Что было у меня общего с птицей или исламским монахом? Вот я все и пытал Угзана:
— Почему? Почему именно я?
Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.
— Ну, ладно, — сказал я Угзану. — Так меня-то почему вы величаете «марабу»?
Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз — «марабу» живет среди туарегов, но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».
Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?
Схватка с разбойником
Вот так, против своей воли, я понемногу становился человеком пустыни, осваивал обычаи туарегов, стал закрывать лицо повязкой, она хорошо защищала от жары и пыли. Мы добрались, как я догадался, до окрестностей оазиса Селима, где-то на уровне между второй и третьей катарактой Нила. Проводник все чаще втягивал в себя воздух, а Угзан твердил, что чует запах воды. Даже животные задвигались быстрее. Я заметил, что туареги стали как-то осторожнее себя вести. Высылали кого-нибудь вперед на разведку, носили наготове оружие, чаще расставляли ночной дозор.
Стояло типичное пустынное утро. Над нашими головами пролетела стая каких-то птиц. Они, как голуби, промелькнули коричнево-черно-желтым оперением хвоста, а меня охватила тоска. Вспомнились мне варшавские голуби, голубятни, мои товарищи по школе. Птицы пролетели в сторону Нила, а я удивлялся, что никто в них не выстрелил. Их вкусное мясо очень бы разнообразило наше однообразное финико-молочное питание.
То, что произошло вслед за этим, заняло меньше времени, чем длится мой рассказ. Не взошло еще солнце, а уже все было кончено. Караван туарегов практически перестал существовать…
На высоком бархане впереди нас показался человек на одетом в красное одеяние дромадере. Как потом оказалось, это была женщина. Я услышал ее ужасный, вибрирующий многократно повторенный крик:
— Лилли-лилли-лу!
Не успел я еще как следует оглядеться, как впереди возникли тучи пыли, поднятые несущимися верхом воинами. Их дикий напор и скорость были страшны. Они что-то кричали. Сначала я думал, что это боевой клич, но затем с изумлением понял, что они издевательски нас приветствуют, визгливо вереща:
— Салам алейкум, — что ведь означает «мир вам». Речь могла идти только о мире в смерти.
Долго размышлять мне об этом не пришлось, потому что я подвергся нападению. Из тучи пыли показался всадник на могучем жеребце. Он мчался прямо на меня. Каким чудом я уклонился от копья, которое он с огромной силой метнул в меня! Видимо, я чисто инстинктивно отреагировал на движение его руки. Копье врезалось в песок сразу за мной. Я ухватился за него, чтобы хоть как-то вооружиться, и уголком глаза заметил, что противник метнул в меня еще одно копье. И от него я сумел уклониться. Вырванным из земли копьем я заслонился от удара палашом, он был нанесен с такой силой, что у меня онемели руки. Что было дальше? Не помню, как следует, не знаю… Очевидно, меняя спасло только хорошее физическое состояние, тот суровый образ жизни, который веду уже давно…
Но давайте я вас немного рассмешу. Я совершил какой-то чудной прыжок и в голове у меня застряла только одна деталь. Этакий проблеск, оставшийся в памяти. На какую-то долю секунды я увидел стремя. Что тут такого странного? В стремени находилась не вся стопа, а лишь один большой палец ноги всадника. Я вижу, это вам кое-что напоминает. А мне смешно, что я запомнил такую мелочь.
Каким образом я захватил противника в прыжке, неведомо. Во всяком случае, мы оба оказались на песке. Он свалился на спину, я, к счастью, на него. Я схватил его за горло, мой противник явно ослабел, и победа была близка, когда я внезапно почувствовал боль в виске и потерял сознание.
Через некоторое время я поднял голову и решил, что я в раю. Пустыня исчезла. Слышался шум реки, а в тех местах это мог быть только Нил. Вдоль берега простирались тучные поля и рощи. Оросительные устройства несли на поля живительную влагу. Над зелеными островами кричали птицы. Они стаями подлетали к реке, пикировали и ныряли. Бодро бегали по воде гонимые ветром фелюги. На берегу паслись лошади и верблюды.
