а сам черт знает чем услаждался. Хочу на старости лет гнездо иметь свое… – Доменов говорил отрывисто, путано, но дочь отлично понимала его. Не будь Олимпиада бывшей невестой ее мужа, Марфа бы и слова не сказала отцу.
– Женись на ком хочешь, только не на ней, – заявила она резко.
– За мужа не бойся. У меня не забалуется. Да и тебя он любит. Как телок за твоей юбкой ходит. Кончим разговор, поздно… – Авдей Иннокентьевич махнул рукой, пошел из комнаты и уже на пороге добавил: – Поезжайте-ка лучше в Питер да погуляйте, а там и я вслед прикачу…
– Один?
– Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.
Доменов рассмеялся и вышел.
– Не верю! – крикнула Марфа.
– Верь! – Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: – Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..
– Ты, отец, с ума сошел?
– Есть отчего, дочь моя! – Авдей Иннокентьевич растопырил руки. – Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.
Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.
– Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, – сказал Митька брату Ивану.
– Нашел с кем равнять, – упрекнул его брат. – Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка – заглядение…
После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.
Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.
Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели…
Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:
– Где был до этих пор?
– Где был, там нету, – поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.
– Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день… Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!
– Отстань, дуреха необразованная, – вяло огрызался Иван.
– А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!
– Ну што ты будешь делать! – волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. – Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!
– То-то и видно, – презрительно говорила Аришка, – щеголяет в махометанских штанах… Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная… А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни… Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.
От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:
– Ты меня, Орина, не позорь! Побью!
– Все равно опозорю… Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя…
Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.
А Митька был действительно счастлив. Угарная страсть к Олимпиаде как-то выветрилась сама по себе, забылась. Вставали они с женой поздно, ложились спать глубокой ночью.
– Я еще никогда так не уставала, – падая на взбитую постель, говорила Марфа и раскидывала руки. По белой подушке рассыпались ее каштановые волосы, с кровати небрежно свисала рука.
Дмитрий не мог оторвать глаз от лица жены, горевшего усталым, нездоровым румянцем.
– Вот и отдохни, – тихо говорил он, склоняя голову рядом с ее теплым плечом.
Счастлив был Дмитрий Степанов, очень счастлив, но иногда вдруг забирался под сердце какой-то маленький паучок и начинал пощипывать, вызывая нудную и непонятную боль во всем теле. Может, оттого, что не любил молодой казак, когда кто-нибудь вольно шутил с его Марфушей, нехорошим взглядом следил за каждым ее движением… А тут еще Зинаида Петровна велела ей сшить платье с открытой грудью. Вот еще выдумали моду, даже ему, мужу, глядеть стеснительно. Сегодня этот казачий хорунжий Гурьев разговаривал с Марфушей, а сам глаза за пазуху пялил. Потом схватил руку и давай целовать… Митьке хотелось запустить в него бутылкой, да Шпак удержал. Этот везде поспевает. Все гости какие-то срамные. Напьются и начинают плести всякую околесицу, иное при женщинах и говорить-то стыдно, а они плетут, а потом Марфу расхваливают, воздушные поцелуи шлют, а у самих губы слюнявые, глядеть противно… Скорее бы уехать отсюда да Петербург посмотреть, там, наверное, люди совсем другие.
«Единственно хороший человек – это инженер Шпак, – продолжает размышлять Митька. – Для него моя жена просто хозяйка, и все, а шашни он завел с Зинаидой Петровной по старому знакомству… Умный, образованный. Дело как разворачивает! Машины выписал, новые шахты закладывает, знающих людей подбирает. Только вот Тарас Маркелович его не любит. Отчего?..»
– Марфуша, ты спишь?
– Засыпаю, Митя, – вяло пошевеливая рукой, томно отзывается Марфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Женись на ком хочешь, только не на ней, – заявила она резко.
– За мужа не бойся. У меня не забалуется. Да и тебя он любит. Как телок за твоей юбкой ходит. Кончим разговор, поздно… – Авдей Иннокентьевич махнул рукой, пошел из комнаты и уже на пороге добавил: – Поезжайте-ка лучше в Питер да погуляйте, а там и я вслед прикачу…
– Один?
– Говорю, смирись! Поздно! Она уже мне жена. Я еще неделю тому назад обвенчался и на Кочкарский прииск ее увез, а ты хлопочешь.
Доменов рассмеялся и вышел.
– Не верю! – крикнула Марфа.
– Верь! – Доменов вернулся, подбоченившись, лихо прошелся по комнате, притопывая ногами и подпевая: – Ах, он, сукин сын, кочкаровский мужик, к молодой жене под крылышко бежит; он бежит и приговаривает, балалаечку настраивает!..
– Ты, отец, с ума сошел?
– Есть отчего, дочь моя! – Авдей Иннокентьевич растопырил руки. – Есть!.. Поезжайте в Шиханскую, там вам расскажут.
Окончательно поссорившись с отцом, Марфа решила ехать в Шиханскую. Дорогой рассказала обо всем мужу, тот тоже не поверил. Однако по приезде в станицу все подтвердилось.
– Это не тесть, а всем чертям батька. Ну и шут с ними, Марфа моя нисколько не хуже, а может, и получше, – сказал Митька брату Ивану.
