Лапа с когтями принадлежала, оказывается, Альгирдасу. И клыки, звякнувшие о хрусталь, тоже были его клыками. И… да и пускай! Он пил кровь, кровь братьев, и сейчас ему было все равно, превратись он хоть чудовище, хоть даже в христианина. А что? Они тоже кровь пьют. И ничуть этого не стыдятся.
Как выяснилось, он не так уж и ошибался насчет христианского причастия. Обряд, проводимый Сином, – Альгирдас застал уже его завершение, – тоже был своего рода причащением. Только кровь богов, текущую в жилах Гвинн Брэйрэ, здесь не заменяли красным вином. Кровь осталась кровью.
Син собрал в Ниэв Эйд всех братьев, и каждый из них отдавал сейчас Пауку часть своей жизни, часть своей силы. Волшебный кубок не пустел, сколько бы ни пил из него Альгирдас. А вода, струящаяся через бассейн, оставалась темной, и теперь уже старший наставник сам касался лезвием слишком быстро затягивающихся ран.
– Когда будет достаточно, ты сам поймешь, – ответил он на вопрос Орнольфа, сколько же будет продолжаться кровавый обряд. – Увидишь.
Альгирдас не возражал. Потом, наверное, ему снова станет стыдно своего голода, своей неуемной жадности, но пока он лежал в горячей воде и слушал объяснения Сина.
– Ты не умер, – говорил старший наставник. – Сенас убил тебя, однако, умирая, ты сам напился его крови. Случай интересный, никогда раньше мы не сталкивались с подобным. Никогда раньше Сенас не был воплощен.
Это Альгирдас знал и без объяснений. Сенаса он воплотил сам, заточил в нетленное, мертвое тело и убил бы, если бы тварь не сбежала. Как он говорил? За темные леса, за высокие горы, за море синее, страшное… Словом, далеко сбежал Сенас, спасаясь от Паука Гвинн Брэйрэ.
Альгирдас почувствовал, как губы его вздрагивают, вспоминая хоть какую-нибудь улыбку. Нет, пока не получается. Но неужели же тебя ничто не переделает, Паук? Сенас сбежал от братьев-охотников. Да, ты командовал ими, но ведь не от тебя одного спасался повелитель мертвяков.
– Таким образом…
Син сбился слегка, – надо же, никогда не думалось, что что-нибудь может сбить старшего наставника с мысли. Тем более жалкие попытки улыбнуться. Стареешь, учитель? Становишься добрым? Не надо.
– Таким образом, – продолжил наставник, – тебя нельзя относить к мертвым, хотя и живым назвать тоже уже невозможно. Ты не упырь, Паук, и ты не человек, но ты приобрел некоторые свойства первых, не утратив, я надеюсь, ничего из возможностей вторых. Я знаю, что ты по-прежнему способен чувствовать, поскольку ты испытываешь глубокое горе, стыд и раскаяние, а чувства эти неведомы мертвым. По крайней мере не в совокупности. Также ты не утратил душу. И дух твой, пусть надломленный, рано или поздно исцелится. Когда кровь в твоем теле будет полностью очищена…
Он как специально подгадал, старший наставник Син. А, может, и не подгадал – кто его знает, зачем была сделана та краткая пауза в объяснениях. Проточная вода в бассейне, темная от крови, вдруг засияла, золотое свечение прошло над ней, и на мгновение показалось, что тело Паука погружено в текучий жидкий алмаз.
– Именно это я имел в виду, – Син остался невозмутим, только узкие глаза еще больше сощурились, что следовало понимать, как знак удовольствия, – кровь в твоем теле полностью очищена. Ты больше не будешь испытывать голода, Паук. Тебе не страшен солнечный свет. Сердце твое снова бьется, – это, я думаю, ты заметил и сам. Но в случае тяжелых ранений, которые приведут к большой потере крови, твоя звериная натура пробудится вновь. Так что запомни навсегда, Паук, ты не должен пить из людей или обычных животных. Только жрецы, не важно каких богов, или фейри, благородные, высокие и высочайшие могут быть твоей пищей. Иначе то, что забрал ты у Сенаса, из блага станет злом. Ну что, как твои раны? Вот-вот исцелятся. Хорошо.
Старший наставник поднялся, бросив задумчивый взгляд на Альгирдаса.
– Да, и еще, Паук, мы полагаем, что с кровью братьев к тебе вернется и способность к чародейству. Это было бы неплохо, но хочу, чтобы ты знал: это не обязательно. Ты нам нужен не потому, что других таких нет, – Син подумал. – Ты нам нужен, потому что ты такой один. Я доступно объясняю, дитя мое?
Куда уж доступнее? Все-таки, ты стареешь, учитель.
Становишься добрым.
Спасибо.
* * *
Орнольф пригласил Паука в свою усадьбу. Сказал, что земля Альгирдаса остается его землей, независимо от того, где находится Старейший, и ни к чему бередить незажившие раны, возвращаясь туда, где ничего уже нет, кроме плохих воспоминаний. Он был прав. А Син, конечно, предпочел бы, чтоб Паук остался в Ниэв Эйд, под присмотром и под охраной. И тоже был прав. Так что два наставника – старый и молодой – слегка поругались, решая судьбу охотника и без особой надежды интересуясь его собственным мнением.
Собственного мнения у Альгирдаса не было.
Уезжать или оставаться, вернуться на родину, поселиться в любом другом месте – какая разница? После обряда очищения он еще несколько раз командовал общими охотами, теперь это получалось даже лучше, чем… при жизни, только не было прежнего азарта и увлеченности. И, казалось, Син должен был бы радоваться, что Паук наконец-то понял: как это можно – воевать, не чувствуя ни удовлетворения победой, ни страха перед поражением. Только Син почему-то не радовался. Наоборот, о каждой охоте расспрашивал подробно и с любопытством, какого не водилось за ним раньше, чуть ли не силой вытягивал из Паука оценки действий его и других охотников, заставлял вспоминать.
Не понять старшего наставника – то одно ему надо, то другое.
– Поедешь со мной? – наседал Орнольф.
– Ты сам понимаешь, что ему лучше остаться в Ниэв Эйд, – непререкаемым тоном говорил Син.
– Да бросьте вы жребий, – не выдержал, наконец, Альгирдас. – Как выпадет, так и сделаете.
Сжульничав пару раз и поймав друг друга на жульничестве, наставники все же как-то умудрились договориться.
И вот уже почти месяц Альгирдас жил в усадьбе Орнольфа, где власть мирно делили между собой Гудрун Мудрая, статная светловолосая красавица-чародейка, и Хапта Добрая, маленькая брюнетка, смуглая и не слишком красивая.
В мудрости, впрочем, отказать нельзя было обеим. И мать Орнольфа, и его жена в совершенстве умели делать вид, будто во всем послушны сыну и мужу, и именно он распоряжается своим домом и хозяйством, и всем, что происходит в богатой большой усадьбе.
Невероятно, но Орнольф в это верил. А Паук, разумеется, не собирался открывать ему глаза на истинное положение дел.
Их ни о чем не спрашивали – ни его, ни Орнольфа. У госпожи Гудрун было достаточно таланта, чтобы разглядеть, что сын привел в дом нелюдь, но она приветливо и ласково встретила гостя. И только пару дней спустя попросила принять изготовленную ею наузу:
– Чтобы служанки наши не передрались из-за тебя, Хельг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187