Лишь ребятишки резвились и взвизгивали. Перед толпой в беспорядке лежали недалекие Синешиханские холмы, изрытые сусликовыми норами. В степь извилистой серой лентой уходил шлях. Он скрывался за первыми буграми, где к мглистому бледноватому небу поднимался взвихренный столб пыли.
Слабый, еще не разгулявшийся ветерок донес отчетливый звон бубенчиков… И вдруг из-за ближайшего пригорка, словно из-под земли, бешено выскочила пара черных лошадей, запряженных в легкую коляску, и, высоко задрав головы, рассыпая веселый перезвон многочисленных бубенцов, помчалась прямо на толпу. Рослые грудастые кони, сверкая серебряным украшением сбруи, круто выгибая длинные шеи, рвали из рук кучера ярко-красные с кистями вожжи.
Толпа молящихся замерла на месте, потом шарахнулась в стороны.
Толстые, коротенькие ноги понесли было станичного атамана куда-то в сторону. По пути он опрокинул икону Георгия Победоносца и вместе с двумя старушками налетел на отца Николая. Тот, не растерявшись, поймал его за фалды мундира и начал срамно стыдить, даже замахнулся большим серебряным крестом и произнес на татарском языке какие-то магические слова. Глава станицы немного опомнился, устыдившись, промямлил что-то непонятное, да не было времени прислушиваться к его речам. Коляска уже остановилась посреди изумленной толпы, взиравшей на нее, как на чудо…
Задирая красными вожжами конские головы, вместо кучера на козлах сидел в лакированных сапогах, в новой касторовой фуражке с высоким голубым околышем рыжий Митька Степанов, одетый в шелковую кумачовую рубаху, подпоясанный наборным ремешком. Набор состоял из искусно сделанных собачек, звездочек, сердец, изготовленных, как потом выяснилось, из чистого золота. На заднем сиденье коляски, с подстриженной рыжей бородкой и такими же рыжими, лихо закрученными усами, настоящим барином, с толстой сигарой в зубах, восседал в серой шляпе Ивашка Степанов.
Атаман Гордей Турков широко раскрыл рот и заморгал глазами. Все походило на несуразный бред. Ему хотелось, чтобы отец Николай осенил эту анафемскую коляску большим крестом и избавил молельщиков от наваждения, явившегося в образах Ивашки и Митьки взбаламутить православный народ и помешать молитве. И действительно, получилось не молебствие, а черт знает что… Гордей Севастьянович смутно помнил, как несколько сильных услужливых рук подхватили его, и он очутился в коляске рядом с Ивашкой Степановым. Кони, рванувшись с места, помчали в станицу, прямо к кабаку. Туда же хлынули почти все молельщики. С иконами и хоругвями на околице остались одни старушки да часть особо богомольных молодых казачек. С грехом пополам они перенесли святое имущество в церковь.
А в это время братья Степановы велели целовальнику открыть двери кабака настежь. К вечеру вся станица, от мала до велика, была пьяным-пьяна. Пир продолжался и на другой день. Такого дикого разгула еще не было ни на одном престольном празднике.
В первый же день торжества Микешка Некрещеный, выпив ковшик водки, снова взбудоражил всю станицу. Окруженный молодыми казаками, он высказал такую мысль, что, мол, земля, на которой обнаружено золото, принадлежит не Степановым, а всему обществу, значит, участок на Синем Шихане следует переделить.
– Почему общество, – говорил Микешка, – не может вынести такое решение: разбить все урочище на паи и устроить жеребьевку, как это делается при разделе ценных лугов. То золото, что добыли Степановы, пущай будет ихний фарт, а остальное поделить поровну.
Микешкина мысль была настолько проста и доступна каждому, что поднялся несусветный галдеж. Жадный к наживе Спиридон Лучевников первый крикнул:
– Верна! Почему одним Степановым владеть!
– Саженем все измерить и поделить! – кричали подвыпившие казаки…
Казачья земля делилась тогда по паям и нарезалась только мужчинам, достигшим призывного возраста. Женщины и дети никакого земельного надела не получали. Однако земли у оренбургских казаков было столько, что маломощные хозяева не в состоянии были обработать даже один пай. Многие казаки сдавали излишки целинных земель в аренду переселенным из Центральной России крестьянам, которые поднимали своей тягловой силой по нескольку десятин вековечных залежей, а в иных случаях засевали участок владельца собственными семенами и даже производили уборку. Сенокосные угодья сдавались в аренду «напополам», то есть арендатор косил, а хозяин получал равную долю… В результате владелец земли не пахал, не сеял, а получал готовое зерно и сено, обогащаясь за счет переселенцев. Тем и объяснялся в то время быстрый рост казачьих кулацких хозяйств.
