- Заряд пятый!
Это значит: надо выбросить из гильзы наружу восемь пучков. Лежат они в гильзе по четыре в ряд. Раньше их выбрасывали один за другим. Теперь - сначала один, потом - три сразу. Четыре сразу не вытащишь, потому что лежат пучки плотно. Вместо восьми движений приходится делать всего четыре.
В этом еще несколько секунд экономии.
И набирается секунд столько, что вместо трех уставных выстрелов в минуту удается сделать пять выстрелов.
Надо ли говорить, какое это имеет значение?
Недавно вражеское противотанковое орудие вело с открытой позиции огонь по нашей пехоте, давня один-два выстрела украдкой и затем делая перерыв: расчет каждый раз убегал в укрытие, ожидая наших ответных выстрелов. Требовалось настичь расчет, прежде чем он уйдет в укрытие. Мосиенко получил с ПП команду от командира батареи:
- Цель помер сто двадцать один, пять снарядов, беглый огонь!
Первый снаряд дали через двадцать секунд (орудие не было заряжено, а только наведано), а последующие четыре выпустили за сорок пять секунд. Уничтожили расчет вместе с орудием!
Лицо Мосиенко при воспоминании об этом случае оживляется, затем он выпивает кружку остывшего чая, наливает мне и себе следующие. Глядит на меня с хитринкой в глазах.
- Люблю, когда: «По пехоте врага беглый огонь!» Как услышу такую команду, состояние сразу, знаете… Одно стремление: как можно больше снарядов! Скажешь людям: идет рота или батальон, ну и все, весь расчет, стараются! Все мысли о том, чтоб как можно больше фашистов убить под Ленинградом. А я и об Украине думаю: освободить ее и вернуться туда. Много передумаешь об Украине! И что, может быть, встречусь с Павлом - братом моим, который в том же детдоме, где и я, рос, и в том же зоотехникуме.
Песня Маткаримова обрывается.
- Обижаюсь я на ленинградцев, - неожиданно говорит Мосиенко, - лета у вас не бывает, погода такая - не обогреешься. Да болота, да камыши! То ли у пас, на Украине: садок зацветет, душа радуется! Соловейки!.. Я уж тут третий год, а соловейки не слыхал ни разу. Даже в лесах на Карельском перешейке нет их.
Тут уж я возражаю: кто из нас, коренных ленинградцев, не слушал соловьев и под Ленинградом! Стушевавшись, Мосиенко переводит разговор:
- О скорострельности мы говорили. А еще я вам о точности стрельбы не сказал. Сколько над ней поработать пришлось!
Мне известно: Мосиенко еще в феврале, первым в полку, вызвался сделать свой орудийный расчет снайперским и добился этого. Ему и его товарищам есть что рассказать.
Лирические воспоминания кончены. Я слушаю и записываю рассказ о подборе снарядов по весовым знакам (плюсы - до трех и минусы - до трех), помеченным на снарядах черной краской. Каждым знаком отмечается разница в одну треть процента общего веса снаряда. Более тяжелый снаряд ложится ближе. Раньше стреляли второпях, не подбирая знаков, и получалось большое рассеивание. Теперь обязательно подбирают!
То же и с марками порохов. Тут все важно: и год изготовления снаряда, и состав веществ, и условия, в каких хранились снаряды. Вскрывают боеприпасы теперь только во время стрельбы, чтобы не повлияла влажность, чтоб исключить неполное сгорание газов, отчего бывают недолеты. Тщательно измеряется теперь даже температура зарядов, для этого всем расчетам выданы специальные термометры.
В общем и уже шумном, всех интересующем разговоре артиллеристы обсуждают методы выбора ночных точек наводки, и как лучше крепить орудие, и приемы работы досылающих: если снаряд дослан до конца, то ведущий медный поясок врезается в парезы ствола и при выстреле снаряд получает нормальное вращательное движение.
- А попробуйте дослать чуть послабже, что будет? А будет то, что при выстреле ведущий поясок слишком резко ударится о нарезы ствола, сорвется, в полете снаряда отскочит от него. И, не получив правильного вращательного движения, пойдет наш снаряд отклоняться от заданной линии полета…
Точность и скорострельность артиллерии полка гитлеровцы теперь ощущают весьма болезненно.
- Наша система, - слышу еще один рассказ, - по воздушным целям не может бить. А на Урицком направлении потребовалось нам уничтожить немецкий аэростат с наблюдателем-корректировщиком. Что делать? Ведь из пушки по воробью, да еще километров за пятнадцать! А уничтожить - ну до зарезу нужно. Глядим: он то выше поднимается, то ниже прижмется. Рассчитали мы так: чуть аэростат метров до сорока снизится, мы в землю точно под ним ударим - осколки, которые пойдут вверх, как раз его поразят… И дали четыре снаряда - осколки снизу пробили и подожгли колбасу эту. По совести, довольны мы были!
В другой раз, решив обстрелять Ленинград, гитлеровцы загнали свое тяжелое орудие в узкий двор между двумя высокими зданиями. Кошка и та крысу в узкой щели не достанет! А мы - хоть душа вон, а город родной разве дадим в обиду? И в эту узкую щель снаряды, как в игольное ушко, ткнули. Восемь прямых попаданий! И машинку фашистскую вместе с прислугою - в мелкий сор! Точность да скорострельность - великое дело!
… Сейчас ночь. Разговор давно кончен. Кроме дежурного телефониста и часового у гаубицы, все опят. Спят, однако, одетые, в боевой готовности. По первому требованию (много ли пройдет секунд?): «По цели номер такой-то - огонь!..»
В землянке душно. Я только что выходил на мороз. Как у Александра Блока в «Двенадцати», разыгралась вьюга. И, натужно застыв, будто вся подобравшись от холода, сквозь вьюгу глядит на врага плотно укутанная снегом гаубица.

На заводской трубе
28 ноября. Полдень. Наблюдательный пункт четвертой батареи
Я гляжу вниз, словно в жерло гигантской пушки (таких еще нет ни в одной армии мира!), устремленной вертикально в зенит. Диаметр ствола этой пушки здесь, наверху, - два метра, длина ствола, то есть высота, на которой я нахожусь, - шестьдесят пять метров, иначе говоря, высота здания этажей в пятнадцать.
Вместо парезов внутри зияющего, как круглая пропасть, ствола я вижу черную от толстого слоя копоти кирпичную кладку и вбитые в кладку железные скобы, по которым я взобрался сюда.
Но это не пушка. Это заводская труба, одна из многих на территории Колпина.
Я стою на дощатом помосте, положенном на две параллельные рельсины, которые пересекают вверху жерло трубы. Рядом со мной - два разведчика взвода управления четвертой батареи полка. Один из них, красноармеец Николай Смирнов, в валенках, в измазанном копотью полушубке, в такой же грязной шапке-ушанке. Он сидит на единственном здесь стуле и неотрывно глядит в стереотрубу, укрепленную на треноге. К треноге привешен планшет с листами картыполушлометровки, с таблицами стрельб и клеенчатая тетрадь - журнал наблюдений. Над стулом и стереотрубой на металлических прутьях укреплен легкий навес от дождя и снега, так низко, что, сидя, упираешься в него головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179