Все сказанное Микешкой тяжким грузом легло на сердце. А ведь в книжках, которые она читала, рассказывалось, как легко и радостно любить. Где же она, эта радость, где та любовь, когда прыгать хочется от счастья? Может быть, у той девушки Гульбадан, которую вел тогда свекор на волосяном аркане? Маринка встретила ее сегодня около одной из юрт, у костра, с деревянным черпаком в руке, с темными пятнами на полудетском, исхудалом лице. Она еще сама ребенок и ждет ребенка. Страшно! А может быть, хорошо? И вдруг Маринка почувствовала, что все ее горячее, сильное тело хотело материнской боли, страдания и радостей… И никого ей больше не нужно… И не до скачек ей было сейчас.
Поговорив с отцом, девушка ушла на берег лимана и спряталась в кустах. Многое ей нужно было продумать, многое решить.
Тихо на берегу степного лимана. Невысокие волны рябят голубую воду, лениво качается брошенная кем-то старая верша, со свистом проносятся остроносые чайки и юркие стрижи. На противоположном берегу, как черные глаза, виднеются их гнезда, они уходят глубоко в яр. Молодые стрижата уже оперились, окрепли и скоро улетят в далекие края. А давно ли аульные и станичные мальчишки лазили в норы за стрижиными яйцами? Быстро пролетело лето, так же быстро прошло ее детство, радостное, беспечное.
Тепло, любовно, с хорошей улыбкой смотрели люди на красивую черноглазую девочку. А теперь? Офицерик Печенегов при встречах всегда норовит ущипнуть, прикоснуться к ней длинными потными пальцами. А того заграничного гостя ей пришлось однажды плеткой отхлестать, чтобы не лез с поцелуями. Только один Кодар смотрит на нее совсем иначе. Вчера приехала она с отцом с прииска, вошла в горницу, где домашние пили чай, а с ними – Кодар. Совсем не ожидала она этой встречи, смутилась. Сидя за столом, она украдкой посмотрела на гостя и поймала его взгляд и скрытую грусть в нем. Его напряженный взгляд волновал девушку, внушал робость, но он был чист и приятен Маринке.
– Что это, Маринка, Кодар-то золотом, что ли, расписанный? – когда после чая уехал гость, съязвила сноха Стеша.
– Каким таким золотом? – рассеянно спросила Маринка. Она не сразу поняла насмешливый вопрос Стеши.
– Ты сегодня глаз с него не спускала… Приворожил он тебя, что ли?
– Ты что это говоришь? Что ты говоришь?! – крикнула Маринка. Слова Стеши обожгли ее стыдом и страхом.
– Что ты так кричишь-то? Господи! Ничего я такого не сказала. Все заметили, да и в станице судачат, – не глядя на золовку, проговорила Стеша.
– Ну и пусть судачат! Пусть! – зло, сквозь слезы выкрикивала Маринка. – А ты мне этого говорить не смей! Не смей! – Круто повернувшись, ушла в горницу и прилегла на любимое местечко за печь, на разостланную кошму. В спальне, за тонкой перегородкой, отдыхали отец с матерью. Они тихо разговаривали. Маринка услышала их разговор.
– Говорю тебе, неладное с ней творится, – запальчиво шептала мать. – Молчит все… а сегодня…
– А вы поменьше к ней приставайте. У нее свое дело, девичье, да и мне она заправская помощница, – со вздохом ответил Петр Николаевич.
– Я совсем другое хочу сказать! Может, мне померещилось.
– Что тебе померещилось?
– У меня и язык не поворачивается. Подумать страшно…
– Да что ты, мать, пугаешь меня? Говори толком, – в полный голос сказал Петр Николаевич.
– Приветили мы Кодара-то на свою голову, вот что я тебе скажу. Да неужели ты ничего не заметил? Тут и объяснять нечего. Он на нее, как дикий зверь, смотрит, а ей это нравится. Да это ить бог знает что такое! Может, ты с ней поговоришь?
– Ну, это ты оставь. Тебе на самом деле померещилось. А мне и неудивительно! Девка видная, на нее многие так смотрят. Не трогай ты ее, мать, лучше будет. Она умнее нас с тобой, сама разберется, и страхи твои напрасные.
«Милый вы мой тятька», – прошептала Маринка. Больше она не могла слушать; стараясь унять дрожь во всем теле, сползла с кошмы, крадучись вышла из горницы. В огороде она как потерянная долго стояла среди созревающих дынь и арбузов, нагнувшись, машинально пощелкала пальцем глухо зазвеневший арбуз, сорвала его, села в тени высоких подсолнухов, ударила арбуз о твердую землю. Брызнув кровавым соком, он разломился надвое. Маринка взяла розовую сердцевину, стряхнула желтые семечки и начала есть. Ела она нехотя, вяло шевеля опущенными ресницами. «Значит, все заметили, все узнали, – подумала она с горечью. – А может быть, выйти за Микешку, и все тогда кончится? Микешка старый, верный товарищ, он все поймет, потому что любит».
