эту Шаповалову скорее всего называли Надюшей, и, судя по всему, она могла быть прелестным ребенком. А вышла из этого ребенка наводчица. Если бы тогда, когда ее звали Надюшей, кто-нибудь сказал ее матери, что из дочери вырастет наводчица, она наверняка плюнула бы тому человеку в глаза и навсегда отвернулась от него, прижимая к груди белокурую головку. Какая мать или отец поступили бы иначе, услышав такое предположение о своем ребенке?
Тени кранов с бадьями двигались по стеклянному экрану, как тени птиц, которые все время носят в своих могучих клювах в одном и том же направлении добычу и складывают ее в одном и том же месте. Светящиеся фары мотопоезда, приближаясь и удаляясь, пробегали по стене, противоположной окну, а иногда она вдруг осыпалась ливнем голубых и зеленых искр – это сварщики готовили под бетон новые блоки. Не поднимая головы от стола, Автономов безотчетно радовался тому, что, продолжая заниматься делом, он каким-то вторым слухом, а может быть и самой кожей, все время продолжал чувствовать стройку. Не глядя в окно, а лишь по трепетанию огней мотопоездов он безошибочно знал, что они обращаются по кругу от бетонных заводов к плотине через одни и те же промежутки времени. И ничего не должно было нарушить раз и навсегда налаженный ритм, даже эта музыка.
Больше всего в жизни он не любил, даже презирал в людях сентиментальность. Из таких никогда не бывает толку. Не то время, чтобы пускать по каждому поводу слезу и хвататься при виде каждого несчастного за сердце. Страна в походе. Если бы на войне солдаты задерживались у каждой могилы, то они и теперь бы еще не дошли до рейхстага. Вперед идут без оглядки. Смотри только на то, что перед тобой, а не на то, что под ногами. В конце концов все, что ты делаешь, ты делаешь не для себя, а для всей страны, ради ее будущего, а это такая цель, во имя которой приходится нести и жертвы.
Ближе к ночи в открытую фрамугу потянуло уже не свежестью, а сыростью большой воды, и Автономов закрыл ее. Музыка, все-таки мешавшая ему сосредоточиться над раскрытой папкой, теперь стала доноситься совсем издалека, глухо. В чересчур больших дозах музыка, как бы она ни была хороша, как, например, Скрябин, тоже может разбудить в человеке излишнюю чувствительность. Еще чего доброго, заслушаешься ее и не заметишь, как вода, наступающая со всех сторон из степи, нахлынет на тебя и утопит вместе с Саркелом. Находились же умники, которые в свое время советовали ту же коллективизацию разверстать не на два-три года, а на десять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81