И я знаю наверное, что тамыр Петька не захочет смешать кровь своей дочери с твоей кровью… Отрежь мне язык, если я говорю неправду…
Кодар задумался. Помолчав, сказал:
– Если она согласится, то мы скатаем наши юрты и уйдем в горы…
– Ты уверен, что она согласится?
– Она тоже любит меня, – твердо сказал Кодар.
– Немножко я и моя Камшат это заметили, – подтвердил Тулеген. – Та, плохая женщина, ее, наверное, обидела, поэтому она и уехала так скоро…
– Да.
– Та женщина лежала на подушках, как глупая овца, и ждала, когда баран рогом в бок пырнет ее… Может, все жены офицеров так делают, а? – спросил старик и засмеялся дребезжащим смехом.
В доме Лигостаевых готовились к свадьбе. Приехал и сам Матвей Буянов, навез кучу подарков; во время сговора несколько раз бесцеремонно целовал невесту, одобрил скорую свадьбу, попировал два дня и уехал.
После отъезда жениха и гостей в горнице целыми днями кроили, шили приданое. Только Маринка почти не принимала участия в этих хлопотах, словно и не собиралась выходить замуж…
– Ты что все молчишь и ходишь как в воду опущенная? Может, тебе и замуж не хочется, так ты скажи…
– Наоборот, мама, хочу, чтобы поскорее все кончилось.
– Нет, не то у тебя, девка, на уме, не то! – прислушиваясь к ее равнодушному голосу, говорила мать.
– Что же может быть у меня на уме?
– Бог тебя знает, чудная ты какая-то…
– Что же мне, выть начать? Каждая невеста глупа по-своему: одной петь хочется, другой реветь… А мне и ни то и ни се…
Последние перед свадьбой дни девушка начала чего-то бояться, нехорошие, черные думы лезли в голову, сердце сжималось в тоскливом трепете. Примерки белья и платьев изнуряли ее, праздничное настроение в доме вызывало досаду, песни подруг, грустные, заунывные, наводили тоску – казалось, не хватит сил до конца выстрадать и забыть прошлое.
В один из таких дней она увидела в окно, как кто-то открыл ворота, они визгливо заскрипели ржавыми петлями, показалась знакомая, косматая голова бурого коня. Во двор въехал Кодар. Маринка тихо вскрикнула, ухватилась за занавеску, оборвала ее, комкая белую тряпку в руках, со злостью сказала стоящей рядом матери:
– Не пускай его!.. Ну их всех, надоели!
Анна Степановна вздохнула, строго поджала губы и вышла. Гостя она встретила около крыльца, сухо и неприветливо сказала, что мужа нет, да и вообще он мало теперь бывает дома, работает на прииске. На лице Анны Степановны было такое выражение, точно в доме не к свадьбе готовились, а к похоронам. О помолвке Кодар не знал и очень удивился сердитому виду хозяйки. Не слезая с седла, повертелся на беспокойном коне посреди двора, справился о здоровье Петра Николаевича, однако о Маринке спросить не решился, понадеявшись увидеть ее на прииске.
Но поехать на прииск ему не пришлось. Возвращаясь домой, он повстречал на дворе пастушонка Сашку, водившего на водопой Ястреба по просьбе Маринки. После скачек мальчик временно жил у Лигостаевых и помогал по хозяйству. Он-то и рассказал Кодару о предстоящей свадьбе.
Только теперь Кодар понял, почему так неласково встретила его жена друга. Свирепо хлестнул коня, потом бросил поводья и дал коню полную волю. Так и ехал с опущенными поводьями до самого аула. Близился вечер, низко опустилось солнце и бросало на высохшие травы холодные, предосенние лучи. Иногда налетал порывистый ветер, срывал кусты верблюжьей колючки. Они катились по земле, как огромные живые ежи.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Едва успела Анна Степановна выпроводить Кодара, как прибыл еще один неожиданный гость. Это был коневод, служивший у Печенеговых, Кирьяк.
Зинаида Петровна так осчастливила его своим визитом, что он готов был сделать для нее все возможное и невозможное. Кирьяк проводил Зинаиду Петровну из флигелька на рассвете с усталой на лице улыбкой. Утром его позвали в дом на чашку чая. Угрюмый и растрепанный, к столу вышел Владимир.
– Значит, берешься высватать? – раскуривая длинную трубку, спросил Печенегов-младший.
– Если монетов не пожалеете, дело не хитрое. Это для нее большая честь! Только прежде родителя надо спросить.
– Не ему жить, а мне, – поправляя спустившиеся с плеч подтяжки, проговорил Владимир.
– Я вашего батюшку знаю… Да что это вам приспичило?
– Ты меня не пытай, Кирьяк! Не спрашивай! – задыхаясь, крикнул Печенегов. – За отцом послали?
– Уже приехал. С мамашей совет держат… – Кирьяк самодовольно крякнул и налил себе рюмку водки. Он не сомневался в успехе сватовства.