Так решила вчера Маринка, а сегодня… Нет уже верного товарища. Женится ее друг Микешка. У Маринки защемило сердце. Ускакал Микешка и, казалось ей, увез с собой навсегда их радостную, счастливую дружбу…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Пережевывая кем-то подсунутую лепешку, верблюд с медлительным спокойствием поворачивал шею и равнодушно смотрел на табунившихся вокруг людей.
Зажав в кулаке серебряный полтинник и два пятака, Кунта, работая локтями, старался пробиться к лотерейному столу, но это ему не удавалось.
Разглядев верблюда и узнав, что он разыгрывается в лотерее, кочевники лезли за пазуху, доставали завернутые в платки деньги, протискивались к столу. Они косились на соблазнительно блестевший самовар, на двуствольное ружье, на дешевые седла и уздечки, но главной приманкой оставался верблюд.
Стоявшие неподалеку Василий Кондрашов и Тарас Маркелович видели, как Кунта несколько раз вылетал из толпы и снова разъяренно бросался штурмовать крепость из потных человеческих тел.
В толпе маячила высокая костлявая фигура Спиридона Лучевникова. Хватая его за суконные штаны, сын его Степка, хныча, просил:
– Верблюда хочу или самовар, тять.
– Ишь чего вздумал! Тут бы хоть уздишку какую выхватить, а он верблюда, – ворчал Спиридон.
– Дай полтинник, тятя! – скулил Степан. – Я, может, седло выиграю.
– Ты не реви! Ей-богу, выпорю! – поворачивая к сынишке багровое лицо, грозился Спиридон.
Кунта склонив головенку, как упрямый бычок, пытался пролезть вперед.
– Ты, бусурманенок, чего толкаешься! В карман хочешь залезть! – схватив Кунту за ухо, крикнул Спиридон и вытащил мальчика из толпы.
Кунта дернулся, изгибаясь всем телом, крикнул:
– Пусти! Пусти!
Василий шагнул вперед, подавляя вспыхнувшую злость, глуховато сказал:
– Ты, казак, не трогай его!
– А ты откудова взялся, заступник? Он меня в бок пырнул, мальчишку мово чуть с ног не сбил! Да еще в карман норовит!
– Ну, это ты врешь, казак. Мы рядом стоим, все видели, – возразил подошедший Суханов.
– Зачем ухо держал? Неправду говоришь! – потирая раскрасневшееся ухо, кричал Кунта. – Я тоже верблюда хочу! Мой будет он, понимаешь? Я на нем пахать буду! Понимаешь? Зачем уха дергаешь?
– Ишь ты, змееныш какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Поговорив с отцом, девушка ушла на берег лимана и спряталась в кустах. Многое ей нужно было продумать, многое решить.
Тихо на берегу степного лимана. Невысокие волны рябят голубую воду, лениво качается брошенная кем-то старая верша, со свистом проносятся остроносые чайки и юркие стрижи. На противоположном берегу, как черные глаза, виднеются их гнезда, они уходят глубоко в яр. Молодые стрижата уже оперились, окрепли и скоро улетят в далекие края. А давно ли аульные и станичные мальчишки лазили в норы за стрижиными яйцами? Быстро пролетело лето, так же быстро прошло ее детство, радостное, беспечное.
Тепло, любовно, с хорошей улыбкой смотрели люди на красивую черноглазую девочку. А теперь? Офицерик Печенегов при встречах всегда норовит ущипнуть, прикоснуться к ней длинными потными пальцами. А того заграничного гостя ей пришлось однажды плеткой отхлестать, чтобы не лез с поцелуями. Только один Кодар смотрит на нее совсем иначе. Вчера приехала она с отцом с прииска, вошла в горницу, где домашние пили чай, а с ними – Кодар. Совсем не ожидала она этой встречи, смутилась. Сидя за столом, она украдкой посмотрела на гостя и поймала его взгляд и скрытую грусть в нем. Его напряженный взгляд волновал девушку, внушал робость, но он был чист и приятен Маринке.
– Что это, Маринка, Кодар-то золотом, что ли, расписанный? – когда после чая уехал гость, съязвила сноха Стеша.
– Каким таким золотом? – рассеянно спросила Маринка. Она не сразу поняла насмешливый вопрос Стеши.
– Ты сегодня глаз с него не спускала… Приворожил он тебя, что ли?
– Ты что это говоришь? Что ты говоришь?! – крикнула Маринка. Слова Стеши обожгли ее стыдом и страхом.
– Что ты так кричишь-то? Господи! Ничего я такого не сказала. Все заметили, да и в станице судачат, – не глядя на золовку, проговорила Стеша.
