Лучше, чем у тебя, это ни у кого не может получиться. Все Другие только заглядывают в рот и ждут, когда Автономов изречет новый афоризм. Что же ты молчишь? Моя разведка уже донесла мне, что ты звонил начальнику транспортного отдела по поводу автоколонны.
– Да; звонил. И он мне ответил, что без твоего личного указания…
– Без моего указания, как ты знаешь, ни один наш чиновник пальцем не пошевелит. Но теперь,, надеюсь, он уже направил в Приваловскую сто машин. Устроит?
– Устроит.
– Еще бы. Где бы еще твои вандейцы могли рассчитывать на такой комфорт. Но что-то я не вижу, чтобы ты бурно выражал свой восторг. Садись. Ты уж не обессудь, если я в твоем присутствии полежу. Что-то трудно голову от подушки поднять. Может, для начала выпьем?
Он явно ждал, чтобы, услышав отказ Грекова, тут же и обрушить на него град своих реплик по поводу постоянной трезвости партийного руководства, но лишь, спуская руку с кровати, вяло пошарил ею в раскрытой тумбочке.
– Вот и правильно. Как ты знаешь, у меня всегда найдется, – он достал из тумбочки бутылку, но тут же и вернул ее обратно на место. – Уже душа не берет. Что ты так смотришь на меня своими синими брызгами?! Думаешь, у Автономова очередной простой. Но представь, что на этот раз у него действительно грипп. Знобит, – добавил он, снимая, со спинки кровати и натягивая на себя клетчатый плед. Он поджал ноги под пледом. – На этот раз мой порученец тебе правду сказал. Но ты, конечно, все равно не поверил. И это уже не твоя, а моя вина. Помнишь, как в той сказке пастух кричал людям «волк», и они сбегались, а он смеялся над ними, но когда на самом деле напал на стадо волк, они уже не поверили ему. – Он еще больше натянул на себя плед. – Хорошо бы еще и шерстяные носки надеть, я тогда быстрее согреваюсь. Нет, не массового производства, они меня еще больше холодят, а домашней вязки и чтобы нитка из-под прялки. Да, да, у нас в доме, даже когда мы уже перебрались из деревни в город, не переводились клубки ниток из овечьей шерсти. С детства помню, что мать не только умела на веретене ссучивать нить, но и вязать из нее все что угодно. Особенно запомнилось, как хорошо было засыпать под жужжание ее прялки и как сверкали спицы у нее в руках при свете каганца, когда она перед зимой принималась вязать мне, сестренке и отцу носки или надвязывать на них вместо протертых пяток новые. И при этом никогда у нее, к нашему удовольствию, не прекращалась война с котятами, которые то и дело закатывали ее клубки куда-нибудь под сундук или под комод, а иногда и обрывали нить. – Закидывая руку за спину, Автономов выше подвернул у себя под головой подушку. – Ты чувствуешь, как я здесь без тебя в идейном отношении разболтался, даже в патриархальную ересь впал. Но все-таки еще послушай немного. Автономов, как ты знаешь, не всегда бывает такой. Еще осталось от прялки воспоминание: отец говорил нам, бывало, когда мы начинали зимой шмыгать носами, что от насморка ничего нет лучшего, как прочхаться у веретена. Горько-соленой пылью от овечьей шерсти здорово прочищало все трубы. – Как бы в подтверждение своих слов Автономов закашлялся надолго, с высвистами и хрипом, грудь у него действительно была простужена, как будто чем-то наглухо забита. Когда он наконец прокашлялся, в голосе у него что-то изменилось, не то чтобы он глуше стал, а как-то посмирнее. – Представь, что от моей матери, когда мы переехали уже в город, и моя покойница, Шура, тоже пристрастилась к прялке. Конечно, овец в городе мы не держали, так она, бывало, купит на ростовском базаре шерсти, напрядет из нее черных и белых клубков на всю зиму и, чуть выпадает свободная минута, никак не может удержаться, чтобы не вязать всякие шарфы, а для своего драгоценного мужа пуловер или теплую шапку. Отбиваясь от моих насмешек возражением, что ничто так не успокаивает нервы, а если она при этом молчит, то надо же ей и петли пересчитать. Вполне достаточно, чтобы в доме выступал кто-нибудь один. Это она уже по моему адресу. При этом она умела поставить дело так, что и сам не успеешь заметить, как нитки сами собой начинали наматываться на твои руки. – Вдруг глаза Автономова вспыхнули каким-то изумрудным светом, и он неожиданно завершил: – Я бы теперь все, все готов отдать, чтобы только услышать шелест ее шагов. – С тягучей тоской он взглянул на дверь и далеко откинул голову на подушке. – А теперь давай воспитывай. Кроме тебя, некому воспитывать меня. Правда, через три дня приедет на каникулы Оля. К этому времени, слава богу, кончится мой грипп, а когда она опять уедет в Москву, то и я опять останусь один как перст.
