– Я хотела лишь напугать ее, чтобы она вас покинула. Я хотела, чтобы вы любили меня одну. Мы созданы друг для друга, месье Филип. Разве наше слияние сегодня не доказывает это? Разве вы можете сказать положа руку на сердце, что ваша жена доставляет вам столько удовольствия, сколько я? Уж конечно, ее пылкость не сравнится с огнем, пылающим в моей крови.
Амали не ожидала удара Филиппа и резко мотнула головой.
– Что случилось с Габби на этом алтаре? – спросил он, не обращая внимания на ее мольбы и лихорадочные попытки прикоснуться к нему.
Амали увидела, что задобрить Филиппа не удастся, он будет мучить ее, пока не узнает все, что ему нужно. Голова у нее гудела от мощного удара, глаза заплыли и превратились в щелочки, щеки пылали. Торопясь и сбиваясь, она рассказала ему обо всем, что произошло на алтаре Дамбаллы, утаив только свое собственное неистовое совокупление с негром-великаном на земле подле алтаря.
– Я не подозревал, что ты способна на такую жестокость, – произнес Филип, потрясенно качая головой, когда она закончила. – Если бы Жерар не появился там, кто знает, чем бы это закончилось. Я-то повидал ваши колдовские ритуалы. Знаю, в какое состояние вы все приходите возле этой мерзкой» змеи. Неудивительно, что Габби сбежала из Бельфонтена. Она, наверно, чуть с ума не сошла от страха. Господи, ведь эта змея могла бы...
Он не закончил фразу. Пока потрясенный Филип пытался представить себе бледное тело Габби на холодной каменной плите алтаря, Амали решила, что настал удобный момент бежать, и рванулась с кровати, как пантера. Филип успел схватить ее за, лодыжку, и она шлепнулась на пол. Увидев, что Амали не делает попытки встать, Филип подошел к двери и позвал Жерара таким громким голосом, что проснулись все домашние слуги, спавшие на третьем этаже.
Через несколько минут в дверях появился растерянный Жерар с лампой в руке. За ним следовала тетушка Луиза, набросившая халат поверх ночной рубашки.
– В чем дело, месье Филип? – спросил Жерар сонным голосом. Громкий возглас тетушки Луизы дал понять Филиппу, что она увидела избитую, обнаженную Амали, распростертую у его ног.
– Что вы сделали с моей девочкой, – закричала она и опустилась на колени рядом с дочерью, жалобно причитая: – Что вы с ней сделали? Что вы с ней сделали?
– Не больше, чем она заслужила, – холодно ответил Филип. – Надо было отстегать ее кнутом. И вы двое ничуть не лучше. Как вы посмели скрыть от меня ее дьявольские проделки! Боже мой! Габби могла ужалить эта змея или изнасиловать какой-нибудь обезумевший раб!
– Нет, нет! – заверил его Жерар. – Никто не причинил мадам Габби никакого вреда. Разве бы я позволил...
– Ее нужно выпороть кнутом, а еще лучше – продать!
Тетушка Луиза охнула и закатила глаза, так что видны были только белки.
Амали, вырвавшись из рук матери, бросилась в ноги Филиппу и стала умолять:
– Простите меня, месье Филип! Не продавайте вашу Амали. Выпорите меня кнутом, только не продавайте меня, я вас умоляю!
Филип бесстрастно посмотрел на золотистое тело, которое в свое время доставило ему столько удовольствия, и понял, что не может заставить себя испортить эту прекрасную плоть. Оставалось только одно наказание.
– Заберите ее с глаз моих и заприте в комнатах для прислуги, – приказал Филип.
– Что вы собираетесь делать с моей дочкой, месье Филип? – спросила тетушка Луиза, впервые в жизни испытывая ненависть к своему хозяину. – Она родилась в Бельфонтене. Здесь ее дом. Вы взяли ее к себе, когда она была еще совсем дитя. Если вы меня хоть сколько-нибудь любите, не продавайте ее!
– Я не хочу больше никогда ее видеть. Как только сбор тростника закончится, я продам ее в Сен-Пьер.
– Но я принадлежу вам! – закричала Амали. – Я не хочу никакого другого хозяина. Я люблю тебя! Я люблю тебя!
– Ты любишь только себя, – ответил Филип, не тронутый ее мольбами. – В Сен-Пьере много прекрасных борделей, и я позабочусь о том, чтобы ты попала в самый лучший, – сказал он и отвернулся.
Амали в ужасе закрыла лицо руками.
