Изо рта не появилось ни единой струйки дыма. И лишь увлажнившиеся глаза свидетельствовали о Чернобыле в ее легких.
Я принял предложение Объекта остаться на ночь. Миссис Объект позвонила Тесси, чтобы узнать, не возражает ли та, и в одиннадцать вечера мы вместе отправились в постель. Объект выдал мне футболку, на которой было написано «Закованный», и, когда я надел ее, разразился хохотом.
- В чем дело?
- Это футболка Джерома. От нее не воняет?
- Зачем ты дала мне его футболку? - замерев и ощутив внутреннее содрогание от прикосновения ткани, осведомился я.
- Мои слишком маленькие. Хочешь, я дам тебе папину? От них пахнет одеколоном.
- Твой папа пользуется одеколоном?
- Он жил в Париже после войны и приобрел там массу пикантных привычек, - откликнулась она, залезая в большую кровать. - К тому же он умудрился переспать там с тысячей проституток.
- Он тебе сам это говорил?
- Не совсем. Но каждый раз, когда он начинает вспоминать Францию, он так возбуждается. Он там служил в армии. Отвечал после войны за управление Парижем. И мама просто выходит из себя, когда он начинает об этом говорить. - И она изобразила мать: «Довольно франкофилии на один вечер, милый». И как всегда, когда она начинала что-то показывать, ее интеллектуальный коэффициент резко повышался. - Кроме того, он еще и людей убивал, - хлопнула она себя по животу.
- Правда?
- Да… нацистов, - добавляет Объект в качестве пояснения.
Я тоже забираюсь в кровать. Дома у меня всего одна подушка. Зато здесь их целых шесть.
- Массаж, - бодро заявляет Объект.
- Хорошо. Только потом ты мне.
- Заметано.
Я сажусь к ней на поясницу и начинаю делать массаж. Мне мешают ее волосы, падающие на плечи, и я убираю их в сторону. Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:
- Ты когда-нибудь была у гинеколога? Объект кивает, не поднимая головы.
- Ну и как?
- Ужасно. Терпеть не могу.
- А что они делают?
- Сначала заставляют раздеться и надеть халатик. Он бумажный, поэтому сразу замерзаешь. Затем тебя заставляют лечь на стол и распластаться.
- Распластаться?
- Да. Вставить ноги в эти металлические штуковины. А потом гинеколог начинает производить тазовый осмотр. Это просто невыносимо.
- А что такое тазовый осмотр?
- Ты же считаешься специалистом в области секса.
- Ну давай.
- Это, понимаешь, внутренний осмотр. В тебя запихивают такую штуковину, чтобы у тебя там все открылось.
- Не может быть.
- Это ужасно. И холодно. К тому же гинеколог еще отпускает всякие шуточки, елозя там. Но хуже всего то, что он делает руками.
- Что?
- Он их запускает туда чуть ли не до локтя.
Я онемел. Страх и ужас практически парализовали меня.
- А ты к кому идешь? - поинтересовался Объект.
- К какому-то доктору Бауэру.
- Доктор Бауэр! Это же отец Рини. Он полный извращенец!
- Что ты имеешь в виду?
- Я однажды купалась у них в бассейне. Знаешь, у Рини есть бассейн. Этот доктор Бауэр пришел и начал на меня смотреть, а потом и говорит: «У тебя замечательные ноги с идеальными пропорциями». Извращенец этот доктор Бауэр. Мне тебя жаль.
Она приподняла бедра, чтобы вытащить из-под них рубашку. Я растер ей спину от поясницы до лопаток.
И Объект затих. Я тоже молчал. Массаж заставил меня полностью забыть о гинекологах. Ничего удивительного в этом не было. Ее медовая или абрикосовая спина, тут и там покрытая белыми пятнышками, своего рода антивеснушками, сужалась к талии, наливаясь краской при каждом моем прикосновении. Я чувствовал пульсацию ее крови. Ее подмышки были шероховатыми, как язык у кошки. Ниже выпирала прижатая к матрацу грудь.
- Ну все, теперь твоя очередь, - через некоторое время сказал я.
Но за этим ничего не последовало - она спала. Очередь до Объекта никогда не доходила.
Дни, проведенные с Объектом тем летом, всплывают в моей памяти по отдельности, каждый заключенный в свой снежный шар. Я встряхиваю их по очереди и наблюдаю за тем, как внутри опадают снежинки.
Субботним утром мы вместе лежим в кровати. Объект на спине, я опираюсь на локоть, чтобы видеть ее лицо.
- Ты знаешь, что такое сплюшки? - спрашиваю я.
- Что?
- Это козявки.
- А вот и неправда.
- Правда. Это слизь, которая выделяется из глаз.
- Какой ужас!
- И у тебя в глазах сплюшки, моя дорогая! - фальшиво важным голосом изрекаю я, стараясь вытащить пальцем корочки из-под века Объекта.
- И почему я позволяю тебе это делать? - удивляется она. - Tbi же трогаешь мою слизь!
Мы смотрим друг на друга.