Четыре брата, прасолы Полубояровы из станицы Шиханской с семнадцатью сыновьями призывного возраста, имели двадцать один пай. Им же принадлежали участки Баткак и Петровки, закрепленные за их прапрадедом царским указом за поход и набеги на Хиву. Сотнями голов там отгуливался предназначенный на продажу скот. Пахотная земля сдавалась в аренду. Пахали Полубояровы и сами, чтобы больше засеять овса для лошадей. Полубояровы не считались помещиками, а принадлежали к казачеству. Крепкая староверская семья, по существу помещичья, никогда не делившаяся, жила одним коштом. Жила эта семья обособленно, со своими обычаями и порядками. Возглавлял ее старший брат Ерофей, вырастивший восемь сыновей. Почти все Полубояровы отличались могучим сложением и высоким ростом и служили в гвардейских полках. Старший из сыновей, Панкрат, сейчас находился на площади и первый запротестовал против Микешкиного предложения. Дело в том, что земли Баткака граничили с Шиханом. Несколько лет назад какой-то исследователь Оренбургских степей обнаружил на полубояровском участке ценную руду. Один из братьев Полубояровых ездил тогда в Петербург, принял нужные меры, и бумага исследователя была похоронена в архивах горного департамента… Открытие на Синем Шихане сильно обеспокоило владельцев Баткака. Земля, где обнаруживались золотоносные руды, после их разработки уже не принадлежала казакам, а находилась под контролем государства. Казачьи общества получали с предпринимателей поземельный взнос, чаще всего – через суд. Другой компенсации не полагалось.
– Зря, станичники, ералаш поднимаете, – завивая колечком длинный ус, вмешался Панкрат. – Все равно из этого ничего не выйдет. По наделу земля принадлежит Степановым, значит, они и хозяева. Да и участок уже зарегистрирован в горной канцелярии. Ивашка в Оренбург ездил…
Но слова его только распалили станичников. Большинство казаков были злы на братьев Полубояровых. Кто-то предложил затрубить сбор на сходку.
– Пойдем всем скопом к станичному управлению и атамана позовем, – предложил Микешка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Слабый, еще не разгулявшийся ветерок донес отчетливый звон бубенчиков… И вдруг из-за ближайшего пригорка, словно из-под земли, бешено выскочила пара черных лошадей, запряженных в легкую коляску, и, высоко задрав головы, рассыпая веселый перезвон многочисленных бубенцов, помчалась прямо на толпу. Рослые грудастые кони, сверкая серебряным украшением сбруи, круто выгибая длинные шеи, рвали из рук кучера ярко-красные с кистями вожжи.
Толпа молящихся замерла на месте, потом шарахнулась в стороны.
Толстые, коротенькие ноги понесли было станичного атамана куда-то в сторону. По пути он опрокинул икону Георгия Победоносца и вместе с двумя старушками налетел на отца Николая. Тот, не растерявшись, поймал его за фалды мундира и начал срамно стыдить, даже замахнулся большим серебряным крестом и произнес на татарском языке какие-то магические слова. Глава станицы немного опомнился, устыдившись, промямлил что-то непонятное, да не было времени прислушиваться к его речам. Коляска уже остановилась посреди изумленной толпы, взиравшей на нее, как на чудо…
Задирая красными вожжами конские головы, вместо кучера на козлах сидел в лакированных сапогах, в новой касторовой фуражке с высоким голубым околышем рыжий Митька Степанов, одетый в шелковую кумачовую рубаху, подпоясанный наборным ремешком. Набор состоял из искусно сделанных собачек, звездочек, сердец, изготовленных, как потом выяснилось, из чистого золота. На заднем сиденье коляски, с подстриженной рыжей бородкой и такими же рыжими, лихо закрученными усами, настоящим барином, с толстой сигарой в зубах, восседал в серой шляпе Ивашка Степанов.