Где-то я читал или слышал, что если встречаешь вместе всадников на конях и верблюдах, значит ты находишься неподалеку от среднего течения Нила, пятой катаракты и Бербера. Так оно и было!
С восторгом смотрел я на этот рай, но восторг мой длился недолго. Я почувствовал резкую боль, а когда решил выяснить, где у меня вскочила шишка, оказалось, что мои руки связаны. Вокруг меня сидели какие-то черные люди… Кто они были? Оказалось, что это суданское племя Аш Ша’икийя — разбойники пустыни.
В общем я был военнопленным, добычей, схваченной при нападении на караван туарегов. Что с ними сталось, куда девался друг мой Угзан, я не знаю… Новым своим хозяевам я попытался объяснить, что я довольно важная особа. Они меня прекрасно понимали, кое-кто из них неплохо говорил по-английски. Но не очень-то верили они моим словам. Наутро меня повезли вглубь Нубийской пустыни.
Предложение
Меня не очень заметно, но постоянно стерегли. Что старались сделать со мной ша’икийцы? Они сказали, что проверят — говорю ли я правду? Особо они мне не доверяли. Если я говорил правду, то мог свидетельствовать об их варварском нападении на туарегов. Если же лгал, то был просто человеком, сражавшимся с ними.
В ожидании очередного поворота своей судьбы я наблюдал их повседневную жизнь, делал записи. Дети собирали по пустыне всякий хворост, резали его, перемешивали с навозом и сушили на солнце. Это было топливо. Подростки чесали шерсть, смешивали ее с пальмовыми волокнами, шили одежду. Женщины производили разные молочные продукты, между прочим весьма вкусный сыр.
Как-то вечером, то ли перед праздником, то ли перед соревнованиями, объединенными с базарным днем, отовсюду стали съезжаться гости. У меня была надежда, что мне удастся с ними перемешаться и сбежать. Но ничего из этого не вышло. Почему? Сейчас расскажу.
Я вышел на пригорок, с которого открывался вид на окрестности. Стояла предвечерняя тишина. Вдруг из-за куста выскочил заяц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Почему? Почему именно я?
Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.
— Ну, ладно, — сказал я Угзану. — Так меня-то почему вы величаете «марабу»?
Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз — «марабу» живет среди туарегов, но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».
Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?
Схватка с разбойником
Вот так, против своей воли, я понемногу становился человеком пустыни, осваивал обычаи туарегов, стал закрывать лицо повязкой, она хорошо защищала от жары и пыли. Мы добрались, как я догадался, до окрестностей оазиса Селима, где-то на уровне между второй и третьей катарактой Нила. Проводник все чаще втягивал в себя воздух, а Угзан твердил, что чует запах воды. Даже животные задвигались быстрее. Я заметил, что туареги стали как-то осторожнее себя вести. Высылали кого-нибудь вперед на разведку, носили наготове оружие, чаще расставляли ночной дозор.
Стояло типичное пустынное утро. Над нашими головами пролетела стая каких-то птиц. Они, как голуби, промелькнули коричнево-черно-желтым оперением хвоста, а меня охватила тоска. Вспомнились мне варшавские голуби, голубятни, мои товарищи по школе. Птицы пролетели в сторону Нила, а я удивлялся, что никто в них не выстрелил. Их вкусное мясо очень бы разнообразило наше однообразное финико-молочное питание.
То, что произошло вслед за этим, заняло меньше времени, чем длится мой рассказ. Не взошло еще солнце, а уже все было кончено. Караван туарегов практически перестал существовать…
На высоком бархане впереди нас показался человек на одетом в красное одеяние дромадере. Как потом оказалось, это была женщина. Я услышал ее ужасный, вибрирующий многократно повторенный крик:
— Лилли-лилли-лу!
Не успел я еще как следует оглядеться, как впереди возникли тучи пыли, поднятые несущимися верхом воинами. Их дикий напор и скорость были страшны. Они что-то кричали. Сначала я думал, что это боевой клич, но затем с изумлением понял, что они издевательски нас приветствуют, визгливо вереща:
— Салам алейкум, — что ведь означает «мир вам». Речь могла идти только о мире в смерти.