- Да, трогаю! - кричу я, и мы начинаем визжать и швыряться подушками.
Или другой день. Объект принимает ванну. У нее своя собственная ванная. Я лежу в кровати и читаю желтую прессу.
- Джейн Фонда в том фильме снималась не голой, - говорю я.
- Откуда ты знаешь?
- Видно, что на ней надето трико телесного цвета.
И я иду в ванную, чтобы показать ей фотографию. Объект, отчищая пемзой пятку, колышется в ванне под покровом взбитой пены.
- Ты тоже никогда не бываешь голой, - взглянув на фотографию, заявляет она.
Я, онемев, замираю.
- У тебя что, какой-то комплекс?
- Нет, у меня нет никаких комплексов.
- Тогда чего ты боишься?
- Ничего я не боюсь.
Но Объект знает, что это неправда. Однако она не хочет сделать мне больно. Это не входит в ее намерения. Она просто хочет, чтобы я расслабился. Ее смущает моя скромность.
- Я не понимаю, что ты так волнуешься? - продолжает она. - Ты же моя лучшая подруга.
Я делаю вид, что полностью погружен в журнальный текст и не могу заставить себя оторвать от него взгляд. Хотя внутри меня прямо-таки распирает от счастья. Я готов взорваться от радости, но продолжаю пялиться в журнал, словно нашел там чтото необыкновенное.
Поздний вечер. Мы застряли у телевизора. Когда я вхожу в ванную, Объект чистит зубы. Я снимаю трусики и сажусь на унитаз. Иногда я прибегаю к этой тактике в качестве компенсации. Футболка достаточно длинная, чтобы закрыть колени. Я писаю, а Объект продолжает чистить зубы.
Потом я ощущаю запах дыма и, подняв глаза, замечаю, что Объект одновременно с зубной щеткой держит во рту сигарету.
- Ты куришь даже когда чистишь зубы?
- Получается с ментолом, - отвечает она, скосив глаза.
Вот разве что позолота с этих воспоминаний быстро стирается.
И памятка, приклеенная к холодильнику, возвращает меня к реальности: «Доктор Бауэр, 22 июля, 2 часа дня».
Меня обуревает ужас. Ужас перед гинекологомизвращенцем и его орудиями инквизиции. Ужас перед металлическими устройствами, которые будут разводить мои ноги, и перед «штучками», которые будут внедряться еще глубже. А главное - ужас от того, что может быть обнаружено в результате всего этого.
Оказавшись в этой эмоциональной ловушке, я снова начал ходить в церковь. Воскресным утром в начале июля мы с мамой подъезжаем к церкви Успения (мама на каблуках, я без).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Я принял предложение Объекта остаться на ночь. Миссис Объект позвонила Тесси, чтобы узнать, не возражает ли та, и в одиннадцать вечера мы вместе отправились в постель. Объект выдал мне футболку, на которой было написано «Закованный», и, когда я надел ее, разразился хохотом.
- В чем дело?
- Это футболка Джерома. От нее не воняет?
- Зачем ты дала мне его футболку? - замерев и ощутив внутреннее содрогание от прикосновения ткани, осведомился я.
- Мои слишком маленькие. Хочешь, я дам тебе папину? От них пахнет одеколоном.
- Твой папа пользуется одеколоном?
- Он жил в Париже после войны и приобрел там массу пикантных привычек, - откликнулась она, залезая в большую кровать. - К тому же он умудрился переспать там с тысячей проституток.
- Он тебе сам это говорил?
- Не совсем. Но каждый раз, когда он начинает вспоминать Францию, он так возбуждается. Он там служил в армии. Отвечал после войны за управление Парижем. И мама просто выходит из себя, когда он начинает об этом говорить. - И она изобразила мать: «Довольно франкофилии на один вечер, милый». И как всегда, когда она начинала что-то показывать, ее интеллектуальный коэффициент резко повышался. - Кроме того, он еще и людей убивал, - хлопнула она себя по животу.
- Правда?
- Да… нацистов, - добавляет Объект в качестве пояснения.
Я тоже забираюсь в кровать. Дома у меня всего одна подушка. Зато здесь их целых шесть.
- Массаж, - бодро заявляет Объект.
- Хорошо. Только потом ты мне.
- Заметано.
Я сажусь к ней на поясницу и начинаю делать массаж. Мне мешают ее волосы, падающие на плечи, и я убираю их в сторону. Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:
- Ты когда-нибудь была у гинеколога? Объект кивает, не поднимая головы.
- Ну и как?
- Ужасно. Терпеть не могу.
- А что они делают?
- Сначала заставляют раздеться и надеть халатик. Он бумажный, поэтому сразу замерзаешь. Затем тебя заставляют лечь на стол и распластаться.
- Распластаться?
- Да. Вставить ноги в эти металлические штуковины. А потом гинеколог начинает производить тазовый осмотр. Это просто невыносимо.
- А что такое тазовый осмотр?
- Ты же считаешься специалистом в области секса.
- Ну давай.
- Это, понимаешь, внутренний осмотр. В тебя запихивают такую штуковину, чтобы у тебя там все открылось.