26
Так и не заехав домой и позволив себе, чтобы далеко не отстать от автоколонны – лишь немного пройти по свеженамытой плотине, Греков уже стал спускаться к машине, когда его окликнули. Молодой и худой бетонщик из ЗК, разравнивающий на склоне плотины лопатой серое месиво бетона, тут же и белеющее под солнцем, подняв голову и увидев, что Греков закуривает, поинтересовался у него:
– Это, гражданин начальник политотдела, какие у вас спички? Не «Победа»?
– А разве ты, Молчанов, куришь? – узнавая его, спросил Греков.
– Угадали, гражданин начальник политотдела, не курю. С тех пор как отец еще вожжами отучил меня, когда я скирду запалил, – но, увидев, что Греков собирается спрятать спички в карман и предупреждая его движение, он протянул руку: – Нет, вы сперва прочтите, что написано на ней.
Греков поднес коробок со спичками к глазам.
– Все что полагается и написано. «Победа» есть «Победа».
Молчанов покачал головой:
– Смотря как читать.
Другие ЗК вокруг них тоже приставили к ногам лопаты, прислушиваясь. Приблизился и охранник, поправляя автомат на плече.
– Что же там может получиться?
Молчанов с искорками в глазах спросил:
– А за это мне не добавят срок?
Греков протянул ему коробок.
– Не блажи, Молчанов. Если начал, то давай до конца.
Молчанов взял из его руки коробок и, подчеркивая на нем ногтем надпись, медленно расшифровал:
– Плотину обеспечим, если дадите амнистию.
Греков рассмеялся.
– В самом деле. – Но тут же, взяв из руки Молчанова коробок со спичками, он стал подчеркивать на нем ногтем надпись справа налево, вслух читая: – Амнистию дадим, если будет обеспечена плотина.
Теперь уже засмеялись и все другие ЗК, а с ними и конвоир. Один Молчанов остался серьезным.
– Ваш козырь старше.
Греков опять уже стал спускаться к машине на шоссе, когда его догнали слова Молчанова.
– Я, гражданин начальник политотдела, еще хочу спросить.
– Спрашивай, – Греков оглянулся.
– Если срок все пятнадцать лет, амнистию тоже могут дать?
Папироса у Грекова погасла, и он опять достал из кармана спички, раскуривая ее.
– Ты уже сколько отбыл?
– С зачетами?
– У тебя в школе по задачкам не одни только тройки были?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Да; звонил. И он мне ответил, что без твоего личного указания…
– Без моего указания, как ты знаешь, ни один наш чиновник пальцем не пошевелит. Но теперь,, надеюсь, он уже направил в Приваловскую сто машин. Устроит?
– Устроит.
– Еще бы. Где бы еще твои вандейцы могли рассчитывать на такой комфорт. Но что-то я не вижу, чтобы ты бурно выражал свой восторг. Садись. Ты уж не обессудь, если я в твоем присутствии полежу. Что-то трудно голову от подушки поднять. Может, для начала выпьем?
Он явно ждал, чтобы, услышав отказ Грекова, тут же и обрушить на него град своих реплик по поводу постоянной трезвости партийного руководства, но лишь, спуская руку с кровати, вяло пошарил ею в раскрытой тумбочке.
– Вот и правильно. Как ты знаешь, у меня всегда найдется, – он достал из тумбочки бутылку, но тут же и вернул ее обратно на место. – Уже душа не берет. Что ты так смотришь на меня своими синими брызгами?! Думаешь, у Автономова очередной простой. Но представь, что на этот раз у него действительно грипп. Знобит, – добавил он, снимая, со спинки кровати и натягивая на себя клетчатый плед. Он поджал ноги под пледом. – На этот раз мой порученец тебе правду сказал. Но ты, конечно, все равно не поверил. И это уже не твоя, а моя вина. Помнишь, как в той сказке пастух кричал людям «волк», и они сбегались, а он смеялся над ними, но когда на самом деле напал на стадо волк, они уже не поверили ему. – Он еще больше натянул на себя плед. – Хорошо бы еще и шерстяные носки надеть, я тогда быстрее согреваюсь. Нет, не массового производства, они меня еще больше холодят, а домашней вязки и чтобы нитка из-под прялки. Да, да, у нас в доме, даже когда мы уже перебрались из деревни в город, не переводились клубки ниток из овечьей шерсти. С детства помню, что мать не только умела на веретене ссучивать нить, но и вязать из нее все что угодно. Особенно запомнилось, как хорошо было засыпать под жужжание ее прялки и как сверкали спицы у нее в руках при свете каганца, когда она перед зимой принималась вязать мне, сестренке и отцу носки или надвязывать на них вместо протертых пяток новые. И при этом никогда у нее, к нашему удовольствию, не прекращалась