Долго размышлять мне об этом не пришлось, потому что я подвергся нападению. Из тучи пыли показался всадник на могучем жеребце. Он мчался прямо на меня. Каким чудом я уклонился от копья, которое он с огромной силой метнул в меня! Видимо, я чисто инстинктивно отреагировал на движение его руки. Копье врезалось в песок сразу за мной. Я ухватился за него, чтобы хоть как-то вооружиться, и уголком глаза заметил, что противник метнул в меня еще одно копье. И от него я сумел уклониться. Вырванным из земли копьем я заслонился от удара палашом, он был нанесен с такой силой, что у меня онемели руки. Что было дальше? Не помню, как следует, не знаю… Очевидно, меняя спасло только хорошее физическое состояние, тот суровый образ жизни, который веду уже давно…
Но давайте я вас немного рассмешу. Я совершил какой-то чудной прыжок и в голове у меня застряла только одна деталь. Этакий проблеск, оставшийся в памяти. На какую-то долю секунды я увидел стремя. Что тут такого странного? В стремени находилась не вся стопа, а лишь один большой палец ноги всадника. Я вижу, это вам кое-что напоминает. А мне смешно, что я запомнил такую мелочь.
Каким образом я захватил противника в прыжке, неведомо. Во всяком случае, мы оба оказались на песке. Он свалился на спину, я, к счастью, на него. Я схватил его за горло, мой противник явно ослабел, и победа была близка, когда я внезапно почувствовал боль в виске и потерял сознание.
Через некоторое время я поднял голову и решил, что я в раю. Пустыня исчезла. Слышался шум реки, а в тех местах это мог быть только Нил. Вдоль берега простирались тучные поля и рощи. Оросительные устройства несли на поля живительную влагу. Над зелеными островами кричали птицы. Они стаями подлетали к реке, пикировали и ныряли. Бодро бегали по воде гонимые ветром фелюги. На берегу паслись лошади и верблюды.
Где-то я читал или слышал, что если встречаешь вместе всадников на конях и верблюдах, значит ты находишься неподалеку от среднего течения Нила, пятой катаракты и Бербера. Так оно и было!
С восторгом смотрел я на этот рай, но восторг мой длился недолго. Я почувствовал резкую боль, а когда решил выяснить, где у меня вскочила шишка, оказалось, что мои руки связаны. Вокруг меня сидели какие-то черные люди… Кто они были? Оказалось, что это суданское племя Аш Ша’икийя — разбойники пустыни.
В общем я был военнопленным, добычей, схваченной при нападении на караван туарегов. Что с ними сталось, куда девался друг мой Угзан, я не знаю… Новым своим хозяевам я попытался объяснить, что я довольно важная особа. Они меня прекрасно понимали, кое-кто из них неплохо говорил по-английски. Но не очень-то верили они моим словам. Наутро меня повезли вглубь Нубийской пустыни.
Предложение
Меня не очень заметно, но постоянно стерегли. Что старались сделать со мной ша’икийцы? Они сказали, что проверят — говорю ли я правду? Особо они мне не доверяли. Если я говорил правду, то мог свидетельствовать об их варварском нападении на туарегов. Если же лгал, то был просто человеком, сражавшимся с ними.
В ожидании очередного поворота своей судьбы я наблюдал их повседневную жизнь, делал записи. Дети собирали по пустыне всякий хворост, резали его, перемешивали с навозом и сушили на солнце. Это было топливо. Подростки чесали шерсть, смешивали ее с пальмовыми волокнами, шили одежду. Женщины производили разные молочные продукты, между прочим весьма вкусный сыр.
Как-то вечером, то ли перед праздником, то ли перед соревнованиями, объединенными с базарным днем, отовсюду стали съезжаться гости. У меня была надежда, что мне удастся с ними перемешаться и сбежать. Но ничего из этого не вышло. Почему? Сейчас расскажу.
Я вышел на пригорок, с которого открывался вид на окрестности. Стояла предвечерняя тишина. Вдруг из-за куста выскочил заяц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79