Федор сам отстукал это распоряжение одним пальцем на пишущей машинке в комитете комсомола, а Вадим Зверев подписал его за коменданта поселка министерской подписью. Вадиму теперь хорошо, он, ни о чем не подозревая, сидит себе в кабине своего крана, взирая на все с высоты птичьего полета. А Федор сидит перед лицом самого Автономова и ждет его приговора. Ждет, что его немедленно изгонят со стройки. Отсюда он должен будет отправиться прямо на поезд. Не такой ему представлялась встреча с Автономовым. И когда ушей Федора вдруг коснулись последние слова Автономова, он затрепетал от неожиданной радости. Он почувствовал, как жизнь опять начинает возвращаться в его измученное сердце.
– И этого для данной особы еще мало, – с печальной суровостью сказал Автономов. – Она должна еще благодарить судьбу, что так отделалась. Как ты называешь этот ее… курень?
– Кодлой, Юрий Александрович, – со смущением ответил Федор.
Разговаривая с Грековым, он ничуть не стыдился произносить это слово. Но Греков другое дело. Греков – не Автономов. И отношения у Федора с Грековым тоже были совсем иные.
– Кодла и есть, – серьезно ответил Автономов. – Пришла пора разрушить эти змеиные гнезда. Конечно, не такими методами. Но я надеюсь, что это в первый и последний раз.
– В первый и последний, – как эхо откликнулся Федор.
– Мы еще недооцениваем всей той опасности, которая исходит из этих гнезд. А может быть, у нас и не дошли еще руки. Но пора бы им уже дойти. – Автономов опять вышел из-за стола и стал ходить по зеленой ковровой дорожке длинного кабинета – десять шагов вперед, десять назад. Доходя до стены, он поворачивался круто, сразу всем корпусом, но дальше шел по дорожке медленно. Одну руку он заложил за борт своей сталинки. – Довольствуемся тем, что имеем дело с человеком в школе, на производстве, в комсомоле, в профсоюзе, в партии, воспитываем его на собраниях, на агитпунктах. А он вдруг сразу после собрания попадает в такую кодлу, в объятия какой-нибудь Лилии Андреевны, и там ему производят окончательную шлифовку. Опутывают его паутиной, отравляют всевозможной мерзостью. Там умеют обласкать, сыграть на самых отзывчивых струнах. Умеют и проявить участие, когда мы остаемся равнодушными к чужой беде, – и, останавливаясь на полпути к стене на половине ковровой дорожки, Автономов круто, на каблуках, повернулся к Федору. – Как, по-твоему, все это называется, комсомольский вождь?
Федор растерялся. Все его внимание сейчас было направлено на то, чтобы не упустить ни единого из всех тех необычайно важных и значительных, по его мнению, слов, которые произносил здесь не перед кем-нибудь, а перед ним Автономов. Удивительнее всего, что Федор сам неоднократно обо всем этом думал, но ни разу ему не приходили на ум такие точные и верные слова. Должно быть, только Автономов и знал, где их найти.
Так и не дождавшись ответа от своего явно растерявшегося собеседника, Автономов сам же и ответил:
– Борьбой. Классовая борьба, комсомольский вождь, у нас после войны уже почти закончилась, но борьба за душу человека не прекратилась, нет, и смею утверждать, никогда не прекратится. Даже при коммунизме. Эта особа не столь уж невинное создание. Она таким образом удовлетворяет свою жажду деятельности. Ей тоже хочется влиять. За ее спиной та сила, которую нам еще предстоит добить: мещанство. Мы о нем давно уже забыли за своими грандиозными делами, да оно о нас не забывает. Оно, вполне возможно, мечтает о каком-то своем коммунизме. И заблаговременно вербует свои кадры, предчувствуя, что когда-нибудь до него дойдут у нас руки. Мещане зубами держатся друг за друга и теми же зубами грызут друг друга. Конечно, бороться с ними нужно не бульдозерами. Как вынужденную меру, частный случай это еще можно принимать, а как метод – это не больше чем демонстрация слабости.
Порученец приоткрыл обитую коричневым дерматином дверь в кабинет и, увидев, что Федор сидит, истово выпрямившись на стуле, а Автономов стоит перед ним, опять скрылся в приемной.