– Нашел с кем равнять, – упрекнул его брат. – Ты тестю лишний раз в ноги поклонись за дочь, такая павлиночка – заглядение…
После замужества Марфа еще больше похорошела. Она поразительно быстро приучила мужа спать на разных кроватях, долго валяться в постели, пить по утрам кофе и пользоваться салфетками.
Временно они поселились в пустующей половине печенеговского дома. Комнаты были отремонтированы, оклеены новыми дорогими обоями и обставлены с такой невиданной в станице роскошью, что люди диву давались.
Гости у молодоженов не переводились. Сюда, как мухи на мед, слеталось почти все чиновное начальство из уезда. Заезжали на прииск и путешественники, купцы, коммерсанты, казачьи офицеры, новые служащие прииска, привезенные и рекомендованные Шпаком. Пили и ели сколько влезет. Петр Эммануилович Шпак юлой вертелся около Марфы, подстерегал каждое ее желание. Тут он преследовал свои далекие цели…
Веселье шло беспрерывно. Иван Александрович Степанов приходил каждый день; подкручивая рыжие усики, перехватывал многозначительную улыбку Зинаиды Петровны и упоенно похохатывал в укромном уголочке. Иногда она присаживалась рядом с ним, обдавала его запахом умопомрачительных духов, от которых казак задыхался и пьянел. Хмельной и веселый, он приносил этот запах домой. Вытягиваясь рядом с женой на мягкой перине, блаженно улыбался. Аришка не давала ему заснуть; бесцеремонно толкая его в бок, спрашивала:
– Где был до этих пор?
– Где был, там нету, – поворачиваясь на другой бок, отвечал Иван.
– Опять у той Зинаидки. Вот повадился каждый день… Тошно смотреть, как она в своих зеленых штанах задом виляет. Срам!
– Отстань, дуреха необразованная, – вяло огрызался Иван.
– А вот и не отстану! Каждый день туда рыскает и пьяный является. Сам тоже халаты завел. Нальет зенки-то, напялит на себя татарский балахон и ходит вроде муллы. Вот посмотришь, чует мое сердце, затянет она тебя в татарскую веру!
– Ну што ты будешь делать! – волчком поворачиваясь на постели, возмущался Иван. – Сто раз тебе говорил: русская она, понимаешь, русская!
– То-то и видно, – презрительно говорила Аришка, – щеголяет в махометанских штанах… Все говорят, что она из Туретчины приехала, а там у какого-то Рахмет-паши в наложницах была. Она тебя подстерегает! Думаешь, ты ей нужен, образина рыжая? Как бы не так! Денежки наши, вот что ей надо. А сношенька тоже там прижилась; где уж нам с ней из одной чашки щи хлебать. Она образованная… А та змея-офицерша всех околдовала. Так и знай: ошпарю ее кипятком, дай только правду узнать про ваши шашни… Али научу холостежь за четверть водки, чтобы ворота дегтем вымазали, и твое имечко ночью на тех воротах сама выведу. Пусть полюбуются люди добрые на нового богача.
От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:
– Ты меня, Орина, не позорь! Побью!
– Все равно опозорю… Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя…
Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.
А Митька был действительно счастлив. Угарная страсть к Олимпиаде как-то выветрилась сама по себе, забылась. Вставали они с женой поздно, ложились спать глубокой ночью.
– Я еще никогда так не уставала, – падая на взбитую постель, говорила Марфа и раскидывала руки. По белой подушке рассыпались ее каштановые волосы, с кровати небрежно свисала рука.
Дмитрий не мог оторвать глаз от лица жены, горевшего усталым, нездоровым румянцем.
– Вот и отдохни, – тихо говорил он, склоняя голову рядом с ее теплым плечом.
Счастлив был Дмитрий Степанов, очень счастлив, но иногда вдруг забирался под сердце какой-то маленький паучок и начинал пощипывать, вызывая нудную и непонятную боль во всем теле. Может, оттого, что не любил молодой казак, когда кто-нибудь вольно шутил с его Марфушей, нехорошим взглядом следил за каждым ее движением… А тут еще Зинаида Петровна велела ей сшить платье с открытой грудью. Вот еще выдумали моду, даже ему, мужу, глядеть стеснительно. Сегодня этот казачий хорунжий Гурьев разговаривал с Марфушей, а сам глаза за пазуху пялил. Потом схватил руку и давай целовать… Митьке хотелось запустить в него бутылкой, да Шпак удержал. Этот везде поспевает. Все гости какие-то срамные. Напьются и начинают плести всякую околесицу, иное при женщинах и говорить-то стыдно, а они плетут, а потом Марфу расхваливают, воздушные поцелуи шлют, а у самих губы слюнявые, глядеть противно… Скорее бы уехать отсюда да Петербург посмотреть, там, наверное, люди совсем другие.
«Единственно хороший человек – это инженер Шпак, – продолжает размышлять Митька. – Для него моя жена просто хозяйка, и все, а шашни он завел с Зинаидой Петровной по старому знакомству… Умный, образованный. Дело как разворачивает! Машины выписал, новые шахты закладывает, знающих людей подбирает. Только вот Тарас Маркелович его не любит. Отчего?..»
– Марфуша, ты спишь?
– Засыпаю, Митя, – вяло пошевеливая рукой, томно отзывается Марфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122