Вошел Филипп Никанорович, лицо его с вислыми седыми усами за эти дни похудело. Трезвый и озадаченный вид его удивил сына. «Значит, всерьез принял мою затею», – подумал Владимир.
Он не знал, что его отец боялся этой девушки. Филипп Никанорович был убежден, что разговор со Шпаком о Тарасе Суханове она все-таки слышала. Пораздумав, он все же решил, что блажь сына жениться на этой красивой казачке пришлась как раз кстати. Характер и внешность девушки и ему тоже были по душе. Филипп Никанорович даже подумал про себя, что если бы он сам женился на такой женщине – из простых, – может, и жизнь бы его по-другому сложилась… «Плетью сынка отхлестала. Прекрасно. За дело. Не скачи с мальчишками… Володьке именно такая жена и нужна… Я ее еще научу, как держать мужа в руках», – подумал Филипп Никанорович. Он видел, что воспитание сын получил дурное, как и он сам, влияние взбалмошной Зинаиды Петровны оказалось губительным для обоих. Мысли о возможности снова попасть на каторгу сделали его рассудительным. Намерение сына многое меняло и, казалось, ставило на свое место.
– Выбор твой одобряю, – сказал он сыну коротко. – Усадьбу с землей и табуном отдаю вам. Живите…
Бывший войсковой старшина не выдержал, зарыдал и ушел к себе в кабинет.
Кирьяк вычистил сапоги, подпоясался малиновым кушаком, заломил серую папаху набекрень и отправился к Лигостаевым, хмельной и веселый.
Однако Анна Степановна наотрез отказалась слушать его льстивые речи. Невеста просватана, через четыре дня свадьба, даже говорить о чем-то другом непристойно, заявила она и к Маринке свата не допустила.
Кирьяк почесал за ухом, развел руками и ушел ни с чем.
Выслушав его, Печенегов подседлал коня, накинул на плечи бурку и помчался на прииск. Разыскав Петра Николаевича на лесном складе, он отвел его в отдаленный угол и рассказал о намерениях сына.
– Опоздали, Филипп Никанорович, – удивившись этому неожиданному сватовству и чрезмерной возбужденности свата, сказал Петр Николаевич. Печенегов говорил быстро, сбивчиво, но со скрытой в голосе требовательностью.
– А ты откажи!.. Что тебе – купчишка, который торгует мылом из вонючих кишок, милее, чем наш казачий род?
– Сама выбрала. Я своей дочери женихов не подыскивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Кодар задумался. Помолчав, сказал:
– Если она согласится, то мы скатаем наши юрты и уйдем в горы…
– Ты уверен, что она согласится?
– Она тоже любит меня, – твердо сказал Кодар.
– Немножко я и моя Камшат это заметили, – подтвердил Тулеген. – Та, плохая женщина, ее, наверное, обидела, поэтому она и уехала так скоро…
– Да.
– Та женщина лежала на подушках, как глупая овца, и ждала, когда баран рогом в бок пырнет ее… Может, все жены офицеров так делают, а? – спросил старик и засмеялся дребезжащим смехом.
В доме Лигостаевых готовились к свадьбе. Приехал и сам Матвей Буянов, навез кучу подарков; во время сговора несколько раз бесцеремонно целовал невесту, одобрил скорую свадьбу, попировал два дня и уехал.
После отъезда жениха и гостей в горнице целыми днями кроили, шили приданое. Только Маринка почти не принимала участия в этих хлопотах, словно и не собиралась выходить замуж…
– Ты что все молчишь и ходишь как в воду опущенная? Может, тебе и замуж не хочется, так ты скажи…
– Наоборот, мама, хочу, чтобы поскорее все кончилось.
– Нет, не то у тебя, девка, на уме, не то! – прислушиваясь к ее равнодушному голосу, говорила мать.
– Что же может быть у меня на уме?
– Бог тебя знает, чудная ты какая-то…
– Что же мне, выть начать? Каждая невеста глупа по-своему: одной петь хочется, другой реветь… А мне и ни то и ни се…
Последние перед свадьбой дни девушка начала чего-то бояться, нехорошие, черные думы лезли в голову, сердце сжималось в тоскливом трепете. Примерки белья и платьев изнуряли ее, праздничное настроение в доме вызывало досаду, песни подруг, грустные, заунывные, наводили тоску – казалось, не хватит сил до конца выстрадать и забыть прошлое.
В один из таких дней она увидела в окно, как кто-то открыл ворота, они визгливо заскрипели ржавыми петлями, показалась знакомая, косматая голова бурого коня. Во двор въехал Кодар. Маринка тихо вскрикнула, ухватилась за занавеску, оборвала ее, комкая белую тряпку в руках, со злостью сказала стоящей рядом матери:
– Не пускай его!.. Ну их всех, надоели!