Автономов сердито оглянулся на дверь. Не любил он, когда его прерывали. Вот и теперь нить интереснейшей мысли, которая пришла к нему, была утеряна. Тщетно он старался связать ее, нагнув в раздумье голову и наливаясь кровью так, что отутюженный жесткий воротник сталинки врезался ему в шею. Нет, концы нити безвозвратно ускользнули и не возвращались. И не было никакого другого выхода, как самому отмахнуться от нее, переключаясь на другое:
– Но все это из области философии. Ты лучше скажи мне, орел, как ты сегодня понимаешь своим молодым умом наши задачи? Что теперь становится самым главным у нас на стройке?
На этот раз Федор не растерялся. Автономов советовался с ним как с равным, и Федор не вправе был уклониться от ответа.
– Я думаю, Юрий Александрович, что если раньше мы пели хором, то теперь наступила пора сольных номеров. Вода с каждым днем все больше будет мочить нам пятки. Теперь уже решают сооружения, а не объемы.
Автономов, не дошагав по дорожке полшага, с изумлением обернулся.
– Постой, постой, чьими словами ты говоришь?
Неподдельно удивился и Федор:
– Как чьими?
Если бы ему сказали, что эти слова принадлежат не ему, а Автономову, он не поверил бы. Русые колосья бровей на лице у него взлетели. Странный вопрос. Федор ни на минуту не сомневался, что эти слова принадлежат только ему, а если бы ему сказали, что точно такими же словами говорит теперь на всех совещаниях Автономов, он ни за что бы не поверил. Он давно уже не замечал, как те самые броские слова и крылатые фразы Автономова, которые восхищали Федора, едва касаясь его уха, тут же становились его собственными словами и фразами. И Автономов, увидев изумление на его лице, безошибочно понял, в чем дело. У этой простосердечной наивности, округлившей при его вопросе глаза, все тайны были на лице. Автономов почувствовал, как в ответ на этот влюбленно-преданный взгляд что-то начинает пощипывать у него в горле.
– Я хотел сказать, что очень правильные слова, – поспешил сказать он, чувствуя всю неуместность своего вопроса. Ему меньше всего хотелось, чтобы этот парень ушел от него с разочарованием или обидой. – И вообще, я должен сказать, что давно уже слежу за тобой. А теперь рад был и лично убедиться, что не ошибся. Вот такие помощники мне и нужны.
Наконец-то Автономовым были произнесены слова, которые Федор давно уже жаждал от него услышать. Может быть, все те три года, пока он работал на стройке, а может, и всю жизнь. Он сумел заглянуть в самое сердце Федора, и оно осчастливленно заныло. Все эти три года не терял смутной надежды Федор, что, когда наконец его призовет к себе Автономов, он скажет именно так: «Вот такие помощники мне и нужны». И действительно возьмет его к себе ближайшим помощником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– И этого для данной особы еще мало, – с печальной суровостью сказал Автономов. – Она должна еще благодарить судьбу, что так отделалась. Как ты называешь этот ее… курень?
– Кодлой, Юрий Александрович, – со смущением ответил Федор.
Разговаривая с Грековым, он ничуть не стыдился произносить это слово. Но Греков другое дело. Греков – не Автономов. И отношения у Федора с Грековым тоже были совсем иные.
– Кодла и есть, – серьезно ответил Автономов. – Пришла пора разрушить эти змеиные гнезда. Конечно, не такими методами. Но я надеюсь, что это в первый и последний раз.
– В первый и последний, – как эхо откликнулся Федор.
– Мы еще недооцениваем всей той опасности, которая исходит из этих гнезд. А может быть, у нас и не дошли еще руки. Но пора бы им уже дойти. – Автономов опять вышел из-за стола и стал ходить по зеленой ковровой дорожке длинного кабинета – десять шагов вперед, десять назад. Доходя до стены, он поворачивался круто, сразу всем корпусом, но дальше шел по дорожке медленно. Одну руку он заложил за борт своей сталинки. – Довольствуемся тем, что имеем дело с человеком в школе, на производстве, в комсомоле, в профсоюзе, в партии, воспитываем его на собраниях, на агитпунктах. А он вдруг сразу после собрания попадает в такую кодлу, в объятия какой-нибудь Лилии Андреевны, и там ему производят окончательную шлифовку. Опутывают его паутиной, отравляют всевозможной мерзостью. Там умеют обласкать, сыграть на самых отзывчивых струнах. Умеют и проявить участие, когда мы остаемся равнодушными к чужой беде, – и, останавливаясь на полпути к стене на половине ковровой дорожки, Автономов круто, на каблуках, повернулся к Федору. – Как, по-твоему, все это называется, комсомольский вождь?