Нa следующий день вулкан Монтань-Пеле начал рокотать и изрыгать густые клубы дыма и пепла. За много веков существования вулкана островитяне привыкли к его периодическим вспышкам. Через несколько дней подземный гул прекратится, выбросы огня и пепла пойдут на убыль и совсем затихнут. Все полагали, что на этот будет то же самое, и даже жители Сен-Пьера, города, который подвергался наибольшему риску быть уничтоженным в случае крупного извержения, занимались своими повседневными делами. Большинство людей считали вулкан спящим, так как крупных извержений не было уже много-много лет.
На протяжении двух недель Монтань-Пеле продолжал свои фейерверки, и Филип стал ощущать смутное беспокойство. Даже рабы почувствовали какую-то неясную силу в природе, которая порождала тоску и недовольство. Негры ходили с тревожным видом и время от времени поглядывали на пирамиду вулкана.
Но Филип знал, что даже в случае извержения Бельфонтен будет в безопасности. Лава потечет прямо на Сен-Пьер и к морю, уничтожая все на своем пути.
Из-за августовского зноя, горьковатого дымного привкуса, который мешал дышать, и из-за желания поскорее закончить сбор тростника и отвезти Амали в Сен-Пьер Филип был измучен и измотан. Только когда последние стебли тростника были срезаны, он позволил себе расслабиться и подумать о Габби. Из сообщений Марселя и доктора Рено он шал, что Габби здорова и счастлива. Доктор по-прежнему не мог назвать точной даты родов, но Филип полагал, что ребенок родится в ближайшие недели. Может быть, по приезде в Сен-Пьер стоит заглянуть к Габби и узнать, не нужно ли ей чего-нибудь... Но в душе Филип понимал, что он этого не делает, Габби не любит его, ее сердце отдано Марселю. Лучше всего ему не вмешиваться в ее жизнь.
На следующий день тучи серого пепла почти полностью закрыли солнце. Через них пробивались \ишь слабые и рассеянные лучи. На рассвете Филип с Амали отправились в Сен-Пьер в карете, которой управлял Жерар. Амали уже давно отказалась от надежды разжалобить Филиппа мольбами. После двух недель заточения она была угрюмой и молчаливой. Если у нее и были надежды, что Филип смягчится, то она ошиблась: его лицо, исполненное мрачной решимости, не выражало никаких угрызений совести. Очевидно, он больше не испытывал потребности в ее теле и намеревался продать ее в публичный дом.
Амали забилась в уголок кареты, и ее желтые кошачьи глаза щурились, пока она обдумывала планы мести. Один из другим она мысленно их отбрасывала, пока наконец ее губы не изогнулись в хитрой и самодовольной улыбке.
Уже почти стемнело, когда карета Филиппа остановилась перед большим, ярко освещенным зданием в квартале, который не был кварталом зажиточных горожан, но в то же время не был и трущобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Амали не ожидала удара Филиппа и резко мотнула головой.
– Что случилось с Габби на этом алтаре? – спросил он, не обращая внимания на ее мольбы и лихорадочные попытки прикоснуться к нему.
Амали увидела, что задобрить Филиппа не удастся, он будет мучить ее, пока не узнает все, что ему нужно. Голова у нее гудела от мощного удара, глаза заплыли и превратились в щелочки, щеки пылали. Торопясь и сбиваясь, она рассказала ему обо всем, что произошло на алтаре Дамбаллы, утаив только свое собственное неистовое совокупление с негром-великаном на земле подле алтаря.
– Я не подозревал, что ты способна на такую жестокость, – произнес Филип, потрясенно качая головой, когда она закончила. – Если бы Жерар не появился там, кто знает, чем бы это закончилось. Я-то повидал ваши колдовские ритуалы. Знаю, в какое состояние вы все приходите возле этой мерзкой» змеи. Неудивительно, что Габби сбежала из Бельфонтена. Она, наверно, чуть с ума не сошла от страха. Господи, ведь эта змея могла бы...
Он не закончил фразу. Пока потрясенный Филип пытался представить себе бледное тело Габби на холодной каменной плите алтаря, Амали решила, что настал удобный момент бежать, и рванулась с кровати, как пантера. Филип успел схватить ее за, лодыжку, и она шлепнулась на пол. Увидев, что Амали не делает попытки встать, Филип подошел к двери и позвал Жерара таким громким голосом, что проснулись все домашние слуги, спавшие на третьем этаже.
Через несколько минут в дверях появился растерянный Жерар с лампой в руке. За ним следовала тетушка Луиза, набросившая халат поверх ночной рубашки.
– В чем дело, месье Филип? – спросил Жерар сонным голосом. Громкий возглас тетушки Луизы дал понять Филиппу, что она увидела избитую, обнаженную Амали, распростертую у его ног.
– Что вы сделали с моей девочкой, – закричала она и опустилась на колени рядом с дочерью, жалобно причитая: – Что вы с ней сделали? Что вы с ней сделали?
