Она перевела взгляд на Усмана и увидела, как он под ее взглядом втянул голову в плечи.
Галина Алексеевна перешла в наступление.
– Нет, это ты должен сказать, за что я должна была тебя бросить.
Никакого тайного смысла уже нельзя было уловить в голосе Федора Ивановича, когда он устало ответил:
– За то, что я тюремщик.
– Знаешь, Федя, – спокойно сказала Галина Алексеевна, – если бы мы здесь были одни, то я бы сказала, что у кого-то из нас… – И, покрутив у виска пальцем, она скрылась на кухне, плотно прикрывая за собой дверь.
Федор Иванович, поворачиваясь к Усману, поинтересовался:
– Как ты думаешь, что она имела в виду? Тогда я сам и отвечу. Служба, Усман, есть служба. Конечно, она у нас с тобой невеселая, но кто-то должен и ее исполнять. Пока еще не наступило время, чтобы совсем не было ее. Ты что же, не согласен со мной? – И вдруг Федор Иванович круто изменил свой тон на официальный: – Ну, что же, сержант Юсупов, мы рассмотрим ваш рапорт. Но, как вам ' должно быть известно, принять его прямо из ваших рук я не могу. Надо знать устав. Вручите рапорт своему командиру, а он уже даст ему ход. Вы свободны.
Галина Алексеевна, приоткрывшая в эту минуту дверь из кухни, увидела, что Федор Иванович стоит с совсем отчужденным лицом и глаза у него излучают полярное сияние, а Усман стоит перед ним как в воду опущенный. Лишь одни коричневые крупные веснушки мерцают у него на лице.
– Можете идти, сержант, – сухо повторил Федор Иванович.
– Товарищ полковник! Федор Иванович! – не трогаясь с места, быстро заговорил Усман. – Я вам еще не все сказал. Не могу я своего фронтового друга сторожить.
– Какого друга? Крупное, широкое лицо Федора Ивановича обмякло, в зеленоватых, навыкате, глазах плеснулся испуг. Галина Алексеевна, совсем позабыв, что у нее делалось на кухне, прислонилась плечом к притолоке двери.
– В сорок третьем году под Самбеком он меня из-под танка вытащил, а теперь я должен…
Федор Иванович с беспокойством спросил:
– Он тебя сам узнал?
– Сам.
– А ты его?
– По уставу, товарищ полковник, нам не положено в разговоры с ЗК вступать.
Галина Алексеевна заметила, как Федор Иванович проглотил эти слова Усмана, не сморгнув.
– Хорошо, – сказал он, – оставь рапорт у меня. А пока я прикажу начальнику охраны, чтобы тебя перевели на другой объект.
– Может быть, Федор Иванович, я еще уговорю ее, – неуверенно сказал Усман.
– Нет, тебе все равно нельзя здесь служить, – почти вытягивая рапорт из его руки, твердо сказал Федор Иванович. Вдруг он так и впился глазами в лицо Усмана: – Т-ты вчера на земснаряде службу нес?
– Нет, на рыбоподъемнике.
– Хорошо, можешь идти.
Усман откозырнул и вышел. Галина Алексеевна осталась стоять у притолоки, зная, что наступила та самая минута, когда Федор Иванович все должен будет сам ей рассказать.
Федор Иванович, оборачиваясь, вдруг ополчился на нее:
– Что ты у меня над душой стоишь?! Лучше погляди у себя за спиной.
Галина Алексеевна, оглянувшись, не смогла удержать испуганного возгласа:
– Ой!
В кастрюле, которая стояла у нее на кухне на плите, тесто уже выпучилось бугром, переваливаясь через край.
5
Давно погасли все ночные огни в райцентре на правобережной круче над Доном. Повыключили их и вахтенный матрос на дебаркадере, и монтер рыб-колхоза, отвечающий за то, чтобы с первыми же петухами меркла одна-единственная золотистая нить, пронизывающая станицу по центральной улице с юга на север, и ночной сторож сельпо, который, заступив на дежурство с вечера после хорошего ужина с вином, сразу же уснул в своей караулке, так и не засветив витрину раймага напротив здания райкома. Но в самом райкоме к двенадцати часам ночи светились окна на втором этаже. «Тоже хо-зя-ева, жгут по тысяче свечей, а с людей привыкли спрашивать за каждую копейку», – сердито приподнимая головы от подушек, ворчали жители станицы, которым так и не удавалось заснуть все за теми же думами: «Трогаться?», «Подождать?»
– Вопрос уже не о том, чтобы трогаться или подождать, – говорил в своем кабинете и секретарь райкома Истомин, зарываясь пальцами в свою рыжую шевелюру, – а утонуть или не утонуть? Но даже и теперь никто не снимет с нас ответственности ни по хлебу, ни по мясу или молоку. У товарища Грекова своя миссия, – он бросил взгляд в угол комнаты, где сидел Греков, – а у нас еще и другая. Пора уже не щепетильничать с Подкатаевым и с Коныгиным.
