Поначалу я восхищался и воображал себя героем вроде Анту или Рутка. Но, повзрослев, я познал себя. Понял, что никогда не смогу быть героем – героями бывают только люди, а я все-таки не вполне человек. И как только я это понял, я стал слушать песни о героях иначе, Перкар. Я стал представлять себя не героем, но другом героя или его спутником. Или, может быть, врагом.
Он многозначительно взглянул на Перкара, желая удостовериться, что тот его верно понял.
Перкар и в самом деле начинал понимать – и, хотя он молчал, видно было, что слова Нгангаты болью отозвались в его сердце.
– Судьба товарищей героя не слишком завидна, Перкар! Они погибают, чтобы герой мог мстить за них, или предают, и тогда бывают наказаны. Земля, по которой ступает герой, усеяна костями его друзей и врагов.
Перкар закрыл глаза и мысленным взором увидел мертвые лица Эруки, Апада и безымянной старой женщины в пещере. Капака не был даже погребен. Нгангата, еле живой, слабел день ото дня. Вспомнилась ему и его возлюбленная – богиня, которая хотела остановить его, спасти от судьбы.
– Ей хотелось, чтобы я был мужчиной, а не героем, – признался Перкар и с ужасом почувствовал, как слеза сбежала у него по щеке. – Она пыталась сделать из меня мужчину.
– Это редкость среди богинь, – заметил Нгангата. – Обычно боги любят делать из людей героев. Это в их натуре. Они это делают не задумываясь. В том-то и заключаются их взаимоотношения с людьми.
– Это не снимает с меня вины, – проговорил Перкар.
– Нет. Но если героя воспевают – тогда вся вина слагается с него и взваливается на богов.
Перкар с гневом взглянул на Нгангату, слезы продолжали течь у него по щекам.
– Такая песнь будет ложью!
Нгангата презрительно фыркнул:
– Песни всегда лгут. На то они и песни.
Наступила ночь. Перкар лежал на спине, глядя на звезды. Лодка мягко убаюкивала его, но он не хотел засыпать, не хотел видеть сны, которые посылала ему Река. Нгангата, несомненно, прав. Город ниже по течению, темнокожая девочка, Река – все это привело его сюда насильно, помимо воли. Когда он окажется наконец в городе и исполнит все, что от него требуется, отпустят ли его тогда? Но желанный отдых, желанное облегчение, Перкар был уверен, может принести ему только смерть. Теперь же он ничего иного так не желал, как спасения Нгангаты. Перкар хотел освободить его от себя, чтобы Нгангата перестал быть товарищем героя. Друг не заслужил такой участи. Если «Экар Перкар» станет некогда песнью, там не должно быть эпизода, где Нгангата умирал бы у него на руках.
Перкар взял меч и положил его себе на грудь.
– Как зовут тебя? – спросил он.
– Не помню, – ответил меч.
– Я хочу спросить тебя кое о чем.
– Я слушаю, – ответил меч.
– Ты позволишь мне умереть? Перерезать все душевные нити вокруг сердца – сей же час, немедленно?
– Нет, я не смогу этого сделать, хоть ты и жаждешь смерти. Так уж я устроен.
– А что, если я брошу тебя в Реку?
– Вряд ли я позволю тебе это сделать.
– Ты жесток, Безымянный! Моя смерть – не лучше ли это для нас обоих?
– Возможно, и нет. А что, если тебе предстоит совершить замечательный подвиг?
– Я в это не верю. Никакой подвиг нельзя назвать замечательным.
Меч ответил не сразу. В вышине облако набежало на звезды.
– Йа-нэд, – промелькнуло в сознании у Перкара. – Облако.
– Харка, – сказал вдруг меч.
– Что?
– Так меня звали много-много лет назад. Как мечу мне давали много имен… Нефрит, Острый Клык… Но имя мое Харка. Я был совсем юным богом. Плохо помню уже. Я появился на свет в плоти орла и был убит. Но убившие меня были добры ко мне, они послали меня домой в горы. Владыка Леса принял меня, и так я стал этим мечом.
– Харка. Прекрасное имя. Харка, прошу тебя, позволь мне умереть. Я устал от того, что меня влекут неизвестно куда, помимо моей воли.
Меч издал звук, похожий на насмешливое фырканье.
– Что ты можешь об этом знать! – сказал он.
Перкар вновь замолчал, не зная даже, сможет ли он когда-нибудь не стыдиться себя. Но едва закрыв глаза, он крепко уснул. Рассвет разбудил его. Харка все еще покоился у него на груди.
– Ты вовремя проснулся, – сказал меч. – С тобой желают говорить.
Перкар, смущенный, сел. Солнце вставало, как огненная гора, прямо против носа их лодки. Перкар замигал. Нгангата еще не проснулся. Кто же тогда хочет с ним поговорить? Ярко блестевшее на берегу пятно едва не ослепило его. Берег в той стороне густо порос тростником и бамбуком; в лес, казалось, никогда не ступала нога человека. Лодка их только что миновала устье маленькой речки, песчаная коса, нанесенная впадающим потоком, тянулась к ним, похожая на язык.
