Словно из-под земли перед ней выросла высокая человеческая тень.
– Вот и дождался, – радостным голосом проговорил Родион.
Придерживая рукой колотившееся под кофточкой сердце, Маринка прислонилась к тесовой калитке. Торопливой вереницей пробежали в голове мысли.
– Так насмерть можно напугать, – тихо сказала она, и Родион услышал в ее голосе нежность и ласку.
– Вы уж не такая робкая, – сказал он. – Я ведь не нарочно…
– Все-таки… Откройте калитку и заходите.
Обрадованный ее дружеским тоном, Родион, стараясь не шуметь, открыл калитку. Маринка ввела во двор коня. Около амбара она остановилась и хотела расседлывать коня, но Родион подскочил и быстро отстегнул подпруги. Маринка не протестовала. Уводя коня в денник, на ходу, с прежним дружеским вниманием сказала:
– На лавочке меня подождите… Там, под вязом. Да вы знаете…
И опять в словах ее, в звуках голоса Родион ощутил искреннее к нему расположение. Чтобы сдержать волнение, он подошел к вязу, подпрыгнул и ухватился руками за нижний сук, поцарапав о шершавую кору ладонь. Когда сел на скамью, вытирая платком горячее лицо, почувствовал боль и что-то липкое на ладони. Зажал платок в кулаке.
Маринка подошла, постояла напротив него и смело, близко-близко, почти касаясь его плеча, села рядом. Полушепотом, словно чего-то боясь, сказала:
– Я не поздоровалась, Родион Матвеич, мы с вами видались днем…
– Да, день сегодня такой!..
– Какой же? – встрепенувшись, спросила Маринка.
– А я и сам не знаю, Марина Петровна! Ей-богу, не знаю, как и назвать… Отец сегодня меня побить собирался, а мне плясать, петь, кричать хочется! Поджидая вас, в церкви побывал, посмотрел, как венчают… Самому венчаться захотелось.
– Кого же сегодня венчали? – спросила Маринка.
– А вы разве не знаете?.. Микешка, кучер Тараса Маркеловича, что сегодня в нашей смене скакал, воспитанницу госпожи Печенеговой взял. Но Зинаида Петровна не присутствовала. Говорят, она против этой свадьбы… Бог их разберет! Пара хорошая, я рад за них! Вот видите, я сегодня всему рад и никому не завидую! – улыбаясь, говорил Родион.
Но Маринка уже плохо его слушала.
Она оглянулась на дом. На кухне тускло мерцал свет. «Наверное, мать не спит, меня дожидается. Если не слышала, как я приехала, то скоро ляжет и потушит лампу», – с тревожной рассеянностью думала девушка, мысленно представляя себе стоящих под венцом Микешку и счастливую Дашу. «Горьких капель ты подлил мне, Родион Матвеич. Если бы ты знал, как мы с Микешкой, маленькие, на одной печке спали, по полям бегали… А потом уж, подростками, нарочно однажды шиповником пальцы прокололи, к капелькам крови губами приложились, богу поклялись, что поженимся. А выросли… Ну что же, Микеша, прощай, счастья тебе желаю».
Родион продолжал говорить ей пылкие слова, но они отлетали от Маринки, застывали в воздухе, как дождевые капли на морозе. Не видел он в темноте, как неудержимо катились по щекам девушки солоноватые слезы.
– Вот так и ждал я вас, спрятавшись в переулке. А как увидел, так и побежал собачонкой вслед, – взволнованно продолжал Родион. – И до утра бы ждал, до самого солнышка!.. Сегодня обещали вы мне ответ дать, дайте, не томите!
– А ежели вам мой ответ не понравится? Тогда как, Родион Матвеич? – глухим, дрожащим голоском, кусая губы, спросила Маринка.
– Все равно, какой уж есть! – с отчаянием проговорил Родион и, взмахнув в темноте рукой, добавил: – Лишь бы правда была в этом ответе!
– Другого я и не скажу… Только не обижайтесь, Родя… Вы мне нравитесь, и любовь мне ваша по душе, за это и приветить вас хочется, ласковое слово сказать… Но у меня к вам любви нету, вот и вся моя правда…
– Да ведь я это, Мариша, давно знаю!.. Знаю! Только могу крест целовать, что придет и любовь! Чтобы осчастливить вас, я жизни не пожалею!
– Я верю! – по-прежнему тихо сказала Маринка, чувствуя, что у нее уже не достанет сил сопротивляться дальше. Слишком подавлены были, притуплены горькими обидами ее чувства, слишком горяча и сильна его любовь.
– Да только за одно ваше слово, Мариша, я готов… – Родион не выдержал и порывисто обнял девушку. Она не отвернулась и не отодвинулась. Забыв все на свете, он стал жарко целовать ее щеки и, почувствовав на них слезы, совсем обезумел от счастья.
– Еще скажи что-нибудь, – шептал он.
– Теперь уж, Родя, всякие слова ни к чему, – прижимаясь к нему, проговорила Маринка.