Еще не старая, в синем костюме, женщина, сидевшая в кресле у стола Истомина, заметила:
– Подкатаев по сдаче хлеба нового урожая с превышением идет.
– Это после того как ему со стройки целую автоколонну прислали, – бросил с дивана райупол-комзаг Цветков.
– Он и до этого выше районного графика шел.
– Вот, вот, Николай Дмитриевич, – сказал Цветков. – За Подкатаева в нашем районе все женщины горой. Во главе с председателем рика. Конечно, он мужчина видный, но не до такой же степени, чтобы ему одному внимание уделять.
Женщина в синем костюме презрительно покосилась на него:
– Не забывай, Цветков, что ты на бюро.
– Я, Елена Сергеевна, готов отвечать за свои слова. Помню, как еще три года назад ты выгораживала его за крупнейшее, не только в масштабе нашего района, хищение зерна. При явном сокрытии им этого факта от райкома.
– Насчет этого факта, Цветков, я и теперь считаю, как считала тогда. Напрасно ты улыбаешься, тебя, как уполкомзага, это в. первую очередь должно беспокоить.
Цветков еще шире заулыбался.
– Что же я могу с собой поделать, уважаемый товарищ предрика, если этот совершенно бесспорный факт меня давно уже ничуть не беспокоит. Все яснее ясного: что заработал, то и получай.
– Как же это можно увязать с его предшествующей биографией? У него орденов с медалями не меньше пяти.
Истомин, который все это время, не поднимая головы, слушал их перепалку, повернулся к Елене Сергеевне:
– Вы все о той же истории с тремя тоннами зерна?
Греков и сам не заметил, как подался из своего угла вперед.
– В том-то и дело, Николай Дмитриевич, что вся эта история была шита белыми нитками.
Истомин перевел взгляд на райуполкомзага.
– В самом деле, Цветков, и тогда это как-то не вязалось.
Цветков привстал с дивана.
– Но это только доказывает, Николай Дмитриевич, что в работе с кадрами мы часто еще остаемся в плену у бумаги. У кого анкета в ажуре, тот и герой. Но у злостных расхитителей, как известно, она чаще всего и бывает без сучка. В то время– как райисполком не сводил глаз с его орденов, он у государства по дороге на пункт «Заготзерна» целых две полуторки зерна украл. Это в послевоенный голодный год.
– Так, Цветков, ты можешь и меня в соучастницы зачислить.
Истомин счел необходимым поддержать Елену Сергеевну.
– Да-да, это уже чересчур. Но и три тонны зерна, Елена Сергеевна, это три тысячи килограммов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Галина Алексеевна перешла в наступление.
– Нет, это ты должен сказать, за что я должна была тебя бросить.
Никакого тайного смысла уже нельзя было уловить в голосе Федора Ивановича, когда он устало ответил:
– За то, что я тюремщик.
– Знаешь, Федя, – спокойно сказала Галина Алексеевна, – если бы мы здесь были одни, то я бы сказала, что у кого-то из нас… – И, покрутив у виска пальцем, она скрылась на кухне, плотно прикрывая за собой дверь.
Федор Иванович, поворачиваясь к Усману, поинтересовался:
– Как ты думаешь, что она имела в виду? Тогда я сам и отвечу. Служба, Усман, есть служба. Конечно, она у нас с тобой невеселая, но кто-то должен и ее исполнять. Пока еще не наступило время, чтобы совсем не было ее. Ты что же, не согласен со мной? – И вдруг Федор Иванович круто изменил свой тон на официальный: – Ну, что же, сержант Юсупов, мы рассмотрим ваш рапорт. Но, как вам ' должно быть известно, принять его прямо из ваших рук я не могу. Надо знать устав. Вручите рапорт своему командиру, а он уже даст ему ход. Вы свободны.
Галина Алексеевна, приоткрывшая в эту минуту дверь из кухни, увидела, что Федор Иванович стоит с совсем отчужденным лицом и глаза у него излучают полярное сияние, а Усман стоит перед ним как в воду опущенный. Лишь одни коричневые крупные веснушки мерцают у него на лице.
– Можете идти, сержант, – сухо повторил Федор Иванович.
– Товарищ полковник! Федор Иванович! – не трогаясь с места, быстро заговорил Усман. – Я вам еще не все сказал. Не могу я своего фронтового друга сторожить.
– Какого друга? Крупное, широкое лицо Федора Ивановича обмякло, в зеленоватых, навыкате, глазах плеснулся испуг. Галина Алексеевна, совсем позабыв, что у нее делалось на кухне, прислонилась плечом к притолоке двери.
– В сорок третьем году под Самбеком он меня из-под танка вытащил, а теперь я должен…
Федор Иванович с беспокойством спросил:
– Он тебя сам узнал?
– Сам.
– А ты его?
– По уставу, товарищ полковник, нам не положено в разговоры с ЗК вступать.
Галина Алексеевна заметила, как Федор Иванович проглотил эти слова Усмана, не сморгнув.