На косе стояла женщина и смотрела на Перкара. Конечно же, это была она – хрупкая, прекрасная, сияющая в утренних лучах. Она плакала, не отрывая от него глаз. Едва Перкар заметил ее, как она шагнула к нему навстречу. Он видел, с какой неохотой она движется, как напрягаются мышцы на ее ногах, как если бы ее влекла вперед некая сила. Дойдя до кромки берега, она шагнула в воду и тут же растаяла. Перкар услышал ее тихий вскрик, похожий на звон серебряного колокольчика: он выражал муку и обреченность. Но тут же она вновь появилась, удаляясь от устья вниз по Реке.
– Я говорила тебе! – услышал он ее тихий, едва различимый голос. – Я предупреждала тебя, мой любимый! Но ты можешь спастись от него, а я не могу.
И она вновь исчезла, пожираемая богом Реки. Всегда, подумал Перкар. Каждый миг. Он давно знал, что она страдает, но только теперь начал понимать ее муку. А он-то похвалялся, что избавит ее от страданий, как будто она – маленькая девочка, которую обижает жестокий отец или сварливая тетка! Как, должно быть, ненавидела она его за эту похвальбу, за глупое непонимание ее страданий!
Она появилась – вдали и все еще смотрела на него. Ему послышалось: «Живи, Перкар!»
II
ЖИЗНЬ И УЖАС
Хизи откинулась на спинку скамьи: пусть солнце пронизывает кожу, прогревает до костей. Ветер веял сквозь старые тополя, росшие в середине дворика, шевелил белые соцветия тысячелистника и доносил до Хизи их аромат. Хизи чувствовала, как лицо ее лучится теплом, косточки под ее красивой темной кожей на щеках словно были сделаны из хрупкого стекла. Хизи сидела во внутреннем дворике, закрыв глаза и подставив лицо солнцу; здесь, даже при всем желании, нельзя было отыскать ни одного сумрачного уголка. Глаза девочки устали от тьмы, и закрывать их сейчас было непозволительной роскошью.
– Ты обгоришь, принцесса, – ласково предупредил ее Тзэм.
– Я еще немного посижу здесь, – ответила Хизи.
– А что скажет Ган, принцесса? Не рассердится ли он на тебя?
– Мне нет до него дела, – ответила Хизи. – Пусть себе рассердится.
Избегнуть мрака, избегнуть воспоминаний о Дьеннате, которые теперь всегда будет навевать ей тьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Он многозначительно взглянул на Перкара, желая удостовериться, что тот его верно понял.
Перкар и в самом деле начинал понимать – и, хотя он молчал, видно было, что слова Нгангаты болью отозвались в его сердце.
– Судьба товарищей героя не слишком завидна, Перкар! Они погибают, чтобы герой мог мстить за них, или предают, и тогда бывают наказаны. Земля, по которой ступает герой, усеяна костями его друзей и врагов.
Перкар закрыл глаза и мысленным взором увидел мертвые лица Эруки, Апада и безымянной старой женщины в пещере. Капака не был даже погребен. Нгангата, еле живой, слабел день ото дня. Вспомнилась ему и его возлюбленная – богиня, которая хотела остановить его, спасти от судьбы.
– Ей хотелось, чтобы я был мужчиной, а не героем, – признался Перкар и с ужасом почувствовал, как слеза сбежала у него по щеке. – Она пыталась сделать из меня мужчину.
– Это редкость среди богинь, – заметил Нгангата. – Обычно боги любят делать из людей героев. Это в их натуре. Они это делают не задумываясь. В том-то и заключаются их взаимоотношения с людьми.
– Это не снимает с меня вины, – проговорил Перкар.
– Нет. Но если героя воспевают – тогда вся вина слагается с него и взваливается на богов.
Перкар с гневом взглянул на Нгангату, слезы продолжали течь у него по щекам.
– Такая песнь будет ложью!
Нгангата презрительно фыркнул:
– Песни всегда лгут. На то они и песни.
Наступила ночь. Перкар лежал на спине, глядя на звезды. Лодка мягко убаюкивала его, но он не хотел засыпать, не хотел видеть сны, которые посылала ему Река. Нгангата, несомненно, прав. Город ниже по течению, темнокожая девочка, Река – все это привело его сюда насильно, помимо воли. Когда он окажется наконец в городе и исполнит все, что от него требуется, отпустят ли его тогда? Но желанный отдых, желанное облегчение, Перкар был уверен, может принести ему только смерть. Теперь же он ничего иного так не желал, как спасения Нгангаты. Перкар хотел освободить его от себя, чтобы Нгангата перестал быть товарищем героя. Друг не заслужил такой участи. Если «Экар Перкар» станет некогда песнью, там не должно быть эпизода, где Нгангата умирал бы у него на руках.