– Ну и пусть судачат! Пусть! – зло, сквозь слезы выкрикивала Маринка. – А ты мне этого говорить не смей! Не смей! – Круто повернувшись, ушла в горницу и прилегла на любимое местечко за печь, на разостланную кошму. В спальне, за тонкой перегородкой, отдыхали отец с матерью. Они тихо разговаривали. Маринка услышала их разговор.
– Говорю тебе, неладное с ней творится, – запальчиво шептала мать. – Молчит все… а сегодня…
– А вы поменьше к ней приставайте. У нее свое дело, девичье, да и мне она заправская помощница, – со вздохом ответил Петр Николаевич.
– Я совсем другое хочу сказать! Может, мне померещилось.
– Что тебе померещилось?
– У меня и язык не поворачивается. Подумать страшно…
– Да что ты, мать, пугаешь меня? Говори толком, – в полный голос сказал Петр Николаевич.
– Приветили мы Кодара-то на свою голову, вот что я тебе скажу. Да неужели ты ничего не заметил? Тут и объяснять нечего. Он на нее, как дикий зверь, смотрит, а ей это нравится. Да это ить бог знает что такое! Может, ты с ней поговоришь?
– Ну, это ты оставь. Тебе на самом деле померещилось. А мне и неудивительно! Девка видная, на нее многие так смотрят. Не трогай ты ее, мать, лучше будет. Она умнее нас с тобой, сама разберется, и страхи твои напрасные.
«Милый вы мой тятька», – прошептала Маринка. Больше она не могла слушать; стараясь унять дрожь во всем теле, сползла с кошмы, крадучись вышла из горницы. В огороде она как потерянная долго стояла среди созревающих дынь и арбузов, нагнувшись, машинально пощелкала пальцем глухо зазвеневший арбуз, сорвала его, села в тени высоких подсолнухов, ударила арбуз о твердую землю. Брызнув кровавым соком, он разломился надвое. Маринка взяла розовую сердцевину, стряхнула желтые семечки и начала есть. Ела она нехотя, вяло шевеля опущенными ресницами. «Значит, все заметили, все узнали, – подумала она с горечью. – А может быть, выйти за Микешку, и все тогда кончится? Микешка старый, верный товарищ, он все поймет, потому что любит».
Так решила вчера Маринка, а сегодня… Нет уже верного товарища. Женится ее друг Микешка. У Маринки защемило сердце. Ускакал Микешка и, казалось ей, увез с собой навсегда их радостную, счастливую дружбу…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Пережевывая кем-то подсунутую лепешку, верблюд с медлительным спокойствием поворачивал шею и равнодушно смотрел на табунившихся вокруг людей.
Зажав в кулаке серебряный полтинник и два пятака, Кунта, работая локтями, старался пробиться к лотерейному столу, но это ему не удавалось.
Разглядев верблюда и узнав, что он разыгрывается в лотерее, кочевники лезли за пазуху, доставали завернутые в платки деньги, протискивались к столу. Они косились на соблазнительно блестевший самовар, на двуствольное ружье, на дешевые седла и уздечки, но главной приманкой оставался верблюд.
Стоявшие неподалеку Василий Кондрашов и Тарас Маркелович видели, как Кунта несколько раз вылетал из толпы и снова разъяренно бросался штурмовать крепость из потных человеческих тел.
В толпе маячила высокая костлявая фигура Спиридона Лучевникова. Хватая его за суконные штаны, сын его Степка, хныча, просил:
– Верблюда хочу или самовар, тять.
– Ишь чего вздумал! Тут бы хоть уздишку какую выхватить, а он верблюда, – ворчал Спиридон.
– Дай полтинник, тятя! – скулил Степан. – Я, может, седло выиграю.
– Ты не реви! Ей-богу, выпорю! – поворачивая к сынишке багровое лицо, грозился Спиридон.
Кунта склонив головенку, как упрямый бычок, пытался пролезть вперед.
– Ты, бусурманенок, чего толкаешься! В карман хочешь залезть! – схватив Кунту за ухо, крикнул Спиридон и вытащил мальчика из толпы.
Кунта дернулся, изгибаясь всем телом, крикнул:
– Пусти! Пусти!
Василий шагнул вперед, подавляя вспыхнувшую злость, глуховато сказал:
– Ты, казак, не трогай его!
– А ты откудова взялся, заступник? Он меня в бок пырнул, мальчишку мово чуть с ног не сбил! Да еще в карман норовит!
– Ну, это ты врешь, казак. Мы рядом стоим, все видели, – возразил подошедший Суханов.
– Зачем ухо держал? Неправду говоришь! – потирая раскрасневшееся ухо, кричал Кунта. – Я тоже верблюда хочу! Мой будет он, понимаешь? Я на нем пахать буду! Понимаешь? Зачем уха дергаешь?
– Ишь ты, змееныш какой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122