– Хорошо, – сказал он, – оставь рапорт у меня. А пока я прикажу начальнику охраны, чтобы тебя перевели на другой объект.
– Может быть, Федор Иванович, я еще уговорю ее, – неуверенно сказал Усман.
– Нет, тебе все равно нельзя здесь служить, – почти вытягивая рапорт из его руки, твердо сказал Федор Иванович. Вдруг он так и впился глазами в лицо Усмана: – Т-ты вчера на земснаряде службу нес?
– Нет, на рыбоподъемнике.
– Хорошо, можешь идти.
Усман откозырнул и вышел. Галина Алексеевна осталась стоять у притолоки, зная, что наступила та самая минута, когда Федор Иванович все должен будет сам ей рассказать.
Федор Иванович, оборачиваясь, вдруг ополчился на нее:
– Что ты у меня над душой стоишь?! Лучше погляди у себя за спиной.
Галина Алексеевна, оглянувшись, не смогла удержать испуганного возгласа:
– Ой!
В кастрюле, которая стояла у нее на кухне на плите, тесто уже выпучилось бугром, переваливаясь через край.
5
Давно погасли все ночные огни в райцентре на правобережной круче над Доном. Повыключили их и вахтенный матрос на дебаркадере, и монтер рыб-колхоза, отвечающий за то, чтобы с первыми же петухами меркла одна-единственная золотистая нить, пронизывающая станицу по центральной улице с юга на север, и ночной сторож сельпо, который, заступив на дежурство с вечера после хорошего ужина с вином, сразу же уснул в своей караулке, так и не засветив витрину раймага напротив здания райкома. Но в самом райкоме к двенадцати часам ночи светились окна на втором этаже. «Тоже хо-зя-ева, жгут по тысяче свечей, а с людей привыкли спрашивать за каждую копейку», – сердито приподнимая головы от подушек, ворчали жители станицы, которым так и не удавалось заснуть все за теми же думами: «Трогаться?», «Подождать?»
– Вопрос уже не о том, чтобы трогаться или подождать, – говорил в своем кабинете и секретарь райкома Истомин, зарываясь пальцами в свою рыжую шевелюру, – а утонуть или не утонуть? Но даже и теперь никто не снимет с нас ответственности ни по хлебу, ни по мясу или молоку. У товарища Грекова своя миссия, – он бросил взгляд в угол комнаты, где сидел Греков, – а у нас еще и другая. Пора уже не щепетильничать с Подкатаевым и с Коныгиным.
Еще не старая, в синем костюме, женщина, сидевшая в кресле у стола Истомина, заметила:
– Подкатаев по сдаче хлеба нового урожая с превышением идет.
– Это после того как ему со стройки целую автоколонну прислали, – бросил с дивана райупол-комзаг Цветков.
– Он и до этого выше районного графика шел.
– Вот, вот, Николай Дмитриевич, – сказал Цветков. – За Подкатаева в нашем районе все женщины горой. Во главе с председателем рика. Конечно, он мужчина видный, но не до такой же степени, чтобы ему одному внимание уделять.
Женщина в синем костюме презрительно покосилась на него:
– Не забывай, Цветков, что ты на бюро.
– Я, Елена Сергеевна, готов отвечать за свои слова. Помню, как еще три года назад ты выгораживала его за крупнейшее, не только в масштабе нашего района, хищение зерна. При явном сокрытии им этого факта от райкома.
– Насчет этого факта, Цветков, я и теперь считаю, как считала тогда. Напрасно ты улыбаешься, тебя, как уполкомзага, это в. первую очередь должно беспокоить.
Цветков еще шире заулыбался.
– Что же я могу с собой поделать, уважаемый товарищ предрика, если этот совершенно бесспорный факт меня давно уже ничуть не беспокоит. Все яснее ясного: что заработал, то и получай.
– Как же это можно увязать с его предшествующей биографией? У него орденов с медалями не меньше пяти.
Истомин, который все это время, не поднимая головы, слушал их перепалку, повернулся к Елене Сергеевне:
– Вы все о той же истории с тремя тоннами зерна?
Греков и сам не заметил, как подался из своего угла вперед.
– В том-то и дело, Николай Дмитриевич, что вся эта история была шита белыми нитками.
Истомин перевел взгляд на райуполкомзага.
– В самом деле, Цветков, и тогда это как-то не вязалось.
Цветков привстал с дивана.
– Но это только доказывает, Николай Дмитриевич, что в работе с кадрами мы часто еще остаемся в плену у бумаги. У кого анкета в ажуре, тот и герой. Но у злостных расхитителей, как известно, она чаще всего и бывает без сучка. В то время– как райисполком не сводил глаз с его орденов, он у государства по дороге на пункт «Заготзерна» целых две полуторки зерна украл. Это в послевоенный голодный год.
– Так, Цветков, ты можешь и меня в соучастницы зачислить.
Истомин счел необходимым поддержать Елену Сергеевну.
– Да-да, это уже чересчур. Но и три тонны зерна, Елена Сергеевна, это три тысячи килограммов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81