Перкар взял меч и положил его себе на грудь.
– Как зовут тебя? – спросил он.
– Не помню, – ответил меч.
– Я хочу спросить тебя кое о чем.
– Я слушаю, – ответил меч.
– Ты позволишь мне умереть? Перерезать все душевные нити вокруг сердца – сей же час, немедленно?
– Нет, я не смогу этого сделать, хоть ты и жаждешь смерти. Так уж я устроен.
– А что, если я брошу тебя в Реку?
– Вряд ли я позволю тебе это сделать.
– Ты жесток, Безымянный! Моя смерть – не лучше ли это для нас обоих?
– Возможно, и нет. А что, если тебе предстоит совершить замечательный подвиг?
– Я в это не верю. Никакой подвиг нельзя назвать замечательным.
Меч ответил не сразу. В вышине облако набежало на звезды.
– Йа-нэд, – промелькнуло в сознании у Перкара. – Облако.
– Харка, – сказал вдруг меч.
– Что?
– Так меня звали много-много лет назад. Как мечу мне давали много имен… Нефрит, Острый Клык… Но имя мое Харка. Я был совсем юным богом. Плохо помню уже. Я появился на свет в плоти орла и был убит. Но убившие меня были добры ко мне, они послали меня домой в горы. Владыка Леса принял меня, и так я стал этим мечом.
– Харка. Прекрасное имя. Харка, прошу тебя, позволь мне умереть. Я устал от того, что меня влекут неизвестно куда, помимо моей воли.
Меч издал звук, похожий на насмешливое фырканье.
– Что ты можешь об этом знать! – сказал он.
Перкар вновь замолчал, не зная даже, сможет ли он когда-нибудь не стыдиться себя. Но едва закрыв глаза, он крепко уснул. Рассвет разбудил его. Харка все еще покоился у него на груди.
– Ты вовремя проснулся, – сказал меч. – С тобой желают говорить.
Перкар, смущенный, сел. Солнце вставало, как огненная гора, прямо против носа их лодки. Перкар замигал. Нгангата еще не проснулся. Кто же тогда хочет с ним поговорить? Ярко блестевшее на берегу пятно едва не ослепило его. Берег в той стороне густо порос тростником и бамбуком; в лес, казалось, никогда не ступала нога человека. Лодка их только что миновала устье маленькой речки, песчаная коса, нанесенная впадающим потоком, тянулась к ним, похожая на язык.
На косе стояла женщина и смотрела на Перкара. Конечно же, это была она – хрупкая, прекрасная, сияющая в утренних лучах. Она плакала, не отрывая от него глаз. Едва Перкар заметил ее, как она шагнула к нему навстречу. Он видел, с какой неохотой она движется, как напрягаются мышцы на ее ногах, как если бы ее влекла вперед некая сила. Дойдя до кромки берега, она шагнула в воду и тут же растаяла. Перкар услышал ее тихий вскрик, похожий на звон серебряного колокольчика: он выражал муку и обреченность. Но тут же она вновь появилась, удаляясь от устья вниз по Реке.
– Я говорила тебе! – услышал он ее тихий, едва различимый голос. – Я предупреждала тебя, мой любимый! Но ты можешь спастись от него, а я не могу.
И она вновь исчезла, пожираемая богом Реки. Всегда, подумал Перкар. Каждый миг. Он давно знал, что она страдает, но только теперь начал понимать ее муку. А он-то похвалялся, что избавит ее от страданий, как будто она – маленькая девочка, которую обижает жестокий отец или сварливая тетка! Как, должно быть, ненавидела она его за эту похвальбу, за глупое непонимание ее страданий!
Она появилась – вдали и все еще смотрела на него. Ему послышалось: «Живи, Перкар!»
II
ЖИЗНЬ И УЖАС
Хизи откинулась на спинку скамьи: пусть солнце пронизывает кожу, прогревает до костей. Ветер веял сквозь старые тополя, росшие в середине дворика, шевелил белые соцветия тысячелистника и доносил до Хизи их аромат. Хизи чувствовала, как лицо ее лучится теплом, косточки под ее красивой темной кожей на щеках словно были сделаны из хрупкого стекла. Хизи сидела во внутреннем дворике, закрыв глаза и подставив лицо солнцу; здесь, даже при всем желании, нельзя было отыскать ни одного сумрачного уголка. Глаза девочки устали от тьмы, и закрывать их сейчас было непозволительной роскошью.
– Ты обгоришь, принцесса, – ласково предупредил ее Тзэм.
– Я еще немного посижу здесь, – ответила Хизи.
– А что скажет Ган, принцесса? Не рассердится ли он на тебя?
– Мне нет до него дела, – ответила Хизи. – Пусть себе рассердится.
Избегнуть мрака, избегнуть воспоминаний о Дьеннате, которые теперь всегда будет навевать ей тьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105