Все как-то вдруг улеглось, примирилось. Родион Буянов ликовал. Но Маринка продолжала говорить:
– Бедностью упрекнете, Родион Матвеич, еще дальше оттолкнете… Подушки у меня маленькие, жидкие, приданого один сундучок…
– Да я вам гору привезу! Вот пустяки-то!
– Отец не возьмет, и не думайте! Это только у киргизов девушек за калым покупают… А я не… – Маринка запнулась и умолкла.
– А разве у русских не в обычае помочь невесте купить приданое? – возразил Родион.
– Это у нас называется кладка. А я ее не хочу! Что нужно, у меня все есть… Ну, а там дома, как угодно, покупайте, это уж дело семейное… Не будем спорить, пойдемте к мамаше, она лучше нас знает…
Позже, уже в доме, когда разбудили удивленную Анну Степановну, засуетившуюся с самоваром и закуской, Маринка поставила странное условие: венчаться быстро, не позднее следующего воскресенья, только не в городе, как этого хотел жених, а здесь, в станице, днем, с певчими, и чем пышнее свадьба, тем лучше!
Скорая свадьба Родиона вполне устроила. Но венчаться в глухой станице молодой Буянов не соглашался, да и опасался, что отец воспротивится тому.
– А об этом уже я с ним сама поговорю, – решительно и твердо заявила Маринка.
На том и порешили.
– Как же это так, доченька, – когда ушел жених, вытирая слезы, заговорила Анна Степановна. – Нежданно-негаданно… неужели покинешь нас?
– Наверное, быть тому, родная моя, – ответила Маринка и, обняв мать, повисла у нее на шее, захлебываясь слезами. Это уже был настоящий конец ее юности и начало новой и тяжкой судьбы.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Воскресным утром на берегу ручейка сидели две молодые женщины. Одна из них – молодка Василиса Рубленова, заставившая Муратку рыть ямку в тот день, когда он нашел самородок; другая – Устинья Яранова, светловолосая, с суровым бледноватым лицом, высокая и миловидная, из образованных, как ее считали подруги. Говорили, что прежде она служила учительницей, но волею судьбы и по решению Екатеринбургского суда угодила на четырехлетнюю каторгу, а после освобождения направлена была на поселение в Зарецкий уезд. Говорили, что она дочь бывшего офицера Игнатия Яранова, который «за вредность по службе» был лишен всех прав, получил триста шпицрутенов и на каторге еще двадцать пять кнутов за строптивый характер. Но этот могучий человек претерпел все, отбыл срок, вышел на поселение и женился на «чалдонке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Вот и дождался, – радостным голосом проговорил Родион.
Придерживая рукой колотившееся под кофточкой сердце, Маринка прислонилась к тесовой калитке. Торопливой вереницей пробежали в голове мысли.
– Так насмерть можно напугать, – тихо сказала она, и Родион услышал в ее голосе нежность и ласку.
– Вы уж не такая робкая, – сказал он. – Я ведь не нарочно…
– Все-таки… Откройте калитку и заходите.
Обрадованный ее дружеским тоном, Родион, стараясь не шуметь, открыл калитку. Маринка ввела во двор коня. Около амбара она остановилась и хотела расседлывать коня, но Родион подскочил и быстро отстегнул подпруги. Маринка не протестовала. Уводя коня в денник, на ходу, с прежним дружеским вниманием сказала:
– На лавочке меня подождите… Там, под вязом. Да вы знаете…
И опять в словах ее, в звуках голоса Родион ощутил искреннее к нему расположение. Чтобы сдержать волнение, он подошел к вязу, подпрыгнул и ухватился руками за нижний сук, поцарапав о шершавую кору ладонь. Когда сел на скамью, вытирая платком горячее лицо, почувствовал боль и что-то липкое на ладони. Зажал платок в кулаке.
Маринка подошла, постояла напротив него и смело, близко-близко, почти касаясь его плеча, села рядом. Полушепотом, словно чего-то боясь, сказала:
– Я не поздоровалась, Родион Матвеич, мы с вами видались днем…
– Да, день сегодня такой!..
– Какой же? – встрепенувшись, спросила Маринка.
– А я и сам не знаю, Марина Петровна! Ей-богу, не знаю, как и назвать… Отец сегодня меня побить собирался, а мне плясать, петь, кричать хочется! Поджидая вас, в церкви побывал, посмотрел, как венчают… Самому венчаться захотелось.
– Кого же сегодня венчали? – спросила Маринка.
– А вы разве не знаете?.. Микешка, кучер Тараса Маркеловича, что сегодня в нашей смене скакал, воспитанницу госпожи Печенеговой взял. Но Зинаида Петровна не присутствовала. Говорят, она против этой свадьбы… Бог их разберет! Пара хорошая, я рад за них! Вот видите, я сегодня всему рад и никому не завидую! – улыбаясь, говорил Родион.
Но Маринка уже плохо его слушала.