Федор растерялся. Все его внимание сейчас было направлено на то, чтобы не упустить ни единого из всех тех необычайно важных и значительных, по его мнению, слов, которые произносил здесь не перед кем-нибудь, а перед ним Автономов. Удивительнее всего, что Федор сам неоднократно обо всем этом думал, но ни разу ему не приходили на ум такие точные и верные слова. Должно быть, только Автономов и знал, где их найти.
Так и не дождавшись ответа от своего явно растерявшегося собеседника, Автономов сам же и ответил:
– Борьбой. Классовая борьба, комсомольский вождь, у нас после войны уже почти закончилась, но борьба за душу человека не прекратилась, нет, и смею утверждать, никогда не прекратится. Даже при коммунизме. Эта особа не столь уж невинное создание. Она таким образом удовлетворяет свою жажду деятельности. Ей тоже хочется влиять. За ее спиной та сила, которую нам еще предстоит добить: мещанство. Мы о нем давно уже забыли за своими грандиозными делами, да оно о нас не забывает. Оно, вполне возможно, мечтает о каком-то своем коммунизме. И заблаговременно вербует свои кадры, предчувствуя, что когда-нибудь до него дойдут у нас руки. Мещане зубами держатся друг за друга и теми же зубами грызут друг друга. Конечно, бороться с ними нужно не бульдозерами. Как вынужденную меру, частный случай это еще можно принимать, а как метод – это не больше чем демонстрация слабости.
Порученец приоткрыл обитую коричневым дерматином дверь в кабинет и, увидев, что Федор сидит, истово выпрямившись на стуле, а Автономов стоит перед ним, опять скрылся в приемной.
Автономов сердито оглянулся на дверь. Не любил он, когда его прерывали. Вот и теперь нить интереснейшей мысли, которая пришла к нему, была утеряна. Тщетно он старался связать ее, нагнув в раздумье голову и наливаясь кровью так, что отутюженный жесткий воротник сталинки врезался ему в шею. Нет, концы нити безвозвратно ускользнули и не возвращались. И не было никакого другого выхода, как самому отмахнуться от нее, переключаясь на другое:
– Но все это из области философии. Ты лучше скажи мне, орел, как ты сегодня понимаешь своим молодым умом наши задачи? Что теперь становится самым главным у нас на стройке?
На этот раз Федор не растерялся. Автономов советовался с ним как с равным, и Федор не вправе был уклониться от ответа.
– Я думаю, Юрий Александрович, что если раньше мы пели хором, то теперь наступила пора сольных номеров. Вода с каждым днем все больше будет мочить нам пятки. Теперь уже решают сооружения, а не объемы.
Автономов, не дошагав по дорожке полшага, с изумлением обернулся.
– Постой, постой, чьими словами ты говоришь?
Неподдельно удивился и Федор:
– Как чьими?
Если бы ему сказали, что эти слова принадлежат не ему, а Автономову, он не поверил бы. Русые колосья бровей на лице у него взлетели. Странный вопрос. Федор ни на минуту не сомневался, что эти слова принадлежат только ему, а если бы ему сказали, что точно такими же словами говорит теперь на всех совещаниях Автономов, он ни за что бы не поверил. Он давно уже не замечал, как те самые броские слова и крылатые фразы Автономова, которые восхищали Федора, едва касаясь его уха, тут же становились его собственными словами и фразами. И Автономов, увидев изумление на его лице, безошибочно понял, в чем дело. У этой простосердечной наивности, округлившей при его вопросе глаза, все тайны были на лице. Автономов почувствовал, как в ответ на этот влюбленно-преданный взгляд что-то начинает пощипывать у него в горле.
– Я хотел сказать, что очень правильные слова, – поспешил сказать он, чувствуя всю неуместность своего вопроса. Ему меньше всего хотелось, чтобы этот парень ушел от него с разочарованием или обидой. – И вообще, я должен сказать, что давно уже слежу за тобой. А теперь рад был и лично убедиться, что не ошибся. Вот такие помощники мне и нужны.
Наконец-то Автономовым были произнесены слова, которые Федор давно уже жаждал от него услышать. Может быть, все те три года, пока он работал на стройке, а может, и всю жизнь. Он сумел заглянуть в самое сердце Федора, и оно осчастливленно заныло. Все эти три года не терял смутной надежды Федор, что, когда наконец его призовет к себе Автономов, он скажет именно так: «Вот такие помощники мне и нужны». И действительно возьмет его к себе ближайшим помощником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81