Анна Степановна вздохнула, строго поджала губы и вышла. Гостя она встретила около крыльца, сухо и неприветливо сказала, что мужа нет, да и вообще он мало теперь бывает дома, работает на прииске. На лице Анны Степановны было такое выражение, точно в доме не к свадьбе готовились, а к похоронам. О помолвке Кодар не знал и очень удивился сердитому виду хозяйки. Не слезая с седла, повертелся на беспокойном коне посреди двора, справился о здоровье Петра Николаевича, однако о Маринке спросить не решился, понадеявшись увидеть ее на прииске.
Но поехать на прииск ему не пришлось. Возвращаясь домой, он повстречал на дворе пастушонка Сашку, водившего на водопой Ястреба по просьбе Маринки. После скачек мальчик временно жил у Лигостаевых и помогал по хозяйству. Он-то и рассказал Кодару о предстоящей свадьбе.
Только теперь Кодар понял, почему так неласково встретила его жена друга. Свирепо хлестнул коня, потом бросил поводья и дал коню полную волю. Так и ехал с опущенными поводьями до самого аула. Близился вечер, низко опустилось солнце и бросало на высохшие травы холодные, предосенние лучи. Иногда налетал порывистый ветер, срывал кусты верблюжьей колючки. Они катились по земле, как огромные живые ежи.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Едва успела Анна Степановна выпроводить Кодара, как прибыл еще один неожиданный гость. Это был коневод, служивший у Печенеговых, Кирьяк.
Зинаида Петровна так осчастливила его своим визитом, что он готов был сделать для нее все возможное и невозможное. Кирьяк проводил Зинаиду Петровну из флигелька на рассвете с усталой на лице улыбкой. Утром его позвали в дом на чашку чая. Угрюмый и растрепанный, к столу вышел Владимир.
– Значит, берешься высватать? – раскуривая длинную трубку, спросил Печенегов-младший.
– Если монетов не пожалеете, дело не хитрое. Это для нее большая честь! Только прежде родителя надо спросить.
– Не ему жить, а мне, – поправляя спустившиеся с плеч подтяжки, проговорил Владимир.
– Я вашего батюшку знаю… Да что это вам приспичило?
– Ты меня не пытай, Кирьяк! Не спрашивай! – задыхаясь, крикнул Печенегов. – За отцом послали?
– Уже приехал. С мамашей совет держат… – Кирьяк самодовольно крякнул и налил себе рюмку водки. Он не сомневался в успехе сватовства.
Вошел Филипп Никанорович, лицо его с вислыми седыми усами за эти дни похудело. Трезвый и озадаченный вид его удивил сына. «Значит, всерьез принял мою затею», – подумал Владимир.
Он не знал, что его отец боялся этой девушки. Филипп Никанорович был убежден, что разговор со Шпаком о Тарасе Суханове она все-таки слышала. Пораздумав, он все же решил, что блажь сына жениться на этой красивой казачке пришлась как раз кстати. Характер и внешность девушки и ему тоже были по душе. Филипп Никанорович даже подумал про себя, что если бы он сам женился на такой женщине – из простых, – может, и жизнь бы его по-другому сложилась… «Плетью сынка отхлестала. Прекрасно. За дело. Не скачи с мальчишками… Володьке именно такая жена и нужна… Я ее еще научу, как держать мужа в руках», – подумал Филипп Никанорович. Он видел, что воспитание сын получил дурное, как и он сам, влияние взбалмошной Зинаиды Петровны оказалось губительным для обоих. Мысли о возможности снова попасть на каторгу сделали его рассудительным. Намерение сына многое меняло и, казалось, ставило на свое место.
– Выбор твой одобряю, – сказал он сыну коротко. – Усадьбу с землей и табуном отдаю вам. Живите…
Бывший войсковой старшина не выдержал, зарыдал и ушел к себе в кабинет.
Кирьяк вычистил сапоги, подпоясался малиновым кушаком, заломил серую папаху набекрень и отправился к Лигостаевым, хмельной и веселый.
Однако Анна Степановна наотрез отказалась слушать его льстивые речи. Невеста просватана, через четыре дня свадьба, даже говорить о чем-то другом непристойно, заявила она и к Маринке свата не допустила.
Кирьяк почесал за ухом, развел руками и ушел ни с чем.
Выслушав его, Печенегов подседлал коня, накинул на плечи бурку и помчался на прииск. Разыскав Петра Николаевича на лесном складе, он отвел его в отдаленный угол и рассказал о намерениях сына.
– Опоздали, Филипп Никанорович, – удивившись этому неожиданному сватовству и чрезмерной возбужденности свата, сказал Петр Николаевич. Печенегов говорил быстро, сбивчиво, но со скрытой в голосе требовательностью.
– А ты откажи!.. Что тебе – купчишка, который торгует мылом из вонючих кишок, милее, чем наш казачий род?
– Сама выбрала. Я своей дочери женихов не подыскивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122