Она оглянулась на дом. На кухне тускло мерцал свет. «Наверное, мать не спит, меня дожидается. Если не слышала, как я приехала, то скоро ляжет и потушит лампу», – с тревожной рассеянностью думала девушка, мысленно представляя себе стоящих под венцом Микешку и счастливую Дашу. «Горьких капель ты подлил мне, Родион Матвеич. Если бы ты знал, как мы с Микешкой, маленькие, на одной печке спали, по полям бегали… А потом уж, подростками, нарочно однажды шиповником пальцы прокололи, к капелькам крови губами приложились, богу поклялись, что поженимся. А выросли… Ну что же, Микеша, прощай, счастья тебе желаю».
Родион продолжал говорить ей пылкие слова, но они отлетали от Маринки, застывали в воздухе, как дождевые капли на морозе. Не видел он в темноте, как неудержимо катились по щекам девушки солоноватые слезы.
– Вот так и ждал я вас, спрятавшись в переулке. А как увидел, так и побежал собачонкой вслед, – взволнованно продолжал Родион. – И до утра бы ждал, до самого солнышка!.. Сегодня обещали вы мне ответ дать, дайте, не томите!
– А ежели вам мой ответ не понравится? Тогда как, Родион Матвеич? – глухим, дрожащим голоском, кусая губы, спросила Маринка.
– Все равно, какой уж есть! – с отчаянием проговорил Родион и, взмахнув в темноте рукой, добавил: – Лишь бы правда была в этом ответе!
– Другого я и не скажу… Только не обижайтесь, Родя… Вы мне нравитесь, и любовь мне ваша по душе, за это и приветить вас хочется, ласковое слово сказать… Но у меня к вам любви нету, вот и вся моя правда…
– Да ведь я это, Мариша, давно знаю!.. Знаю! Только могу крест целовать, что придет и любовь! Чтобы осчастливить вас, я жизни не пожалею!
– Я верю! – по-прежнему тихо сказала Маринка, чувствуя, что у нее уже не достанет сил сопротивляться дальше. Слишком подавлены были, притуплены горькими обидами ее чувства, слишком горяча и сильна его любовь.
– Да только за одно ваше слово, Мариша, я готов… – Родион не выдержал и порывисто обнял девушку. Она не отвернулась и не отодвинулась. Забыв все на свете, он стал жарко целовать ее щеки и, почувствовав на них слезы, совсем обезумел от счастья.
– Еще скажи что-нибудь, – шептал он.
– Теперь уж, Родя, всякие слова ни к чему, – прижимаясь к нему, проговорила Маринка.
Все как-то вдруг улеглось, примирилось. Родион Буянов ликовал. Но Маринка продолжала говорить:
– Бедностью упрекнете, Родион Матвеич, еще дальше оттолкнете… Подушки у меня маленькие, жидкие, приданого один сундучок…
– Да я вам гору привезу! Вот пустяки-то!
– Отец не возьмет, и не думайте! Это только у киргизов девушек за калым покупают… А я не… – Маринка запнулась и умолкла.
– А разве у русских не в обычае помочь невесте купить приданое? – возразил Родион.
– Это у нас называется кладка. А я ее не хочу! Что нужно, у меня все есть… Ну, а там дома, как угодно, покупайте, это уж дело семейное… Не будем спорить, пойдемте к мамаше, она лучше нас знает…
Позже, уже в доме, когда разбудили удивленную Анну Степановну, засуетившуюся с самоваром и закуской, Маринка поставила странное условие: венчаться быстро, не позднее следующего воскресенья, только не в городе, как этого хотел жених, а здесь, в станице, днем, с певчими, и чем пышнее свадьба, тем лучше!
Скорая свадьба Родиона вполне устроила. Но венчаться в глухой станице молодой Буянов не соглашался, да и опасался, что отец воспротивится тому.
– А об этом уже я с ним сама поговорю, – решительно и твердо заявила Маринка.
На том и порешили.
– Как же это так, доченька, – когда ушел жених, вытирая слезы, заговорила Анна Степановна. – Нежданно-негаданно… неужели покинешь нас?
– Наверное, быть тому, родная моя, – ответила Маринка и, обняв мать, повисла у нее на шее, захлебываясь слезами. Это уже был настоящий конец ее юности и начало новой и тяжкой судьбы.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Воскресным утром на берегу ручейка сидели две молодые женщины. Одна из них – молодка Василиса Рубленова, заставившая Муратку рыть ямку в тот день, когда он нашел самородок; другая – Устинья Яранова, светловолосая, с суровым бледноватым лицом, высокая и миловидная, из образованных, как ее считали подруги. Говорили, что прежде она служила учительницей, но волею судьбы и по решению Екатеринбургского суда угодила на четырехлетнюю каторгу, а после освобождения направлена была на поселение в Зарецкий уезд. Говорили, что она дочь бывшего офицера Игнатия Яранова, который «за вредность по службе» был лишен всех прав, получил триста шпицрутенов и на каторге еще двадцать пять кнутов за строптивый характер. Но этот могучий человек претерпел все, отбыл срок, вышел на поселение и женился на «чалдонке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122