– Не больше, чем она заслужила, – холодно ответил Филип. – Надо было отстегать ее кнутом. И вы двое ничуть не лучше. Как вы посмели скрыть от меня ее дьявольские проделки! Боже мой! Габби могла ужалить эта змея или изнасиловать какой-нибудь обезумевший раб!
– Нет, нет! – заверил его Жерар. – Никто не причинил мадам Габби никакого вреда. Разве бы я позволил...
– Ее нужно выпороть кнутом, а еще лучше – продать!
Тетушка Луиза охнула и закатила глаза, так что видны были только белки.
Амали, вырвавшись из рук матери, бросилась в ноги Филиппу и стала умолять:
– Простите меня, месье Филип! Не продавайте вашу Амали. Выпорите меня кнутом, только не продавайте меня, я вас умоляю!
Филип бесстрастно посмотрел на золотистое тело, которое в свое время доставило ему столько удовольствия, и понял, что не может заставить себя испортить эту прекрасную плоть. Оставалось только одно наказание.
– Заберите ее с глаз моих и заприте в комнатах для прислуги, – приказал Филип.
– Что вы собираетесь делать с моей дочкой, месье Филип? – спросила тетушка Луиза, впервые в жизни испытывая ненависть к своему хозяину. – Она родилась в Бельфонтене. Здесь ее дом. Вы взяли ее к себе, когда она была еще совсем дитя. Если вы меня хоть сколько-нибудь любите, не продавайте ее!
– Я не хочу больше никогда ее видеть. Как только сбор тростника закончится, я продам ее в Сен-Пьер.
– Но я принадлежу вам! – закричала Амали. – Я не хочу никакого другого хозяина. Я люблю тебя! Я люблю тебя!
– Ты любишь только себя, – ответил Филип, не тронутый ее мольбами. – В Сен-Пьере много прекрасных борделей, и я позабочусь о том, чтобы ты попала в самый лучший, – сказал он и отвернулся.
Амали в ужасе закрыла лицо руками.
Нa следующий день вулкан Монтань-Пеле начал рокотать и изрыгать густые клубы дыма и пепла. За много веков существования вулкана островитяне привыкли к его периодическим вспышкам. Через несколько дней подземный гул прекратится, выбросы огня и пепла пойдут на убыль и совсем затихнут. Все полагали, что на этот будет то же самое, и даже жители Сен-Пьера, города, который подвергался наибольшему риску быть уничтоженным в случае крупного извержения, занимались своими повседневными делами. Большинство людей считали вулкан спящим, так как крупных извержений не было уже много-много лет.
На протяжении двух недель Монтань-Пеле продолжал свои фейерверки, и Филип стал ощущать смутное беспокойство. Даже рабы почувствовали какую-то неясную силу в природе, которая порождала тоску и недовольство. Негры ходили с тревожным видом и время от времени поглядывали на пирамиду вулкана.
Но Филип знал, что даже в случае извержения Бельфонтен будет в безопасности. Лава потечет прямо на Сен-Пьер и к морю, уничтожая все на своем пути.
Из-за августовского зноя, горьковатого дымного привкуса, который мешал дышать, и из-за желания поскорее закончить сбор тростника и отвезти Амали в Сен-Пьер Филип был измучен и измотан. Только когда последние стебли тростника были срезаны, он позволил себе расслабиться и подумать о Габби. Из сообщений Марселя и доктора Рено он шал, что Габби здорова и счастлива. Доктор по-прежнему не мог назвать точной даты родов, но Филип полагал, что ребенок родится в ближайшие недели. Может быть, по приезде в Сен-Пьер стоит заглянуть к Габби и узнать, не нужно ли ей чего-нибудь... Но в душе Филип понимал, что он этого не делает, Габби не любит его, ее сердце отдано Марселю. Лучше всего ему не вмешиваться в ее жизнь.
На следующий день тучи серого пепла почти полностью закрыли солнце. Через них пробивались \ишь слабые и рассеянные лучи. На рассвете Филип с Амали отправились в Сен-Пьер в карете, которой управлял Жерар. Амали уже давно отказалась от надежды разжалобить Филиппа мольбами. После двух недель заточения она была угрюмой и молчаливой. Если у нее и были надежды, что Филип смягчится, то она ошиблась: его лицо, исполненное мрачной решимости, не выражало никаких угрызений совести. Очевидно, он больше не испытывал потребности в ее теле и намеревался продать ее в публичный дом.
Амали забилась в уголок кареты, и ее желтые кошачьи глаза щурились, пока она обдумывала планы мести. Один из другим она мысленно их отбрасывала, пока наконец ее губы не изогнулись в хитрой и самодовольной улыбке.
Уже почти стемнело, когда карета Филиппа остановилась перед большим, ярко освещенным зданием в квартале, который не был кварталом зажиточных горожан, но в то же время не был и трущобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92