- Не может быть.
- Это ужасно. И холодно. К тому же гинеколог еще отпускает всякие шуточки, елозя там. Но хуже всего то, что он делает руками.
- Что?
- Он их запускает туда чуть ли не до локтя.
Я онемел. Страх и ужас практически парализовали меня.
- А ты к кому идешь? - поинтересовался Объект.
- К какому-то доктору Бауэру.
- Доктор Бауэр! Это же отец Рини. Он полный извращенец!
- Что ты имеешь в виду?
- Я однажды купалась у них в бассейне. Знаешь, у Рини есть бассейн. Этот доктор Бауэр пришел и начал на меня смотреть, а потом и говорит: «У тебя замечательные ноги с идеальными пропорциями». Извращенец этот доктор Бауэр. Мне тебя жаль.
Она приподняла бедра, чтобы вытащить из-под них рубашку. Я растер ей спину от поясницы до лопаток.
И Объект затих. Я тоже молчал. Массаж заставил меня полностью забыть о гинекологах. Ничего удивительного в этом не было. Ее медовая или абрикосовая спина, тут и там покрытая белыми пятнышками, своего рода антивеснушками, сужалась к талии, наливаясь краской при каждом моем прикосновении. Я чувствовал пульсацию ее крови. Ее подмышки были шероховатыми, как язык у кошки. Ниже выпирала прижатая к матрацу грудь.
- Ну все, теперь твоя очередь, - через некоторое время сказал я.
Но за этим ничего не последовало - она спала. Очередь до Объекта никогда не доходила.
Дни, проведенные с Объектом тем летом, всплывают в моей памяти по отдельности, каждый заключенный в свой снежный шар. Я встряхиваю их по очереди и наблюдаю за тем, как внутри опадают снежинки.
Субботним утром мы вместе лежим в кровати. Объект на спине, я опираюсь на локоть, чтобы видеть ее лицо.
- Ты знаешь, что такое сплюшки? - спрашиваю я.
- Что?
- Это козявки.
- А вот и неправда.
- Правда. Это слизь, которая выделяется из глаз.
- Какой ужас!
- И у тебя в глазах сплюшки, моя дорогая! - фальшиво важным голосом изрекаю я, стараясь вытащить пальцем корочки из-под века Объекта.
- И почему я позволяю тебе это делать? - удивляется она. - Tbi же трогаешь мою слизь!
Мы смотрим друг на друга.
- Да, трогаю! - кричу я, и мы начинаем визжать и швыряться подушками.
Или другой день. Объект принимает ванну. У нее своя собственная ванная. Я лежу в кровати и читаю желтую прессу.
- Джейн Фонда в том фильме снималась не голой, - говорю я.
- Откуда ты знаешь?
- Видно, что на ней надето трико телесного цвета.
И я иду в ванную, чтобы показать ей фотографию. Объект, отчищая пемзой пятку, колышется в ванне под покровом взбитой пены.
- Ты тоже никогда не бываешь голой, - взглянув на фотографию, заявляет она.
Я, онемев, замираю.
- У тебя что, какой-то комплекс?
- Нет, у меня нет никаких комплексов.
- Тогда чего ты боишься?
- Ничего я не боюсь.
Но Объект знает, что это неправда. Однако она не хочет сделать мне больно. Это не входит в ее намерения. Она просто хочет, чтобы я расслабился. Ее смущает моя скромность.
- Я не понимаю, что ты так волнуешься? - продолжает она. - Ты же моя лучшая подруга.
Я делаю вид, что полностью погружен в журнальный текст и не могу заставить себя оторвать от него взгляд. Хотя внутри меня прямо-таки распирает от счастья. Я готов взорваться от радости, но продолжаю пялиться в журнал, словно нашел там чтото необыкновенное.
Поздний вечер. Мы застряли у телевизора. Когда я вхожу в ванную, Объект чистит зубы. Я снимаю трусики и сажусь на унитаз. Иногда я прибегаю к этой тактике в качестве компенсации. Футболка достаточно длинная, чтобы закрыть колени. Я писаю, а Объект продолжает чистить зубы.
Потом я ощущаю запах дыма и, подняв глаза, замечаю, что Объект одновременно с зубной щеткой держит во рту сигарету.
- Ты куришь даже когда чистишь зубы?
- Получается с ментолом, - отвечает она, скосив глаза.
Вот разве что позолота с этих воспоминаний быстро стирается.
И памятка, приклеенная к холодильнику, возвращает меня к реальности: «Доктор Бауэр, 22 июля, 2 часа дня».
Меня обуревает ужас. Ужас перед гинекологомизвращенцем и его орудиями инквизиции. Ужас перед металлическими устройствами, которые будут разводить мои ноги, и перед «штучками», которые будут внедряться еще глубже. А главное - ужас от того, что может быть обнаружено в результате всего этого.
Оказавшись в этой эмоциональной ловушке, я снова начал ходить в церковь. Воскресным утром в начале июля мы с мамой подъезжаем к церкви Успения (мама на каблуках, я без).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164