Атаман Гордей Турков широко раскрыл рот и заморгал глазами. Все походило на несуразный бред. Ему хотелось, чтобы отец Николай осенил эту анафемскую коляску большим крестом и избавил молельщиков от наваждения, явившегося в образах Ивашки и Митьки взбаламутить православный народ и помешать молитве. И действительно, получилось не молебствие, а черт знает что… Гордей Севастьянович смутно помнил, как несколько сильных услужливых рук подхватили его, и он очутился в коляске рядом с Ивашкой Степановым. Кони, рванувшись с места, помчали в станицу, прямо к кабаку. Туда же хлынули почти все молельщики. С иконами и хоругвями на околице остались одни старушки да часть особо богомольных молодых казачек. С грехом пополам они перенесли святое имущество в церковь.
А в это время братья Степановы велели целовальнику открыть двери кабака настежь. К вечеру вся станица, от мала до велика, была пьяным-пьяна. Пир продолжался и на другой день. Такого дикого разгула еще не было ни на одном престольном празднике.
В первый же день торжества Микешка Некрещеный, выпив ковшик водки, снова взбудоражил всю станицу. Окруженный молодыми казаками, он высказал такую мысль, что, мол, земля, на которой обнаружено золото, принадлежит не Степановым, а всему обществу, значит, участок на Синем Шихане следует переделить.
– Почему общество, – говорил Микешка, – не может вынести такое решение: разбить все урочище на паи и устроить жеребьевку, как это делается при разделе ценных лугов. То золото, что добыли Степановы, пущай будет ихний фарт, а остальное поделить поровну.
Микешкина мысль была настолько проста и доступна каждому, что поднялся несусветный галдеж. Жадный к наживе Спиридон Лучевников первый крикнул:
– Верна! Почему одним Степановым владеть!
– Саженем все измерить и поделить! – кричали подвыпившие казаки…
Казачья земля делилась тогда по паям и нарезалась только мужчинам, достигшим призывного возраста. Женщины и дети никакого земельного надела не получали. Однако земли у оренбургских казаков было столько, что маломощные хозяева не в состоянии были обработать даже один пай. Многие казаки сдавали излишки целинных земель в аренду переселенным из Центральной России крестьянам, которые поднимали своей тягловой силой по нескольку десятин вековечных залежей, а в иных случаях засевали участок владельца собственными семенами и даже производили уборку. Сенокосные угодья сдавались в аренду «напополам», то есть арендатор косил, а хозяин получал равную долю… В результате владелец земли не пахал, не сеял, а получал готовое зерно и сено, обогащаясь за счет переселенцев. Тем и объяснялся в то время быстрый рост казачьих кулацких хозяйств.
Четыре брата, прасолы Полубояровы из станицы Шиханской с семнадцатью сыновьями призывного возраста, имели двадцать один пай. Им же принадлежали участки Баткак и Петровки, закрепленные за их прапрадедом царским указом за поход и набеги на Хиву. Сотнями голов там отгуливался предназначенный на продажу скот. Пахотная земля сдавалась в аренду. Пахали Полубояровы и сами, чтобы больше засеять овса для лошадей. Полубояровы не считались помещиками, а принадлежали к казачеству. Крепкая староверская семья, по существу помещичья, никогда не делившаяся, жила одним коштом. Жила эта семья обособленно, со своими обычаями и порядками. Возглавлял ее старший брат Ерофей, вырастивший восемь сыновей. Почти все Полубояровы отличались могучим сложением и высоким ростом и служили в гвардейских полках. Старший из сыновей, Панкрат, сейчас находился на площади и первый запротестовал против Микешкиного предложения. Дело в том, что земли Баткака граничили с Шиханом. Несколько лет назад какой-то исследователь Оренбургских степей обнаружил на полубояровском участке ценную руду. Один из братьев Полубояровых ездил тогда в Петербург, принял нужные меры, и бумага исследователя была похоронена в архивах горного департамента… Открытие на Синем Шихане сильно обеспокоило владельцев Баткака. Земля, где обнаруживались золотоносные руды, после их разработки уже не принадлежала казакам, а находилась под контролем государства. Казачьи общества получали с предпринимателей поземельный взнос, чаще всего – через суд. Другой компенсации не полагалось.
– Зря, станичники, ералаш поднимаете, – завивая колечком длинный ус, вмешался Панкрат. – Все равно из этого ничего не выйдет. По наделу земля принадлежит Степановым, значит, они и хозяева. Да и участок уже зарегистрирован в горной канцелярии. Ивашка в Оренбург ездил…
Но слова его только распалили станичников. Большинство казаков были злы на братьев Полубояровых. Кто-то предложил затрубить сбор на сходку.
– Пойдем всем скопом к станичному управлению и атамана позовем, – предложил Микешка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122