война с котятами, которые то и дело закатывали ее клубки куда-нибудь под сундук или под комод, а иногда и обрывали нить. – Закидывая руку за спину, Автономов выше подвернул у себя под головой подушку. – Ты чувствуешь, как я здесь без тебя в идейном отношении разболтался, даже в патриархальную ересь впал. Но все-таки еще послушай немного. Автономов, как ты знаешь, не всегда бывает такой. Еще осталось от прялки воспоминание: отец говорил нам, бывало, когда мы начинали зимой шмыгать носами, что от насморка ничего нет лучшего, как прочхаться у веретена. Горько-соленой пылью от овечьей шерсти здорово прочищало все трубы. – Как бы в подтверждение своих слов Автономов закашлялся надолго, с высвистами и хрипом, грудь у него действительно была простужена, как будто чем-то наглухо забита. Когда он наконец прокашлялся, в голосе у него что-то изменилось, не то чтобы он глуше стал, а как-то посмирнее. – Представь, что от моей матери, когда мы переехали уже в город, и моя покойница, Шура, тоже пристрастилась к прялке. Конечно, овец в городе мы не держали, так она, бывало, купит на ростовском базаре шерсти, напрядет из нее черных и белых клубков на всю зиму и, чуть выпадает свободная минута, никак не может удержаться, чтобы не вязать всякие шарфы, а для своего драгоценного мужа пуловер или теплую шапку. Отбиваясь от моих насмешек возражением, что ничто так не успокаивает нервы, а если она при этом молчит, то надо же ей и петли пересчитать. Вполне достаточно, чтобы в доме выступал кто-нибудь один. Это она уже по моему адресу. При этом она умела поставить дело так, что и сам не успеешь заметить, как нитки сами собой начинали наматываться на твои руки. – Вдруг глаза Автономова вспыхнули каким-то изумрудным светом, и он неожиданно завершил: – Я бы теперь все, все готов отдать, чтобы только услышать шелест ее шагов. – С тягучей тоской он взглянул на дверь и далеко откинул голову на подушке. – А теперь давай воспитывай. Кроме тебя, некому воспитывать меня. Правда, через три дня приедет на каникулы Оля. К этому времени, слава богу, кончится мой грипп, а когда она опять уедет в Москву, то и я опять останусь один как перст.
26
Так и не заехав домой и позволив себе, чтобы далеко не отстать от автоколонны – лишь немного пройти по свеженамытой плотине, Греков уже стал спускаться к машине, когда его окликнули. Молодой и худой бетонщик из ЗК, разравнивающий на склоне плотины лопатой серое месиво бетона, тут же и белеющее под солнцем, подняв голову и увидев, что Греков закуривает, поинтересовался у него:
– Это, гражданин начальник политотдела, какие у вас спички? Не «Победа»?
– А разве ты, Молчанов, куришь? – узнавая его, спросил Греков.
– Угадали, гражданин начальник политотдела, не курю. С тех пор как отец еще вожжами отучил меня, когда я скирду запалил, – но, увидев, что Греков собирается спрятать спички в карман и предупреждая его движение, он протянул руку: – Нет, вы сперва прочтите, что написано на ней.
Греков поднес коробок со спичками к глазам.
– Все что полагается и написано. «Победа» есть «Победа».
Молчанов покачал головой:
– Смотря как читать.
Другие ЗК вокруг них тоже приставили к ногам лопаты, прислушиваясь. Приблизился и охранник, поправляя автомат на плече.
– Что же там может получиться?
Молчанов с искорками в глазах спросил:
– А за это мне не добавят срок?
Греков протянул ему коробок.
– Не блажи, Молчанов. Если начал, то давай до конца.
Молчанов взял из его руки коробок и, подчеркивая на нем ногтем надпись, медленно расшифровал:
– Плотину обеспечим, если дадите амнистию.
Греков рассмеялся.
– В самом деле. – Но тут же, взяв из руки Молчанова коробок со спичками, он стал подчеркивать на нем ногтем надпись справа налево, вслух читая: – Амнистию дадим, если будет обеспечена плотина.
Теперь уже засмеялись и все другие ЗК, а с ними и конвоир. Один Молчанов остался серьезным.
– Ваш козырь старше.
Греков опять уже стал спускаться к машине на шоссе, когда его догнали слова Молчанова.
– Я, гражданин начальник политотдела, еще хочу спросить.
– Спрашивай, – Греков оглянулся.
– Если срок все пятнадцать лет, амнистию тоже могут дать?
Папироса у Грекова погасла, и он опять достал из кармана спички, раскуривая ее.
– Ты уже сколько отбыл?
– С зачетами?
– У тебя в школе по задачкам не одни только тройки были?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81